нас в заблуждение в отношении того, как вообще на самом деле работает механизм памяти.
Накопленные нами знания, образы, представления и так далее — весь наш, так сказать, жизненный багаж хранится отнюдь не так, как мы себе это представляем.
Большинству из нас кажется, что у нас есть некий склад воспоминаний, которые мы извлекаем по мере надобности — «вспоминаем».
Но это лишь иллюзия. Если бы наш мозг и в самом деле работал по принципу такого склада, куда всё записалось как на киноплёнку, то нам бы на 70 лет жизни никакого мозга не хватило. Только на 3–5 лет, и то с трудом.
Нет, механика тут несколько другая. Мозг запоминает лишь какие-то основные моменты ситуации (информации) и обучает отдельную, вновь возникшую клетку гиппокампа (а там они в самом деле постоянно рождаются) быть пусковой кнопкой данного конкретного воспоминания.
Когда вам нужно что-то вспомнить, вы залезаете в свой гиппокамп, пользуясь им как поисковой строкой, и обнаруживаете там ту самую клетку, которая ответственна за знание о том, что вы вроде бы что-то такое должны помнить.
Эта клетка гиппокампа буквально в логике интернет-поисковика обращается к задним отделам вашего мозга — серверам, где хранятся данные.
Там же формируется набор своего рода гиперссылок, содержащих (в себе) информацию, связанную с отдельными фрагментами того воспоминания, которое вы пытаетесь поднять сейчас на поверхность своего сознания.
Эти гиперссылки — фрагменты самых разных воспоминаний.
Наш мозг не считает нужным запоминать каждый случай вашего общения, например, с родителями, супругами или детьми. Какой в этом практический смысл? Да никакого! Ведь там, по сути, куча повторов — вариаций одних и тех же элементов.
Нет, мозг запоминает только существенные, особенные, отличные от типичных моменты вашей жизни — те, что по какой-то причине вас эмоционально затронули.
В результате в заднем мозге формируется своего рода база данных, состоящая из отдельных пазлов ваших воспоминаний — наших любимых уже элементов конструктора Neuro-LEGO.
При этом, поскольку для запоминания такого единичного пазла требуется, чтобы он отличался новизной и эмоциональной окраской, эта база данных получается весьма тенденциозно подобранной: что вас эмоционально не трогает, то вы и не особо запоминаете.
Все вы, я полагаю, представляете себе, как выглядит банкнота в тысячу рублей…
Но если я попрошу вас её нарисовать или хотя бы схематично изобразить имеющиеся на банкноте элементы, вы испытаете сильное затруднение.
А то, что получится в результате вашего наивного творчества «по памяти», будет выглядеть как минимум забавно.
Хотя, если вы не специалист кассового обслуживания — зачем вам знать, что там на этой банкноте конкретно и в каком месте расположено?
Помнить это нет никакого смысла — вы помните некий обобщённый образ, и вам этого достаточно.
Так что где-то наши воспоминания — это и вовсе иллюзия воспоминаний, а где-то — если и не иллюзия, то почти что фантазии на тему.
Прибавьте к этому субъективность нашего восприятия событий, и вы вообще получите нечто невообразимое!
Поскольку каждого из нас эмоционально трогают разные вещи, два участника одной и той же ссоры, например, или одного и того же романтического свидания вспоминают их совершенно по-разному.
При желании из деталей нашего Neuro-LEGO можно собрать любую историю, о чём свидетельствуют наши сновидения или, например, «откровения» лиц, подвергнутых гипнозу и всяческим новомодным «регрессиям».
История, которую мы, как нам кажется, «помним», на самом деле собирается из фрагментов самых разных воспоминаний — схожих, похожих, обобщённых, отдалённо напоминающих то, о чём вы как бы помните.
Проще говоря, своё прошлое мы не помним, а всякий раз воспроизводим заново.
И часто оно у нас меняется в зависимости от актуальной ситуации, нашего возраста, внутреннего состояния и даже от «вербальной рамки», что наглядно показали Элизабет Лофтус и её коллеги в многочисленных и, право слово, блистательных экспериментах3.
Нам, конечно, трудно в это поверить, но наши воспоминания являются, по сути, ложными — то есть придуманными по случаю, исходя из тех данных, до которых в данный момент дотянулся «поисковик» нашего гиппокампа.
Это опять-таки контринтуитивно. Но уверен, что у вас не останется никаких сомнений в том, что дело действительно обстоит именно таким образом, если вы хотя бы раз вдумчиво побеседуете с людьми, страдающими дегенеративными заболеваниями мозга.
Как известно, они теряют связь с реальностью и начинают, как говорят психиатры, конфабулировать — то есть придумывают самые зачастую невероятные истории о себе и о том, что с ними происходило.
ИСТОРИЯ МОЕЙ «ДОЧКИ»
Помню, как однажды я шёл во время ночного дежурства по огромному коридору психоневрологического интерната, и меня окликнула пожилая пациентка:
— Папа, папа! Почему ты проходишь мимо и не хочешь со мной играть?..
Абсолютно седая, в какой-то выцветшей, бледно-голубой ночнушке старушка жалобно протягивала ко мне руки — к молодому тогда человеку лет двадцати пяти, стоящему в белом халате посреди больничного коридора, освещённого тусклым светом люминесцентных ламп, — и видела во мне своего отца.
— Ты совсем ко мне не приходишь, а я так по тебе скучаю… — Её голос задрожал, а глаза наполнились слезами. — Почему ты не приходишь совсем?
Я подошёл ближе, и она тут же обхватила меня руками.
Она ощущала себя маленькой девочкой и рассказала мне — своему «папе» — про то, как играла сегодня с собакой. А потом вдруг вспомнила про куклу и как мальчики её сломали.
Она готова была снова расплакаться, но я обещал починить куклу, и настроение у моей «дочери» тут же улучшилось.
Развеселившись, она просила меня вспомнить, как мы проводили с ней время, а когда я ответил, что не помню, она игриво рассмеялась в ответ, воображая, видимо, что я намеренно ввожу её в заблуждение— «дурака валяю»: взрослый дяденька, а притворяется, что ничего не помнит! Шутит с ней!
Но мне нужно было идти дальше, поэтому я сказал моей «дочке», что сейчас мне нужно пойти «на работу».
— Опять на работу… Ты всегда уходишь на работу… — Её лицо опять исказилось страдальческой гримасой.
— Что я могу для тебя сделать? — спросил я.
— Спой мне нашу колыбельную! — воскликнула она и чуть не захлопала в ладоши.
— А что у нас за колыбельная?..
— «Соловей»! — выкрикнула она и сама тут же запела красивым тонким голосом знаменитый романс Александра Алябьева: — Соловей мой, соловей, голосистый соловей!
Я шёл дальше по длинному казённому коридору, а она так и продолжала стоять рядом с дверью своей палаты, тянуть ко мне иссохшиеся старые руки и петь романс про соловья, не ошибаясь ни в единой ноте:
— Ты куда, куда летишь, где всю ночку пропоёшь? Соловей мой, соловей, а-а, голосистый
