/ Пер. Н. Ленцман. – СПб.: Питер, 2014.)
Wilson E. O., Holldobler B. Eusociality: Origin and Consequences. Proceedings of the National Academy of Science of the USA. 2005. 102(38): 13367–13371.
Глава сорок первая, в которой Гален и Гиппократ поспорили из-за женщины
Эволюция оргазма
Постепенно, глава за главой, мы спускаемся с ледяных высот большой науки к темам легковесным, чтобы не сказать «попсовым». И вот докатились: сейчас речь пойдет об оргазме у самок млекопитающих. Сомнительной и рискованной эту тему делает то обстоятельство, что очень уж плотно она вписана в «гендерную повестку», так что лицам мужского пола лучше всего вообще об этом помалкивать. Впрочем, в свое извинение могу сказать, что некоторая часть ученых, идеи которых мы будем здесь обсуждать, именно женщины.
Как многие знают на собственном опыте, изучать женщину – дело довольно сложное и часто бесплодное. До тех пор, пока женщины из объектов исследования не превратились в субъектов, то есть в ученых-исследовательниц, в этих вопросах царила ужасная неразбериха. Она восходит к представлениям отцов всей европейской медицины, античных врачей Гиппократа и Галена. Эти мудрые мужи ясно видели проблему, требовавшую объяснения или хотя бы научной формализации: мужчина и женщина устроены по-разному. Римлянин Гален представлял себе дело следующим образом: женские гениталии, по существу, то же самое, что и мужские, только вывернутые наизнанку. А именно: семенники соответствуют яичникам, влагалище – пенису, и так далее. Гиппократ, хоть и жил пятью столетиями раньше, видел ситуацию чуть более реалистично. Он догадался, что анатомическим гомологом пениса является не влагалище, а клитор. Отсюда два различных взгляда на природу удовольствия, которое женщина получает от секса. Согласно Галену, это удовольствие вообще не имеет самостоятельного значения, поскольку автоматически возникает при соитии непосредственно в зоне контакта. А вот проницательный Гиппократ признавал, что женское удовольствие – совершенно отдельный феномен, поскольку его источник может быть немного удален от основного места событий.
Тем не менее оба столпа античной науки сходились в видении общей картины, которая, как ни удивительно для тех темных веков, вполне соответствовала доктрине гендерного равенства. В этой картине во время полового акта оба партнера получают удовольствие, на пике этого удовольствия извергают некую «генеративную субстанцию», и объединение этих субстанций производит то, ради чего все это и затевалось, – оплодотворение.
Если бы наука на этом и остановилась, у борцов за равноправие вообще не было бы к ней никаких претензий. Но наука так не может, она двинулась дальше, хотя и не слишком быстро. В 1827 году Карл Эрнст фон Бэр (1792–1876) открыл яйцеклетку. Затем некоторое время репродукцию млекопитающих было принято изучать на кроликах, у которых овуляцию действительно запускает половой контакт самца и самки. Но в 1843 году немецкий анатом Теодор Людвиг Вильгельм фон Бишофф (1807–1882) разрезал собаку, у которой никогда в жизни не было никакого секса, и нашел в ее яичнике рубцы от прошедших овуляций. Вскоре выяснилось, что и у собаки, и у человека, как и у многих других млекопитающих, выход яйцеклетки из яичника вообще никак не связан с половыми контактами, – он происходит строго по календарю. А это означало, что античные классики промахнулись и никакой симметрии не существует. Мужское удовольствие в сексе действительно необходимо для репродукции, а вот женское совершенно не при делах: есть ли оно, нет ли, процессу это никак не помогает и не мешает.
В середине XIX века с этим еще можно было смириться: тогда не было принято слишком уж серьезно относиться к тому, что именно чувствует женщина, а разные черты живых организмов вообще не требовали никакого объяснения. Но потом явился Дарвин, а вместе с ним и вопрос: если эволюцией движет отбор полезных адаптаций, откуда в таком случае вообще взялась такая никому не нужная опция, как женский оргазм? Как появилось это совершенно избыточное свойство, пусть даже украшающее жизнь человеческих особей? Весь следующий век ученые размышляли на эту тему, однако результаты размышлений были на удивление скудны. Собственно, все гипотезы так или иначе тяготели к двум постулатам, и они оба благополучно дожили до третьего тысячелетия.
Первую группу идей можно назвать «гипотезой побочного продукта». Согласно этой гипотезе, женский оргазм – примерно то же самое, что соски у мужчин. Соски существуют потому, что естественный отбор очень приветствует наличие молочных желез у женщин, а полностью удалять все намеки на них у другого пола отбору было совершенно незачем, раз уж такая штука закладывается у всех людей (и многих других млекопитающих) в процессе индивидуального развития. Оргазм же существует потому, что естественному отбору было жизненно важно, чтобы он происходил у мужчин: без него сперматозоиды не попадут в женский организм и не встретятся с яйцеклеткой. А раз уж клитор гомологичен пенису, что же делать – пусть и его обладательницы тоже почувствуют радость, нам не жалко. Это уж точно проще, чем перепрошивать всю нервную систему одного пола, стараясь непременно лишить этот пол мимолетного наслаждения. Таким образом, оргазм у самки человека – это просто рудимент.
Эту точку зрения яснее всего сформулировал классик эволюционной теории, неоднократно упоминавшийся на этих страницах, – Стивен Джей Гулд. Согласно Гулду, два пола – «это вариации единого базового плана, уточняемого при эмбриональном развитии» и оргазм может существовать у женщин просто потому, что он существует у мужчин. С мужскими сосками женский оргазм первым сравнил тоже именно Гулд. Американский биолог всю жизнь отчаянно спорил с «адаптационистами», то есть теми, кто в любом свойстве живого пытался увидеть некое полезное приспособление. Оргазм показался ему хорошим аргументом в этой полемике.
Вторая группа идей как раз представляет адаптационистский взгляд на природу. Она не имеет общепринятого названия, но я бы назвал их «гипотезами невидимого суслика» («Вы не видите суслика? А он есть!»). Они предполагают, что на самом деле отбор благоприятствует сохранению женского оргазма потому, что тот таинственным образом повышает вероятность зачатия – пусть совсем ненамного, незаметно для исследователей, но для отбора вполне достаточно. Один из возможных механизмов прямо-таки лежит на поверхности: волнообразные сокращения стенок влагалища могут облегчать транспортировку спермы. Есть и чуть более изысканные варианты: например, оргазм может слегка влиять на тайминг овуляции. Вполне вероятно, что обезьяноподобные предки человека структурировали свою интимную жизнь примерно так же, как современные человекообразные обезьяны: если уж самец выбрал себе самку, которая на данный момент времени кажется ему наиболее привлекательной, он будет спариваться с ней неоднократно на протяжении некоторого времени. Этого времени может оказаться вполне достаточно, чтобы овуляция, случившаяся чуть раньше срока, повысила вероятность зачатия.
В такой идее нет ничего лженаучного, потому что у более отдаленных родственников человека – таких, как кролики, – овуляцию непосредственно запускает секс. Более того, вполне понятно, как он это делает. При оргазме у самки (как, впрочем, и у самца) происходит выброс гормонов, главным образом окситоцина и пролактина. Этот гормональный сигнал и командует яичнику: «Пора!» У тех млекопитающих, у которых овуляция не зависит от оргазма, выброс этих гормонов также происходит – именно благодаря окситоцину самец после секса испытывает прилив теплых чувств к самке и как минимум не станет ее немедленно атаковать. Человеческая овуляция перешла на календарный метод, однако кто знает – возможно, она может иногда по старой памяти внять отчаянному призыву гормонов.
Таковы две основные группы идей относительно эволюционной природы женского оргазма, и, как ни странно, обе они показались кое-кому обидными. Если вам кажется, что оргазм самки – просто рудимент и необязательный эволюционный придаток к оргазму самца, вы рассуждаете как оголтелый сексист: по-вашему, женские эмоции вообще ничего не стоят для эволюции. А если от него зависит вероятность оплодотворения, это уже обидно для тех женщин – а их примерно две трети, – которые испытывают оргазм далеко не при каждом половом контакте, а то и вообще исключительно при других способах стимуляции. Они что, существа второго сорта, отбросы естественного отбора?
В общем, адепты гендерного равноправия предложили исследователям еще раз хорошенько подумать, и те придумали вот что. Пусть верна «гипотеза мужских сосков», и оргазм безразличен естественному отбору как дополнительный фактор плодовитости. Тем не менее он может понравиться отбору в другом качестве: как фактор, эмоционально привязывающий самку к самцу и тем самым стабилизирующий социум. Группы человеческих предков, в которых самки получали большое удовольствие от секса со своим избранником, были более стабильны и сплочены, их члены реже
