Поскольку такое сотрудничество было выгодно обеим сторонам, между метрополией и столицей развивалось сотрудничество к виде 'ненулевой' игры – вид симбиоза. Между двумя типами городов происходило интенсивное сообщение, шел обмен не только товарами и услугами, но также идеями и людьми. Столица олицетворяла политическую и военную силу: регистрация, каталогизация и выработка законов, а также идеология коллективной принадлежности. Метрополии вносили свой вклад в развитие финансовой системы, торговли, культуры и искусства, духа индивидуализма и предпринимательства. Следует помнить, что вплоть до конца XIX века прирост населения в основном обеспечивался за счет сельской местности. В городах властвовали вирусы и бактерии, избавлявшие города от перенаселения. Эпидемии, регулярно проносившиеся по миру, приносили значительно больший ущерб городам из-за высокой плотности населения и более низкого уровня гигиены и санитарии, чем в сельской местности. Поэтому ее роль, помимо снабжения сырьем и продовольствием, состояла еще и в снабжении городов все новой и новой рабочей силой.
Столица выполняла связующую, стабилизирующую функцию, тогда как метрополия проповедовала открытость, свободомыслие и дух экспериментаторства, что временами было чистым безрассудством. Помимо конкретных экономических выгод от сотрудничества, они всегда тонко использовали друг друга: помогали создавать внутреннюю сплоченность, представляя другого в образе врага. Национал-идеологи и моралисты могли приводить метрополию в пример как воплощение аморальности и коррупции. В ответ другая сторона культивировала образ столицы как средоточие нетерпимости и подавления, что позволяло удерживать население в рамках местной иерархии, на благо политической и экономической независимости от центра. У столицы и метрополии не было реальных причин всерьез противостоять друг другу. Их противоборство носило характер символический и театрализованный, имея целью лишь дальнейшее укрепление власти обеих сторон.
Мы описали типы городов как чисто теоретические оппозиции. Поэтому следует отметить, что великие города мира, получившие развитие при раннем капитализме, имели признаки и столицы, и метрополии. Но даже когда оба стиля взаимодействовали в пределах одной и той же территории и были, по сути, 'вплавлены' друг в друга, различия все же были. Центральная площадь и здание городского парламента вместе с промышленными окраинами представляют столицу. Район гавани со всеми его более или менее греховными развлечениями и артистические районы представляют метрополию. В этих 'плавильных котлах' существовали как физические, так и ментальные барьеры между двумя типами структур, иногда труднопреодолимые. Примерами таких городов-гибридов являются Лондон, Санкт-Петербург, Нью-Йорк и Буэнос-Айрес. Другие города принад-лежат, с исторической точки зрения, к какой-то одной категории.
Париж, Мадрид, Берлин, Москву и Пекин можно назвать типичными столицами, а Венецию, Амстердам, Сан-Франциско, Шанхай и Гонконг – типичными метрополиями.
Если связать это с тем, как увеличивается область социального взаимодействия среднего человека на протяжении его жизни, от сельской церкви до городской толпы, нам, возможно, удастся прийти к определенным выводам о том, как изменятся властные структуры и механизмы контроля при переходе от капитализма к информационному обществу, поскольку с развитием глобальной электронной сети значительно расширится область социального взаимодействия отдельного человека.
Один из примеров того, как с приходом информационного общества разрушается 'естественная' связь между городом и деревней: город все больше требует от деревни встать на собственные ноги после двух веков субсидирования. Государство, необходимое для процветания столицы, теперь стало обузой, неоправданным расходом. В информационном обществе горы и океаны больше не нужны в качестве 'естественных' границ и защиты от окружающего мира, а только как курорты. Сырьевая составляющая большинства товаров и услуг все время снижается, вместе с ней снижается и значение роли окраин в снабжении столиц деревом и рудой, в то время какценнос1ь нематериальных продуктов – идей, дизайна – растет с космической скоростью.
Прирост населения теперь обеспечивается за счет больших городов, а число сельских жителей, несмотря на честолюбивые программы местных политиков, неумолимо сокращается. Война за долю рынка между городами ведется не с помощью оружия на земле и на море, а с помощью информационного менеджмента в виртуальном пространстве. В этих новых обстоятельствах столицы и метрополии все более удаляются друг от друга. Значение столиц падает, тогда как метрополии с их процветающими банками знаний, их подвижностью и способностью создавать не знающие границ альянсы, становятся прототипом урбанистического идеала новой эпохи. Зависть столицы в отношении подвижности и независимости метрополий лишь ускоряет распад национального государства.
Неслучайно самые ярые поборники государства ныне – это жители сельских районов, которым есть что терять, когда сильное государство слабеет и больше не может выполнять свои обещания. Не имея реальных доводов, регионы взывают к сочувствию всего мира в надежде на компенсацию за столетия их безжалостной эксплуатации. Потому снижение гигантских субсидий, с помощью которых развитые страны поддерживают жизнь в провинциальных областях, как правило, является камнем преткновения в международных переговорах о развитии свободной торговли. Но у столицы нет выбора. Беспощадная конкуренция между метрополиями всего мира заставляет столицу избавляться от своих обременительных обязательств по отношению к нации в отчаянной попытке самой превратиться в метрополию.
Результатом становится денационализация информационного общества: ускоренное разрушение национального государства, что-то вроде глобальной перестройки национализма. Процесс углубляется, ибо при капитализме решения принимаются с помощью выборов, а большинство избирателей проживают в крупных городах; напротив, информационное общество контролируется с помощью разного рода сетей и связей, в развитии которых население метрополий добросовестно практиковалось веками. Сдавленная в тисках властных структур двух парадигм провинция не имеет шансов.
Даже демократия не может спасти сельские субсидии надолго, поскольку сельский электорат представляет группу, мнением которой легко пренебречь. С уменьшением налоговых поступлений вследствие экспансии виртуальной экономики городское население станет использовать свое большинство, чтобы голосовать за прекращение дальнейшей помощи деревне, которая будет, наконец, деколонизирована и предоставлена самой себе.
Даже военные покидают сельскую местность в конце эпохи капитализма, что можно объяснить только тем, что территорий, которые было бы необходимо защищать, не осталось, как и собственно желания защищать. Территория сократилась до области экологической политики. Измеряется уровень концентрации диоксида углерода, кислотное содержание водоемов нейтрализуется, и ведутся дискуссии по поводу того, нужно ли заново высаживать леса (чтоб было как при феодализме), и кто будет за это платить, или оставить всё как есть {как при капитализме). Вопрос, чей флаг развивается по ветру в той или иной удаленной части страны, – больше не причина бессонницы столичного жителя. В информационном обществе ведущие столицы мира не будут соревноваться в том, кто контролирует самую большую территорию. Напротив, они будут стараться избавиться от ответственности за судьбу как можно больших территорий, чтобы справиться с собственными трудностями и догнать ведущие метрополии мира. Такая тенденция наиболее заметна в Европе и Восточной Азии, поскольку там ситуация усугубляется снижением рождаемости.
Вследствие этих коллективных конвульсий неизбежно радикально изменятся представления человека о самом себе. Прорыв информационного общества означает, что идея эпохи Просвещении о совершенном человеке как замене Бога и связанная с ней идея осознания своего 'истинного я' уйдут на покой. Взамен появляется идея освобождения тела от предопределенности – возможность смены идентичностей, похожей на смену одежды в зависимости от ситуации и контекста. Человек окажется в состоянии постоянного становления, исключительной восприимчивости к новым веяниям и постоянной переоценки ценностей без четко определенной цели. Смысл не в том, чтобы достичь какого-то конечного результата благодаря упорству и дисциплине, а в том, чтобы сохранять и, ж можно больше возможностей. Мы говорим здесь, по меткому замечанию Делёза, не об индивидууме, человеке неделимом, а об дивидууме, человеке делимом. У этого дивидуума не одна идентичность, а несколько, да и те бесконечно делимы. Это соотносится с тем 6иологическим фактом, что внутри человека невозможно обнаружит какую-либо единую контролирующую инстанцию. Человек – это просто место встречи массы противоречивых сил и стремлений, не имеющее центра.
