и престиж оценивались в зависимости от ценности подаренного. В то же время культура подарков играла роль своего рода налога, в некоторой степени перераспределявшего общинное благосостояние. Пережитки этих отношений мы встречаем до сих пор — в ослабленной форме, — например, на Кавказе.
Итак, в таком товарообмене деньгам вроде бы делать нечего. Цены нет. Но стоимость есть. А разве это не одно и то же? Как сказать…
Загадки госпожи стоимости
Термин этот коварен, поскольку звучит как самое обыкновенное русское слово, из тех, что осваиваются уже в детстве. Стоимость — это ведь то же самое, что и цена, правда? Он ведь обозначает, сколько тот или иной предмет стоит, сколько нам надо за него заплатить — разве нет? Ну да… ну да. Но все-таки не совсем. Есть такая смешная теория: что командная экономика восторжествовала на некоторое время именно в России потому, что в русском языке это слово — «стоимость» — имеет иное, слишком узкое по сравнению с основными европейскими языками значение. Еще мы все знаем забавное слово «себестоимость». То есть во сколько обошлось нам изготовление чего-нибудь. Цена — как бы без накрутки. Все мы слыхали когда-нибудь, что себестоимость водки, например, смехотворно мала и потому именно на ней такие деньги и делают… Собственно, эта самая себестоимость подходит очень близко к смыслу экономического термина «стоимость». Близко, но не вплотную. Поскольку термин был придуман все-таки для командной экономики, в которой предпринималась попытка отделить производство от товарно-денежных отношений.
В более широком смысле стоимость — это некое качество товара или услуги, которое делает их ценными для потребителей. И кстати, одно из важнейших предназначений денег — стоимость как раз измерить. Стоимость — совсем не то же самое, что цена, которая очень сильно зависит от великого множества субъективных факторов, но прежде всего от колебаний спроса и предложения. Но вот тут-то вдруг выявляется проблема уже семантическая и, возможно, даже психолингвистическая. Ведь язык — эта самая «лингва», он не только отражает реальность окружающего мира, но и влияет на нее. Как мог народ, в чьем сознании понятия «стоимости», «цены» и «ценности» так прочно разделены и, соответственно, перепутаны, принять капитализм? (Впрочем, можно утверждать и обратное — что раздельность, обособленность этих терминов в народном сознании есть производное от затянувшегося на столетия рабства и, следовательно, недоразвитости товарно-денежных отношений.)
По-английски между тем все эти три понятия обозначаются одним словом — value (по-французски — Valeur, по-немецки — Wert), и во всех этих языках они обозначают также и «ценность». В смысле — не только «драгоценность», но и жизненные «ценности», в том числе и духовные. Если разобраться с этимологией, то понятно, о чем речь: о том, что в результате человеческой деятельности тот или иной предмет или услуга обретают некую ценность, становятся «ценными» для людей. Экономические отношения в каком-то смысле — это как раз и есть производство и обмен такими ценностями, обмен стоимостями. В ходе этого обмена с помощью денег определяется цена, которая меняется в соответствии с изменчивым балансом спроса и предложения. Это, если хотите, своего рода курс обмена товаров и услуг друг на друга, который постоянно колеблется.
Иммануил Кант противопоставлял в произведенном человеком продукте Wuerde (достоинство) и Preis (цена). Но он же предлагал и еще одну категорию — Affektionspreis, то есть что-то вроде «эмоциональной цены», ценностной стоимости. Великий философ заметил очень важную вещь — неисчисляемые стоимости не только иногда не подчиняются материальной стороне, но и, напротив, могут вносить непредсказуемые коэффициенты в товарно-денежные отношения. Напомним, что Маркс считал, что, наоборот, искажение, «извращение» идет от объективной, абстрактной ипостаси денег.
Однако неудача, постигшая Маркса при попытке стоимость подсчитать, показать, как она трансформируется в рыночную цену, подтвердила, насколько сложна зависимость между Wuеrde и Preis. Ведь надо как-то учесть и бывшие, так называемые мертвые стоимости, ставшие капиталом! Стрелы для добычи меховых шкурок — кун кто-то когда-то тоже изготовил — их же тоже нужно подсчитать. Металл для станков кто-то добывал, вез куда-то, плавил… Это все тоже надо как-то принимать в расчет, но как? Маркс, как известно, полагал, что в капитале сконцентрирована все та же украденная капиталистами прибавочная стоимость, выработанная прошлыми поколениями рабочих. Но как насчет организационных талантов управляющих? И интуиции успешного предпринимателя, не говоря уже о стоимости, о цене самих денег (или их времени) — их же надо одолжить, и кто-то должен ими рискнуть… Все это Маркс или, по крайней мере, марксисты считали чем-то неважным, несерьезным; они полагали, что централизованный государственный контроль как-то это все заменит, Госплан с Госснабом все рассудят, все запланируют, все распределят лучше всяких капиталистов… Не нужны народу паразиты-посредники! А потому ни в какие формулы добавленной стоимости их можно не включать. Все равно конъюнктура рынка все перевернет, а она, в свою очередь, зависит от огромного числа факторов. В том числе других стоимостей — цен, взаимодействующих, играющих на рынке, определяющих баланс спроса и предложения в каждый отдельный момент. Разумеется, Маркс, блестяще одаренный и образованный человек, не мог этого последнего обстоятельства не понимать. Но он предположил, что в идеальных условиях сбалансированного спроса и предложения прибавочную стоимость можно будет вычислить. Однако его расчет — в третьем томе «Капитала» — вызывает большие сомнения и, по большому счету, совершенно ничего не доказывает.
Более современный взгляд на все так называемые трудовые теории стоимости состоит в том, что да, разумеется, труд в самом широком смысле слова, а также капитал и прочие факторы производства стоимость создают.
Когда вы приходите в магазин покупать карандаш, то вместе с продавцом руки за вашими деньгами тянут призраки за его спиной — всех тех, кто участвовал в создании продукта. И того, кто лес рубил, и того, кто дерево пилил, и кто вез, и кто грифель изготовил, и кто делал ластик на конце карандаша. Даже и тот, кто строил и оборудовал магазин, и тот, кто эту модель карандаша придумал, могли бы, по справедливости, заявить свои права на пару копеек из уплаченной вами цены. Но эдак ваших денег на всех может не хватить! Не миллионы же платить за какой-то карандаш. Разумеется, нет. Цену же в конечном итоге определит баланс спроса и предложения. Без отсутствия платежеспособного спроса по данной цене карандаш продан не будет. И все до единого призраки (равно как и ныне действующие лица) останутся без всякой компенсации своих усилий и затрат. Другое дело, что если цена в итоге окажется меньше суммы слагаемых, то никто производить
