женщина стала свободной; она отрекается от этой человеческой привилегии, чтобы вновь обрести мощь природного объекта. Днем она коварно играет роль послушной служанки, а ночью превращается в кошку, в лань; она вновь облекается в чешую сирены или, оседлав метлу, улетает водить сатанинские хороводы. Иногда эту ночную магию она обращает на собственного мужа, но благоразумнее скрывать от господина свои метаморфозы; в качестве жертв она выбирает чужаков; они не имеют на нее прав, и для них она остается растением, источником, звездой, чародейкой. То есть она обречена на неверность: это единственный конкретный лик, какой может обрести ее свобода. Она неверна даже независимо от своих желаний, мыслей, сознания; на нее смотрят как на объект, а значит, она открыта любой субъективной воле, которая решит ею завладеть; даже когда она заперта в гареме и спрятана под покрывалами, нельзя быть уверенным, что она ни в ком не пробудит желания, – а возбудить желание у постороннего уже значит нанести урон супругу и обществу. Но, кроме того, она часто сама становится сообщницей этой предопределенности; только ложью и изменой она может доказать, что никому не принадлежит как вещь, и отвергает мужские притязания. Вот почему так легко просыпается мужская ревность; мы знаем из легенд, что женщину можно заподозрить без всякой причины и осудить по малейшему подозрению, как Женевьеву Брабантскую или Дездемону; Гризельду подвергают тяжелейшим испытаниям вообще без всяких подозрений; рассказ этот был бы абсурдным, если бы женщина изначально не казалась подозрительной; ее вину не надо доказывать – это она должна представлять доказательства своей невиновности. Еще и поэтому ревность может быть ненасытной; мы уже говорили, что обладание никогда не может быть реализовано позитивно; никто не может обладать источником, из которого пьет воду, даже если запретить пить из него всем остальным, – и ревнивцу это хорошо известно. Женщина непостоянна по сути своей, как вода – текуча; и никакому человеку не под силу перечить истине природы. Во всей мировой литературе, от «Тысячи и одной ночи» до «Декамерона», мы видим, как женские хитрости торжествуют над мужской осторожностью. Но мужчина делается тюремщиком не только по своей индивидуалистской воле: ответственным за поведение женщины его – отца, брата, супруга – делает общество. Целомудрие предписано ей по экономическим и религиозным причинам, поскольку для каждого гражданина должно быть установлено, что он сын своего отца. Но очень важно также обязать женщину в точности соответствовать той роли, которую предназначило ей общество. Мужчина предъявляет женщине двоякое требование, обрекающее ее на двуличие: он хочет, чтобы она принадлежала ему и в то же время оставалась чужой; он мечтает о служанке и ведьме одновременно. Но только в первом из этих желаний он признается публично; второе требование скрыто, он прячет его в тайнике своего сердца и плоти; оно идет вразрез с моралью общества; оно – дурное, как Другой, как строптивая Природа, как «дурная женщина». Человек не посвящает себя всецело Добру, которое сам созидает и которому якобы велит следовать; он сохраняет постыдные связи со злом. Но всюду, где зло дерзнет неосторожно открыть свое лицо, он объявляет ему войну. В ночном сумраке мужчина склоняет женщину к греху. Но при свете дня он отвергает и грех, и грешницу. И женщины, предаваясь греху в таинстве постели, с тем большей страстью публично поклоняются добродетели. Подобно тому как мужской половой член в первобытных обществах – вещь мирская, тогда как женский орган наделен религиозными и магическими свойствами, проступок мужчины в обществах более современных считается всего лишь несерьезной шалостью; к нему часто снисходительны; даже нарушая законы сообщества, мужчина по-прежнему к нему принадлежит; он – просто непутевое дитя, не несущее угрозы глубинным основам коллективного порядка. Напротив, если женщина ускользает от общества, она возвращается к Природе и к демону, выпускает на волю внутри коллектива неконтролируемые силы зла. К порицанию, вызванному бесстыдным поведением, всегда примешивается страх. Если мужу не удается принудить жену к добродетели, он разделяет с ней вину; его несчастье в глазах общества выглядит бесчестьем; кое-где нравы настолько суровы, что он вынужден убить преступницу, чтобы отмежеваться от ее преступления. В иных цивилизациях снисходительного супруга могут подвергнуть публичному осмеянию или же усадить голым на осла и возить по улицам. Общество же позаботится о том, чтобы вместо него покарать виновную, ибо она нанесла оскорбление не только ему, но и коллективу в целом. Особенно суровыми были эти обычаи в суеверной, мистической, чувственной, запуганной плотью Испании. Кальдерон, Лорка, Валье-Инклан посвятили этой теме множество драм. В «Доме Бернарды Альбы» Лорки деревенские кумушки хотят наказать соблазненную девушку, приложив раскаленные угли «к месту, которым она согрешила». В «Божественных словах» Валье-Инклана неверная жена предстает ведьмой, танцующей с демоном; когда ее вина обнаруживается, вся деревня сбегается, чтобы сорвать с нее одежду, а потом утопить. Есть много свидетельств, что традиции требовали именно раздеть грешницу; потом ее побивали камнями, о чем сказано в Евангелии, хоронили заживо, топили, сжигали. Смысл этих казней в том, что ее таким образом возвращали Природе, лишив социального статуса; своим грехом она выпустила на волю злые природные токи, а искупление совершалось в виде некоего подобия священной оргии, когда женщины, срывая с виновной одежды, избивая, умерщвляя ее, в свою очередь, выпускали на волю таинственные, но благотворные флюиды, ибо действовали в согласии с обществом.
Эта дикая суровость утрачивается, по мере того как слабеют суеверия и развеивается страх. Однако в деревнях с опаской смотрят на цыганок, у которых нет ни Бога, ни кола ни двора. Женщина, свободно пускающая в ход свои чары, – авантюристка, вамп, роковая женщина – по-прежнему вызывает тревогу. В дурной женщине голливудских фильмов вновь оживает фигура Цирцеи. Женщин сжигали как ведьм просто потому, что они были красивы. А в ханжеском испуге, какой ощущает провинциальная добродетель при виде женщин дурной жизни, продолжает жить ужас былых времен.
Для мужчины, склонного к авантюрам, именно эти опасности превращают женщину в захватывающую игру. Отвергнув права супруга, отказавшись от опоры на общественные законы, он попытается одолеть ее один на один. Он хочет присвоить в женщине все, даже ее сопротивление; он преследует в ней ту самую свободу, благодаря которой она от него ускользает. Тщетно. Свободе нельзя отдать должное: свободная женщина нередко будет свободной вопреки мужчине. Даже Спящая красавица может, проснувшись, выразить недовольство, может не узнать Прекрасного принца в том, кто ее разбудил, может не улыбнуться. Именно таков случай гражданина Кейна: его подопечная оказывается угнетенной, а за его великодушием проступает воля к власти и тирании; жена героя равнодушно слушает рассказ
