Как прежде христианство, гуманизм был верой, представлявшей себя как 'истину новой эпохи'. После того, как позиции Бога были существенно поколеблены, человек занял главенствующее положение на вершине иерархии ценностей. Язык, способность вида homo sapiens думать и выражать свои мысли словесно, теперь волшебным образом доступная в массовых публикациях, был отправной точкой для новой вымышленной структуры, в которой человек был вознесен на вершину цивилизации и встал надо всеми земными тварями. Но homo sapiens не был человеком по рождению (потому что это означало бы, что гуманизм – очень слабый инструмент власти), а должен был становиться таковым после долгого процесса образования и формирования личности, требующего колоссальных усилий. Из соображений безопасности предполагалось, что проект будет длиться на протяжении всей жизни. Государство было назначено куратором проекта, а рынок – универсальным мерилом успеха.
Этим объясняется создание больниц, тюрем и образовательных учреждений, а также различных политических и академических институтов. Их задачей было формировать идеал человека и корректировать нежелательные отклонения от идеального 'естественного' состояния. Капитализм продемонстрировал изумительные способности к инновациям: появлялись все новые и новые заболевания, виды преступлений и другие отклонения от нормы, каждое из которых естественно требовало вмешательства и устранения. Система была практична настолько, что каждая новая болезнь немедленно создавала новый рынок для людей в белых халатах и других экспертов, наделяя их растущей властью. Идеальным гражданином был тот, кто находил в себе достаточно сил, чтобы постоянно стремиться к достижению всё более размытого идеала человека, тот, кто был одержим идеей жизни правильно, в соответствии с советами экспертов. Все это нацелено на создание максимально эффективного в течение рабочих часов производителя и в свободное от работы время -ненасытного потребителя; гражданина, который каждую минуту своего бодрствования занимается тем, что без устали крутит колеса капитализма.
Наиболее способные и независимо мыслящие представители низшего класса при феодализме обезвреживались путем вовлечения их в бесконечные теологические споры в стенах монастырей, так же и наиболее одаренные дети рабочих получали возможность сесть за школьные скамьи, после чего их будущее целиком и полностью ограничивалось рамками социальных наук. Проект достиг кульминации в XX столетии с появлением новомодной идеи 'самореализации', что привело гуманизм к его последней стадии, при которой каждый гражданин должен был стать собственным всевидящим полисменом-моралистом. Здесь верховная идеология капитализма достигла своей высшей точки. Это объясняет, почему буржуазия с таким неистовым рвением защищала священный гуманизм от всех нападок, реальных и вымышленных, и почему он был поднят до уровня вечной аксиомы, религии. Практически каждая политическая партия, от республиканской в США до коммунистической в Восточной Германии, определила себя как гуманистическую. Все та же старая история: создать идеологию, которая узаконит власть, чтобы она выглядела 'естественно'. Это просто вопрос положения буржуазии в качестве правящего класса капиталистического общества и того, как она связана с гуманизмом, в качестве верховной идеологии. В этом свете, капиталистическое общество выглядит не как демократия в ее реальном смысле, а скорее как диктатура гуманизма.
Буржуазия, как любая правящая элита, стремилась к социальной стабильности – неограниченной власти и общественному климату, который пресекает появление какого-либо альтернативного центра власти. Как аристократия стремилась сохранять существующий порядок вещей, новый правящий класс старался создать закрытую социальную систему, и как феодализму удавалось сглаживать всевозможные внутренние противоречия, невероятные напряжения внутри капиталистического общества никогда не представляли серьезной опасности для правящей элиты. Только когда фундаментальные технологические предпосылки претерпели радикальные изменения, система была серьезно затронута. Настал момент очередного сдвига парадигмы.
Поскольку капиталистическая система не могла функционировать, совершенно не замечая рабочих масс, поддержание легитимности государственного устройства возлагалось на парламент, призванный представлять и выражать волю народа. Эта франшиза была необходима, чтобы избежать революции. Идея о том, что именно парламент выражает истинную волю народа, была возведена в ранг неоспоримой аксиомы. Во взаимоотношениях между угнетателями и угнетенными был установлен баланс; чтобы укрепить свою власть, буржуазия постаралась создать взаимную зависимость между собой и пролетариатом.
С момента, когда государство заняло своё место среди других участников капиталистического рынка, его существование целиком и полностью зависело от налогов, собираемых с труда и капитала, парламент оказался в подчинении у капиталистической системы и был не в состоянии оспаривать ее фундаментальные принципы, не подвергая риску собственную деятельность. Сотрудничество оплачивалось деньгами и привилегиями. Только истинные защитники государства имели шанс пробиться в парламент, потому что любой другой вариант был невозможен по определению. Те, кого выбрали, могли называть себя левыми или правыми, но это было относительно неважно, поскольку парламентские дебаты никогда не затрагивали фундаментальную политическую идею буржуазии: этатизм. Правительства могли менять свою политическую окраску в зависимости от времени года, но хватка, с которой правящая элита держалась за власть, не ослабевала.
Политические идеологии, характерные для буржуазного парламентаризма, представляют собой лишь разные нюансы одной и той же верховной идеологии – этатизма, выражающего фундаментальную веру в проект 'Человек', различаясь в трактовке исторической роли государства в реализации этого проекта. Чтобы реализовывать свои властные полномочия тихо и мирно, в интересах этатизма было важно создавать впечатление, что все мыслимые политические силы находятся под крышей парламентаризма. Это то же, что делал правящий класс при феодализме: привлекал потенциальных нарушителей порядка предложением выгодных позиций поближе к кормушке. Чтобы симулировать избыток идей и подлинные разногласия, любые, даже самые незначительные риторические различия в партийных программах раздувались до невозможности. А дело в том, чтобы создавать как можно больше шума, чтобы сохранять неизменной монополию этатистов на общественную арену.
Как и любой другой коллектив, парламент базируется на общности интересов его членов, хотя в то же время старается скрывать этот важный факт. Сильное государство клеймит все, не являющееся этатизмом или восхвалением сильного государства, как экстремизм, потому что это часть игры. При этом наличие противоречий в самом лагере государственников необходимо, чтобы скрыть тот факт, что все эти группировки внутри властных структур на самом деле сотрудничают между собой для предотвращения появления реальной оппозиции. Все они – консерваторы, либералы и социалисты, с их тоталитарными или демократическими убеждениями – являются приверженцами одной и той же базовой идеи – сильное государство необходимо для выживания хорошего, 'естественного' общества. В течение многих лет политические партии успешно маневрируют с целью контроля общественного мнения. Но с нарождением в 1970-е информационного общества ситуация коренным образом изменилась.
Наиболее характерным признаком перехода от капитализма к информационному обществу является общая медиализация. До прорыва интерактивных методов коммуникации в начале 1990-х средства массовой информации имели структуру, характерную для позднего капитализма. Главные СМИ той эпохи, радио и телевидение, в США в олигополии частного бизнеса, в Европе в форме государственной телевизионной монополии, были идеальными инструментами буржуазных институтов, предназначенных для передачи сообщений народу в такой форме, которая не предусматривала их обсуждения. Но с плюрализацией средств массовой информации – в основном, в результате роста рекламной индустрии, обращавшейся к большему числу специализированных рыночных сегментов – СМИ постепенно освободились от необходимости играть в соответствии с пропагандой этатизма. Средства массовой информации зажили своей собственной жизнью, формируя основание для новой властной структуры, и стали все больше приобретать характеристики парадигмы информационного общества и его правящего класса – нетократии.
По мере ускорения медиализации и усиления влияния СМИ представители растущей индустрии медиа и развлечений стали все больше нападать на те политические группы, которые, по их мнению, препятствовали независимости СМИ и увеличению их власти. И поскольку масс-медиа стремились в первую очередь избавиться от давления политиков, избранных народом в соответствии с принципом парламентаризма, то они и сделали этих самых политиков главной мишенью своей атаки. Стратегия СМИ в борьбе с государством базировалась на выдумке, что в действительности доверие электората к своим избранникам было весьма незначительным. Центральным звеном этого общественного мифа служит идея о том, что в эпоху позднего капитализма общество расценивает выбранных политиков как группу коррумпированных дельцов, устраивающих свое благополучие за счет избирателей и налогоплательщиков, сознательно пренебрегающих своими обязанностями, для исполнения которых они, собственно, были выбраны. У каждого народа своя версия этого мифа, но в любой стране политики воспринимаются как люди, которые надругаются над самыми святыми ценностями данной культуры. Посему американские политики – это как правило неверные мужья, в то время, как их европейские собратья в основном уличаются в махинациях с кредитными карточками, подтасовке результатов голосования и уклонении от уплаты налогов. Так что, если верить средствам массовой информации, у граждан всего мира нет ни малейших оснований доверять политикам.
