и жизнью, осуществляет и связь человечества с Богом. «Врата дьявола», – говорил Тертуллиан. Но, преображенная, она становится вратами небес; в живописи ее изображают открывающей врата или окно в рай или же возводящей лестницу от земли к небосводу. Еще более ясный образ – заступница, радеющая перед Сыном за спасение людей: на многих картинах Страшного суда Богоматерь обнажает груди и молит Христа во имя своего славного материнства. Она укрывает в складках плаща детей человеческих; ее милосердная любовь сопровождает их в океане, на поле брани, в любых опасностях. Во имя милосердия она смягчает Божественную справедливость: «Богоматери с весами» с улыбкой склоняют в сторону Добра чаши, на которых взвешивают души.
Эта милосердная, нежная роль – одна из самых важных ролей, отведенных женщине. Женщина, даже всецело включенная в общество, незаметно проникает и за его пределы, потому что в ней заложена коварная щедрость Жизни. В некоторых случаях это несовпадение задуманных мужчинами построений и случайности природы выглядит тревожным, но оно становится благотворным, когда женщина, слишком покорная, чтобы нести угрозу творению мужчин, ограничивается тем, что обогащает его и сглаживает чересчур резкие линии. Боги-мужчины воплощают в себе судьбу; богини же обладают ничем не оправданной благожелательностью и своевольной снисходительностью. Христианскому Богу свойственна суровость справедливости, Деве Марии – мягкость милосердия. На земле мужчины отстаивают законы, разум, необходимость; женщине ведома изначальная случайность самого мужчины и той необходимости, в которую он верит; отсюда и таинственная ирония, цветущая на ее губах, и ее гибкое великодушие. Она рожала в муках, она врачевала раны мужчин, она кормит грудью новорожденного и хоронит мертвых; она знает все, что уязвляет гордость мужчины и унижает его волю. Даже склоняясь перед ним, подчиняя плоть духу, она держится за плотские границы духа и опровергает серьезность жестких мужских построений, сглаживает их углы; она привносит в них бескорыстную роскошь, неожиданную грацию. Ее власть над мужчинами основана на том, что она нежно призывает их к скромному осознанию своего истинного положения; в этом секрет ее трезвой, мучительной, ироничной и любящей мудрости. Даже легкомыслие, своеволие, невежество у нее – милые добродетели, ибо они расцветают по ту и по эту сторону мира, где мужчина предпочитает жить, но не любит чувствовать себя запертым. В противовес застывшим значениям, орудиям, изготовленным для практических целей, она являет тайну нетронутых вещей; она распространяет по городским улицам и вспаханным полям дыхание поэзии. Поэзия стремится уловить то, что существует по ту сторону повседневной прозы, и женщина есть в высшей степени поэтическая реальность, поскольку мужчина проецирует на нее все, чем сам не решается быть. Она воплощает Грезу; греза для мужчины – нечто самое близкое и самое чуждое, то, чего не хочет, не делает, к чему он стремится и чего никогда не достигнет; таинственная Другая – глубокая имманентность и далекая трансценденция – сообщает грезе свои черты. Так Аврелия посещает во сне Нерваля и вручает ему весь мир в обличье грезы. Она «начала расти под ярким лучом света таким образом, что весь сад постепенно сливался с ней, и террасы, и клумбы с розами становились фестонами и розами на ее одеждах; в то время как ее лицо и руки переносили свои контуры на пурпурные облака на небе. Я таким образом терял ее из виду, по мере того как она преображалась, поскольку она как бы тонула в своем собственном величии. „О! Не исчезай! – вскричал я. – Ибо природа умирает вместе с тобой!“» [117]
Очевидно, что, поскольку женщина есть сама сущность поэтической деятельности мужчины, она предстает и ее вдохновительницей: все музы – женщины. Муза – это посредница между творцом и природными источниками, из которых он черпает вдохновение. Именно через женщину, чей дух глубоко сопричастен природе, мужчина будет исследовать бездны молчания и плодородную ночь. Сама по себе муза не творит; это остепенившаяся Сивилла, послушно ставшая служанкой господина. Ее советы могут пригодиться даже в конкретных и практических областях. Мужчина хочет добиваться придуманных им целей без помощи себе подобных, и нередко мнение другого мужчины было бы для него несносным; но он воображает, что женщина говорит с ним от имени других ценностей, от имени мудрости, на обладание которой он не притязает, мудрости более инстинктивной, чем его собственная, более непосредственно связанной с реальностью; Эгерия сообщает вопрошающему свои «прозрения»; самолюбие не мешает ему советоваться с ней, он так же советовался бы со звездами. Эта «интуиция» проникает даже в дела и политику: Аспазия и г-жа де Ментенон и сегодня делают головокружительную карьеру [118].
Есть еще одна функция, которую мужчина охотно доверяет женщине: будучи целью деятельности мужчин и источником их решений, она тем самым предстает мерой ценностей. Она проявляет себя как лучший судия. Мужчина мечтает о Другом не только для того, чтобы им обладать, но и для того, чтобы найти себе подтверждение; подтверждение со стороны мужчин, ему подобных, требует от него постоянного напряжения; поэтому он хочет, чтобы некий взгляд извне сообщил его жизни, его деятельности и ему самому абсолютную ценность. Взгляд Бога недосягаем, чужд, тревожен; даже в эпохи всеобщей веры он обжигал лишь некоторых мистиков. Нередко эта Божественная роль возлагалась на женщину. Живя рядом с мужчиной и под его властью, она не полагает чуждых ему ценностей – и в то же время, будучи Другой, остается внеположной мужскому миру, а значит, способной воспринимать его объективно. Именно она выявит в каждом конкретном случае наличие или отсутствие мужества, силы, красоты, подтверждая извне их всеобщую ценность. Мужчины слишком заняты своими отношениями сотрудничества и борьбы, чтобы служить друг другу публикой: они за собой не наблюдают. Женщина находится в стороне от их деятельности, не принимает участия в поединках и битвах; самим своим положением она предназначена на роль зрителя. Рыцарь бьется на турнире ради своей дамы; поэты добиваются одобрения женщин. Растиньяк, желая завоевать Париж, прежде всего решает иметь женщин, не столько для того, чтобы обладать их телами, сколько для того, чтобы пользоваться репутацией, которую только они могут обеспечить мужчине. Бальзак перенес на своих молодых героев историю собственной юности; его становление проходило под опекой любовниц старше его; женщина играет роль воспитательницы не только в «Лилии в долине»; та же роль отводится ей и в «Воспитании чувств», и в романах Стендаля, и во многих других романах воспитания. Мы уже видели, что женщина есть одновременно и «физис» и «антифизис»: она в равной мере воплощает в себе как Природу, так и общество; в ней отражается цивилизация данной эпохи, ее культура; мы видим это в куртуазной
