Александр Цингер - Занимательная ботаника

Рис. 115. Нормальная и ненормальная шишки гималайской ели (Picea morinda) (1/2 нат. величины).

1921 год нам в крымской школе жилось иногда голодновато. Ялтинский отдел народного образования помогал всякими продуктами, какие только можно было найти, и прислал нам однажды несколько мешков грецких орехов.

Рис. 116. Трехдольный грецкий орех.

Одна из школьниц постарше принесла мне один из доставшихся ей орехов; она подметила, что орех этот необыкновенный: делится не на две, а на три дольки. Этот редкостный экземпляр, каких я никогда ни раньше, ни после не видывал (а уж сколько орехов приходилось видеть!), был пожертвован в музей Никитского ботанического сада[92].

Может быть, вам, читатель, посчастливится найти подобные орехи? Интересно было бы такой орех посадить и вырастить редкостный «трехдольный» всход.

В начале лета, когда всюду желтеют одуванчики (Taraxacum officinale), присматриваясь попристальнее, среди тысячи экземпляров удается иногда заметить двухголовые или трехголовые экземпляры, точнее выражаясь, экземпляры, у которых на одном стебле помещаются две или три корзиночки цветов. Стебли таких экземпляров бывают иногда только утолщеннее, а иногда представляют собою ясно заметное сращение по всей длине двух или трех стеблей.

Мне встретился однажды подобный многоголовый урод, в котором слились по крайней мере восемь корзиночек и восемь стеблей. Вместо стебля получилась широкая, суживающаяся книзу рубчатая пластина, а цветы образовали большую продолговатую щетку в одну головку, но длиной раз в шесть больше. Это был действительно «урод».

Гораздо чаще многоголовых встречаются одуванчики, у которых все цветы лишены обычных желтых язычков. Зеленые, обыкновенно довольно крупные головки таких растений легко замечаются среди нормальных экземпляров. Очень убедительные соображения говорят за то, что безъязычковые цветы представляют сабой один из случаев так называемого атавизма, т.е. проявления признаков, свойственных отдаленным предкам наших современных одуванчиков. Аналогичное явление наблюдается, например, иногда даже у ребенка, который родится покрытый шерстью или с зачаточным хвостом.

Рассматривая цветок львиного зева (Linaria vulgaris, льнянка, или дикий лен), наблюдая, как пчелы и маленькие шмели влезают в эти цветы за нектаром и производят опыление, нельзя не удивиться целесообразности всех деталей устройства этого двугубого цветка с длинным шпорцем. Цветы эти изредка бывают с двумя или тремя шпорцами; но более часты и более интересны цветы с пятью лепестками, которые бывают со шпорцами, а иногда без них. Такие цветы ботаники называют правильным и в отличие от обыкновенных симметричных цветов. Такие экземпляры, как и безъязычковые одуванчики, тоже — проявление атавизма[93].

Рис. 117. Нормальный (симметричный) и ненормальный (правильный) цветок льнянки (Linaria vulgaris).

Перечень разнообразных растительных «уродов» можно было бы продолжать без конца, но ограничимся перечисленными.

Я завел всю беседу лишь с тем, чтобы побудить вас присматриваться к «уродам» растительного мира.

«Уроды» — очень показательны. Они напоминают нам о той непрекращающейся борьбе растений за существование, которая приводит к господству более приспособленных к условиям жизни растений.

Когда приходится знакомиться с теми представлениями о жизни природы, которые имели наши предки две-три тысячи лет тому назад, поражает смесь верной, иногда довольно тонкой наблюдательности с самыми странными предрассудками и фантастическими толкованиями. Тот факт, что у растений, как и у животных, есть разделение на мужской и женский пол, был для некоторых растений подмечен еще в глубокой древности.

Народы, населявшие южное побережье Средиземного моря, Малую Азию и Аравию, с незапамятных времен разводили финиковую пальму, которая и в наши дни, как в старину, служит кормилицей миллионов людей. Финиковая пальма — растение двудомное. Мужские и женские деревья, даже для поверхностного взгляда, различаются общим характером соцветий. Мужские особи не дают плодов; но уже в стародавние времена сведущий хозяин берег и выращивал их, понимая, что это — не бесполезный «пустоцвет», а носитель мужского начала, оплодотворяющего женские экземпляры. Роща пальм, среди которых нет мужского экземпляра, была бы бесплодна, но человек из опыта многих поколений уже тысячи лет тому назад знал, как сделать такую «вдовствующую» рощу обильно плодоносящей. Он срезал где-нибудь на стороне пучки мужских соцветий и привязывал их к кронам цветущих пальм своей рощи. В этом случае современному ботанику, современному садоводу остается только удивляться и восхищаться сметливостью своих древних собратьев.

Рис. 118. Мужской и женский экземпляры финиковой пальмы (Phoenix dactylifera) по древнеегипетскому рисунку, сделанному 3500 лет тому назад. (На мужском экземпляре соцветия не изображены.)

Но возьмем другое растение, культура которого, может быть, еще старше культуры фиников; возьмем виноград. Гроздья сочных сладких ягод древние тоже считали «плодом любви»; но тайна устройства и жизни обоеполого цветка винограда древним была неизвестна; они считали, что виноград рождается от любви между лозой и тем деревом, по которому она вьется. Поэтому для получения обильных, хороших плодов рекомендовалось в качестве опоры для лоз выбирать крепкие, «мужественные» деревья, например прочный вяз.

Нам теперь трудно себе представить, как это наши предки не подмечали, что не только живое дерево, но и сухие колья, и каменная стена, и какие-нибудь веревки могли отлично служить опорой виноградной лозе, отнюдь не делая ее бесплодной. А между тем предрассудок о связи между деревом и лозой держался долго и прочно. Когда лоза становилась менее плодоносной, это объяснялось тем, что она слишком «утомляется» в непрестанном объятии со своим супругом… Чтобы помочь делу, рекомендовалось дать лозе «отдохнуть»; ее отцепляли от дерева и на некоторое время клали для отдыха на землю.

Как можно было делать такую чепуху?  — может быть, воскликнете вы, читатель; но подождите смеяться!

Представления древних виноградарей о любовном утомлении лозы были, разумеется, сплошной нелепостью; но не было ли действительной пользы в том «отдыхе», который устраивали лозе? Может быть, польза была; но как раз не в отдыхе, а в том «беспокойстве», в тех повреждениях, которые при этом наносились лозе. Современный нам виноградарь, чтобы получить обильный урожай хорошего винограда, немало калечит свои лозы: поздней осенью или самой ранней весной производится обрезка побегов, оставляется лишь несколько почек, иногда — всего две; после периода цветения производится чеканка, т. е. обрезка верхушек новых побегов; побеги подвязываются и при этом неизбежно несколько скручиваются. Если все эти операции несомненно полезны для плодоношения, почему же не мог быть полезен и тот «отдых», который давали своим лозам древние?

При вопросе о более обильном цветении и плодоношении поврежденных, раненых растений мне неизменно вспоминается одна сценка из далеких лет моего детства.

Будучи еще мальчишкой, пришел я однажды в весеннее время к пожилому крестьянину — дяде Григорию.

Подхожу к избе и вижу новость: в палисадничке перед избой стоят шесть молоденьких березок; стволики уже беленькие, а молодые листочки яркие, блестящие.

—  Здравствуй, дядя Григорий! Какие у тебя березки хорошие!

—  Да, ничего себе. Я их осенью из лесу привез. Думал, уже велики, пожалуй не примутся, а они ишь как весело пошли!

—  А эта, какая сильная! Вся уже цветет!  — говорю я, указывая на березку, сплошь увешанную желтозелеными сережками.

—  Ну, это ты, мой милый, дела не понимаешь. Не оттого она цветет, что сильна, а оттого, что болеет; попорчена она. Сам ли я по нечаянности заступом ее задел, или ребята соседские баловались, соку из нее хотели достать,  — только, видишь, здесь она попорчена.

Дядя Григорий показал мне на стволике, недалеко от земли, место, обвязанное мочалкой и замазанное глиной.

—  Я замазал, да все-таки, думаю, не пропала бы.

Опасение крестьянина было основательно: к концу лета эта березка захирела и погибла.