по выработке условного рефлекса в связи с переживанием чувства страха имеют своей целью выяснить, как миндалевидное тело вызывает это чувство. Вместо того чтобы считать миндалевидное тело частью контура неявного страха, его просто считают центром страха и под страхом понимают
осознанный страх (без уточняющего прилагательного «неявный»).
Должен признать, я и сам частично виноват в этой путанице, потому что набережно отнесся к выбору терминологии своих работ [84], и раз уж я внес свой вклад в возникновение этой путаницы, попытаюсь внести вклад в прояснение ситуации.
Кажется очевидным тот факт, что толковать и обсуждать результаты своих исследований ученым нужно с той же осторожностью, с которой они собирают и анализируют первичные данные. Однако иногда тем, кто находится в гуще событий, очевидное не представляется бесспорным. Оглядываясь назад, я могу сказать, что всегда выступал за подчеркнутую ясность в обсуждении страха и других эмоциональных состояний. Я считаю, мы должны прояснить терминологию страха, потому что то, как мы говорим о своей работе, оказывает значительное влияние на то, что мы о ней думаем, как ведем исследования, а также на клиническое применение результатов этих исследований.
Проиллюстрировать сложности, к которым может привести неясная терминология, я хочу с помощью изящного исследования, которое нейробиолог Дэвид Андерсон проводил на мухах. Когда мухи сталкиваются с опасностью, они перестают двигаться. По аналогии с работой, объектом которой были грызуны, Андерсон назвал эту реакцию замиранием. Хотя у мух миндалевидного тела нет, у них есть нейронные контуры, предназначенные для распознавания опасности, которые контролируют у них разновидность замирания. Андресон доказал, что в основе такого поведения и у мух, и у млекопитающих лежат аналогичные гены, поэтому очень хочется предположить, что эволюционно далекие друг от друга группы могли унаследовать гены, создающие эти нейронные контуры, от общего первичнорото-вторичноротого предка, жившего примерно 600 миллионов лет назад. С другой стороны, генетическое сходство может быть результатом параллельной эволюции. В любом случае результаты проведенного Андерсоном исследования впечатляют. Правда, я думаю, что он непродуктивно их толкует, поскольку заявляет, что у мух эмоциональное состояние, «возможно, аналогичное страху у млекопитающих», возникает в промежутке между появлением угрозы и замиранием и что, изучая мух, мы можем узнать много важного об эмоциях человека.
Сегодня некоторые ученые, рассуждающие о страхе, голоде и удовольствии у животных, с осторожностью подходят к выбору терминов и уточняют, что имеют в виду не осознанные чувства, а, скорее, состояния мозга, контролирующие поведение (по сути, то же самое, что я пытался передать термином «неявный страх»). Однако дело в том, что большинство ученых (даже когда они уточняют, что говорят не о переживании страха) говорят и пишут так, как будто именно оно и является предметом их работы. Естественно, читатели и слушатели думают, что страх сам по себе и есть предмет таких выражений, как «Мы определяем страх с помощью замирания» или «Животные замерли от страха».
Так, например, о работе Андерсона писали в статьях с заголовками вроде «У мух есть чувства: страх, а может, и не он один», «Мухи испытывают такие чувства, как страх, и, возможно, помогут понять, как в мозге рождаются чувства». И хотя Андерсон вовсе не это имел в виду, он так сформулировал свои мысли, что их неизбежно восприняли именно таким образом. Я понял это потому, что сам совершил подобный промах. Я на собственном опыте убедился в том, что, если делаешь громкие заявления и посылаешь журналистов к черту, если они не могут разобраться в том, о чем пишут, придется дорого заплатить.
Мысль о том, что посредством изучения явного поведения животных в присутствии угрозы можно понять страх и найти способы избавления от связанных со страхом психиатрических проблем, прочно закрепилась не только в изложении прессы, но и в подходе к началу и финансированию исследований. На мой взгляд, такой подход подрывает научные попытки понять, что такое страх, и создать средства избавления от связанных со страхом расстройств.
Оглядываясь назад, я могу сделать вывод, что различие, основанное на признаке «явный – неявный», было обречено на провал, поскольку, как только возникает термин «страх», человеческий разум стремится завершить парадигму понятия «страх». Возможно, в языке найдутся другие слова, с помощью которых можно будет прояснить семантику поведенческого контроля, но я думаю, что нам нужен радикальный подход, который позволит обсуждать, как животные и люди своим поведением реагируют на возникающие у них в жизни существенные стимулы, избежав при этом путаницы и увязания в дискуссиях относительно того, что и те и другие в таких ситуациях испытывают. Думаю, такое понимание поможет проложить путь, в конце которого мы сможем отбросить идеи об эмоциональном сознании, возникающем в древних нейронных контурах, унаследованных нами от наших древних предков – животных, заменив его представлением, в основе которого лежит современная научная концепция человеческого сознания.
Глава 63
Помогут ли нам контуры выживания?
У каждого организма есть механизм, лежащий в основе деятельности, способствующей жизнеспособности (распределению энергии и питательных веществ, поддержанию баланса жидкостей и ионов, защите) и плодовитости (размножению). У всех животных (кроме губок) механизмы, лежащие в основе такого поведения, закреплены в нервной системе, в частности в нейронных контурах головного мозга (рисунок 63.1). Эти контуры контролируют основные виды деятельности, из-за чего в организме поддерживаются жизнь, благополучие и способность к размножению. Например, у многоклеточных животных угроза благосостоянию часто приводит к минимизации контакта с потенциально вредными стимулами, а возможность добраться до нужных ресурсов (еды, питья, убежища) или размножиться обычно ведет к взаимодействию с соответствующими стимулами.
Рисунок 63.1. Нейронные контуры выживания контролируют поведение в присутствии стимулов, обеспечивающих выживание
В предыдущих главах уже шла речь о том, что нейронные контуры, лежащие в основе такого поведения, часто называют теми же терминами, что и психические состояния. Например, нейронный контур, лежащий в основе защитного поведения, обычно называют контуром страха, что иногда приводит к предположению, согласно которому упомянутое психическое состояние (то есть страх, из-за которого крысы и люди, попадая в опасность, либо замирают на месте, либо спасаются бегством) и вызывает это поведение. Пытаясь развеять заблуждение, порожденное такой терминологией, я предложил называть такое поведение поведением выживания, а нейронные контуры, соответственно, контурами выживания.
Представление о контурах выживания можно даже назвать традиционным: под ними просто имеются в виду нейронные контуры, контролирующие глубоко укорененное в нашем сознании (инстинктивное) поведение. К его преимуществу относится способность отделять целевую функцию (контроль реакции) от предполагаемого психического состояния (чувства). С целью рассказать как можно большему числу заинтересованных о понятии нейронных контуров выживания
