вызывал у испытуемого болевую реакцию, при которой сосуды кожи безусловнорефлекторно сжимаются.
Несколько таких повторений — и у человека формируется условный сосудистый рефлекс на соответствующие сигналы — слово «кошка» или «скрипка».
Теперь Александр Романович мог посмотреть, как будут реагировать кожные сосуды, если испытуемый услышит другие слова:
• например, «мышка» и «молоко» (если мы тренировали его сосуды сужаться на слово «кошка»),
• или «концерт» и «смычок» (если целевым словом было слово «скрипка»).
Эти слова близки семантически (то есть по смыслу) целевому слову, поэтому сосудистая реакция повторялась — сосуды на эти слова реагировали так же, как на слова «кошка» и «скрипка».
Даже если новые стимульные слова имели лишь категориальную близость к целевым:
• «собака» и «животное» — при наличии у испытуемого условно-рефлекторной сосудистой реакции на «кошку»,
• или «фортепиано» и «музыка» — в случае такой же реакции на «скрипку», сосудистая реакция, хоть и менее выраженная, тоже наблюдалась.
Однако если испытуемый слышал лишь фонетически схожие слова, то есть похожие звуки — например, «крошка» и «окошко» (почти «кошка», правда?), — сосудистой реакции у них не возникало.
А вот Зевс неплохо справляется как с «Зевсом», так и с «Жжевжом». Притом что «Прометей», например, произнеси я это слово, близкое к «Юпитер» по смыслу, будьте уверены, оставит моего пса абсолютно равнодушным.
То есть, если обобщить, наш мозг буквально на физиологическом уровне реагирует на смыслы слов так же, как мозг животных — на звуки, к которым у них сформированы условные рефлексы.
УСТАМИ МЛАДЕНЦА…
Процесс формирования второй сигнальной системы в том виде, в котором мы о ней говорим, занимает значительное время.
Этот вопрос детально изучался большим количеством замечательных исследователей — Жаном Пиаже, Львом Семёновичем Выготским, Даниилом Борисовичем Элькони, Мариониллой Максимовной Кольцовой.
Особенно примечательны в этом отношении многочисленные эксперименты, проведённые Мариониллой Максимовной и её аспирантами.
Так, например, она показала: чтобы какое-то слово из названия конкретного предмета, который ребёнку хорошо знаком (например, «кукла»), превратилось в название для множества других предметов, которые можно так поименовать (вплоть от фарфоровой статуэтки, например), мы должны предложить ребёнку различное использование исходного объекта54.
У ребёнка, которому предлагалось покормить, запеленать, уложить или переодеть свою куклу, этот переход названия с конкретного предмета (с данной, его куклы) на те объекты окружающего мира, которые могут также именоваться «куклами», осуществлялся значительно быстрее.
Интересно в данном случае, что увеличение количества первосигнальных раздражителей стимулирует увеличение смыслового поля конкретного слова (второсигнального раздражителя).
В экспериментах была изучена и другая закономерность: изначально ребёнок может усвоить значение слова лишь при конкретном предъявлении ему соответствующего предмета — то есть с обязательным присутствием первосигнального раздражителя.
Однако с возрастом появляется возможность передавать ему смысл слов посредством словесного рассуждения: например, «галстук — это папин бантик» или «лапка — это ножка кошки».
Но даже освоив речь, казалось бы, в достаточной степени для понимания инструкций, ребёнок всё ещё испытывает трудности с тем, чтобы по этой инструкции действовать.
Например, он легко выполняет команду «положи медведя на стол», но если вы говорите ему: «Когда я хлопну в ладоши, положи медведя на стол», — у него уже возникают затруднения.
Занимаясь вопросом подобных «словесных инструкций» у маленьких детей, Александр Романович показал:
• в три года ребёнок способен усвоить правило, сформулированное в логике «надо — не надо», «можно — нельзя»,
• но даже проговаривая такое правило вслух, трёхлетки не могут сдержать обратные двигательные реакции.
Простой пример: ребёнок говорит, что не надо трогать кошку, но в этот же момент тянется к ней.
И делает он это вовсе не потому, что хочет насолить взрослому, — просто пока у него кора ещё не слушается подкорки, второсигнальная система не взяла ещё верх над первосигнальной.
Или вот ещё один интересный факт:
• с трёх до пяти лет ребёнок способен рассказать о том, что он только что делал в эксперименте, если получает конкретные вопросы от экспериментатора — «Что ты видел?», «Что ты делал?», «Когда надо было нажимать?»,
• но стоит задать ему вопрос в более общем виде — например, «Что сейчас происходило?», — как малыш тут же теряется и начинает говорить что попало, по сути, о посторонних вещах.
Эти игры «сигнальных систем» у детей весьма и весьма причудливы.
Слова и в самом деле постепенно обретают в психике ребёнка определённый вес — кора пытается влиять на происходящее — но всё это, конечно, требует огромного времени и затраты сил со стороны взрослых.
Часто это буквально сводит родителей с ума — они вроде бы и «договорились» со своим чадом, и всё ему «объяснили», а он всё «понял», со всем «согласился», даже головой кивал! Ну а на деле вы понимаете…
На деле ребёнок вообще не в курсе дела. То есть как-то он, конечно, всё происходящее «понимает», но управлять собой не в силах.
Для этого между его корой и подкоркой должна установиться связь, в которой слова — не просто звуки, а полноценные, интегрированные в ткань жизни смыслы.
Так, например, Яков Александрович Меерсон показал в эксперименте:
• дети трёх — пяти лет могут достаточно быстро сообразить, когда при предъявлении объекта определённого вида им следует нажимать на кнопку, а когда — нет (допустим, их вознаграждают, если они нажимают на кнопку при предъявлении предметов одежды, а если это посуда, то нет);
• однако же, даже решая подобную задачу фактически правильно — то есть даже догадавшись вроде бы, в чём замысел, даже хорошо говорящие дети, как правило, не могут объяснить закономерность, которую они выявили55.
И только семилетний ребёнок способен без посторонней помощи сформулировать правило, которое он открыл для себя во время эксперимента: «Когда одежда — надо нажимать, а когда посуда — не надо!»
Итак, по совокупности данных можно заключить, что в возрасте по крайней мере до пяти лет второсигнальные раздражители (слова) нуждаются в адекватном первосигнальном подкреплении, < в противном случае первая и вторая сигнальные системы способны работать у него как бы параллельно, независимо друг от друга.
При этом дети этой же возрастной группы — до пяти лет — не всегда могут отличить стимуляцию, полученную через вторую сигнальную систему, от первосигнальных раздражителей.
То есть ребёнок может утверждать, что видел зелёный свет во время эксперимента, тогда как на самом деле ему предъявляли лишь словосочетание «зелёная лампочка».
В пять лет ребёнок уже успешно справляется с категориальными обобщениями — «одежда», «обувь», «посуда» и т. д., но лишь с семи лет начинает правильно определять, что есть «сходство», ‘ «различие» или «перестановка» — то есть более абстрактные понятия.
С другой стороны, всегда нужно помнить, что способность ребёнка к
