* «Эпи» как начальная часть сложного слова вносит значения расположения поверх, выше, над чем-либо или возле чего-либо или следования за чем-либо или после чего-либо.
означает, что существует внутренняя предрасположенность к выбору определенного варианта поведения, научиться которому легко. Он воспринимается как естественный, а альтернативные варианты — как противные природе. Например, дети быстро учатся избегать змей, и этот страх нередко перерастает в фобию, в то время как другие рептилии, скажем, черепахи и ящерицы, подобного инстинктивного отвращения не вызывают. Мы склонны любоваться красотой парка, пересеченного сетью ручейков, а созерцание темной чащи леса не доставляет нам особого удовольствия. Такие реакции, хотя даже их нужно усваивать, кажутся само собой разумеющимися — в этом-то все и дело.
Каким образом возникли в эволюции эпигенетические правила? Я глубоко задумался над этим вопросом в 1970-х годах, когда в обществе кипели споры на тему «наследственность или окружающая среда» и «гены или культура», имевшие политический подтекст. С моей точки зрения, вопрос стоял о том, как генная эволюция влияет на эволюцию культуры. Выяснилось, что это взаимодействие представляет собой увлекательнейшую теоретическую задачу, интерес к которой напрямую связан со степенью ее сложности.
В 1979 году я пригласил Чарльза Ламсдена, молодого талантливого физика-теоретика, присоединиться ко мне в работе над этой задачей. Вскоре мы поняли, что для того, чтобы размотать клубок, нужно рассматривать не одну, а две нерешенные проблемы. Первая из них — выявление инстинктивной, а значит, не относящейся к культуре, основы человеческой природы. Вторая, еще более зубодробительная проблема — выявление причинной связи между эволюцией генов и эволюцией культуры. Взаимодействие между этими двумя типами эволюции мы стали называть «генно-культурной коэволюцией». К тому моменту уже было очевидно, что наследственность во многом влияет на общественное поведение человека, и это влияние проявляется как на общечеловеческом уровне, так и на уровне разницы между членами одной популяции. Также было понятно, что исконные свойства человеческой природы, скорее всего, возникли
как адаптации. Кроме того, мы также пришли к выводу, что ключ к разгадке — предрасположенность (и ее отсутствие) к освоению людьми разных аспектов культуры. В течение следующих двух лет мы с Ламсденом разработали и представили первую теорию геннокультурной коэволюции.
Другие исследователи подхватили это понятие, но делали основной упор на эволюцию культуры. Генетическую эволюцию они рассматривали в основном как силу, которая заложила в людях способность к культуре, или как силу, идущую параллельным, но более или менее независимым путем. Они фактически не обращали внимания на взаимодействия, эпигенетические правила и генетические компоненты, за счет которых происходит коэволюция.
Столь односторонний подход странен, учитывая, что уже в 1970-1980-х годах существовало много данных о генетических особенностях, обычно считающихся частью «человеческой природы», но оказывающих существенное влияние на некоторые аспекты культурной эволюции. Возможно, эта односторонность была проявлением излишней предосторожности, реверансом в сторону теории «чистой доски», которая отрицала само существование человеческого инстинкта. В 1970-1980-х годах общее мнение склонялось к тому, что можно было бы назвать гипотезой «прометеева гена». Ее сторонники признавали, что генетическая эволюция породила культуру, но только в том смысле, что она породила способность к культуре. Ученые-общественники вто время, за некоторыми выдающимися исключениями, принимали как теорию «чистой доски», так и теорию «прометеева гена», — это позволяло им блюсти автономию общественных и гуманитарных наук. Не способствовала исправлению кособокого подхода к общественной эволюции и вторая ключевая гипотеза того времени — гипотеза психического единства человечества. Ее приверженцы утверждали, что культура возникла так быстро, что генетической эволюцией на этом отрезке времени можно пренебречь. Максимум, что они допускали, — это возникновение все того же «прометеева гена», поставившего человечество особняком в животном царстве.
РИС. 20-1. Динамика генно-культурной коэволюции. Стадии, ведущие от индивидуального принятия решений к появлению разнообразия среди культур, проиллюстрированы на примере бразильского племени тапирапи. Процессы показаны в абстрактной форме и следуют из теории генно-культурной коэволюции. Последовательность (сверху вниз) такова: конкретный человек решает, украшать свое тело или нет, и переключается от одной возможности к другой с определенной частотой: скорость переключения зависит от частоты использования орнамента другими; каждый человек в племенной группе (третья часть рисунка, если смотреть сверху) или в обществе либо использует украшение, либо нет; на основании этой информации антрополог (нижняя часть рисунка) может оценить вероятность того, что определенный процент людей в группе использует украшения, то есть в данный конкретный момент времени существует определенный паттерн использования. (Источник: Charles J. Lumsden and Edward О. Wilson, Promethean Fire: Reflections on the Origin of Mind [Cambridge, MA: Harvard University Press, 1983].)
На первый взгляд может показаться, что культурная эволюция действительно часто сдерживает генетическую эволюцию, иногда даже обращая ее вспять. Огонь, жилища и теплая одежда позволили людям поселиться там, где прежде они не пережили бы зиму. Новые способы охоты и земледельческие приемы обеспечили процветание там, где раньше людей ждала бы голодная смерть. Резонно спросить: почему мы должны принимать в расчет влияние генов, если культурные изменения так быстро приводят к столь внушительным результатам?
На самом деле культурная эволюция действительно в какой-то мере подминает под себя эволюцию генетическую. Тем не менее следует иметь в виду, что, расселяясь по миру, люди постоянно сталкивались как с новыми сложностями, так и с новыми возможностями. В некоторых случаях генетические изменения и естественный отбор позволяли людям преодолевать сложности (непривычная пища, болезни, климатические особенности) и ставить себе на службу возможности эффективнее, чем культурные новшества. Взрыв новых мутаций после расселения из Африки около 60 ооо лет назад создал множество таких потенциально адаптивных новых генов, и было бы по меньшей мере странно ожидать отсутствия генетической эволюции в активно расселяющихся популяциях.
Классический пример генно-культурной коэволюции за последние несколько тысяч лет существования человечества — развитие переносимости лактозы у взрослых. Лактаза — белок, превращающий лактозу в легкоусвояемые сахара, — прежде образовывалась только в организме младенцев. После отлучения от материнской груди ее продукция автоматически прекращалась. Однако когда в Северной Европе и Восточной Африке возникло скотоводство, а произошло это от 9000 до 3000 лет назад независимо в разных местах, в человеческой популяции распространились мутации, позволяющие употреблять в пищу молоко и во взрослом возрасте. Преимущества этого оказались огромными. Стада молочных коров, коз и верблюдов по сей день остаются одним из самых продуктивных и надежных источников пищи, доступных человеку. Как выяснили генетики, пролонгация образования лактазы связана с четырьмя независимыми мутациями, одна из которых имеет европейское, а три — африканское происхождение.
Переносимость лактозы — пример того, что зкологи и специалисты по эволюции человека называют «образованием ниши». В данном случае «ниша» означает возможность перейти на новую пищу — молочные продукты от одомашненного скота. Мутантные гены присутствовали в популяции с очень низкой частотой, но после перехода к скотоводству быстро распространились. Более того, речь идет о генах, кодирующих белок, за счет которых в основном и происходят изменения в тканях (в данном случае в тканях пищеварительного тракта).
За последние полвека антропологи и психологи нашли немало других примеров тесных козволюционных переплетений. Сложив их вместе, мы получим картину генетических изменений совсем другого рода, чем частный случай развития переносимости лактозы. Они универсальны для современного человека и в то же время имеют очень древнюю.историю, восходя к временам до возникновения Homo sapiens или даже до расхождения линий человека и шимпанзе более 6 млн лет назад. Эти изменения, проявляющиеся на когнитивном и эмоциональном уровнях, оказали глубочайшее и разнообразное воздействие на эволюцию языка и культуры. Именно из них складывается существенная часть того, что мы интуитивно называем «человеческой природой».
Один из важнейших и хорошо изученных примеров — это избегание инцеста. Запрет кровосмешения — непреложная особенность всех культур. Сотни изученных антропологами обществ терпимо относятся к бракам между двоюродными братьями и сестрами, иногда даже поощряя их, однако категорически запрещают браки между детьми одних родителей, включая сводных братьев и сестер. Исключение представляют собой кровосмесительные союзы между братьями и сестрами, возведенные в ранг особых общественных институтов. Они встречались у инков, гавайцев, тайцев, древних египтян и некоторых других африканских народов. Однако такие союзы заключались только между членами королевской семьи или другой узкой
