Иван Всеволодович умер в 1935 году, так и не дождавшись того часа, когда работа его кому-нибудь понадобится. Даже среди механиков не все знали о его работах: итальянец Леви-Чивита, например, «открыл» уравнения Мещерского через 31 год.
И вдруг – космическая ракета. Ее масса на активном участке полета меняется в 8-10 раз. И уже нельзя рассчитывать ее движение по Ньютону. И никак без Мещерского это не сосчитать. И вообще выясняется, что второй закон Ньютона просто частный случай уравнения Мещерского.
Знал ли Иван Всеволодович, что уравнения его потребуются ракетной технике? Ведь до 1935 года немало писалось о ракетах, о межпланетных путешествиях. Не знаю. Труды написаны строго, если не сухо, вообще никаких примеров применения его уравнения, даже намеков на возможные применения. Труды как бы говорят: вот смотрите, это – истина. И можете делать с ней, что вы считаете нужным…
Иван Всеволодович МЕЩЕРСКИЙ (1859-1935) – советский ученый в области механики. Создал общую теорию движения точки переменной массы для случая отделения (или присоединения) частиц и для случая одновременного присоединения и отделения частиц. Сам того не подозревая, И. В. Мещерский в этих работах изложил основные уравнения ракетодинамики: ведь в космических ракетах масса на активном участке полета меняется в 8-10 раз.
Весной 1972 года я был в командировке в Швеции. В плане знакомства с достопримечательностями шведы устроили поездку в городок Тумбу, расположенный километрах в двадцати от шведской столицы. В городке этом находится завод фирмы «Альфа-Лаваль». Предприятие процветающее, прославилось оно тем, что изготовляет лучшие в мире сепараторы – машины для отделения молока от сливок и другую сельскохозяйственную технику.
Мы продолжаем традиции Лаваля, – с гордостью говорили шведы. – Ведь это он построил здесь первый турбинный сепаратор.
Карл Густав Патрик де Лаваль вошел в историю ракетной техники, хотя, как и Мещерский, никогда не думал ни о ракетах, ни о межпланетных путешествиях. Он занимался химией, а потом увлекся конструированием сепараторов. Стремясь избавиться от зубчатых передач, он решил прямо на оси сепаратора поставить паровую турбину. Пар на колесо турбины он подавал через конические расширяющиеся сопла. Лаваль был очень дотошный и добросовестный человек, и коль уж он решил эти сопла поставить, то считал себя обязанным довести их до совершенства. Так родилось «сопло Лаваля». Дальнейшие исследования и теоретическое обоснование формы сопла, предпринятые учеными разных стран, привели к тому, что «сопло Лаваля» перекочевало с сепаратора на космическую ракету.
Мне кажется, если бы Иван Всеволодович Мещерский и Карл де Лаваль написали где-нибудь, что их изыскания очень потребуются конструкторам космической техники, это только бы повредило престижу русского профессора и шведского инженера: «Возможно ли всерьез солидным людям говорить о таком вздоре?!» Никто в ракетную технику не верил. Теоретические труды пионеров космонавтики, о которых я рассказывал, чаще всего технической общественностью попросту замалчивались. «Ну что поделаешь, если есть чудаки, которые верят всем этим сказкам. Пусть себе пишут друг для друга» – вот так примерно рассуждали. К «ракетчикам» и разным там «межпланетчикам» отношение в лучшем случае было как к несмышленым, проказливым детям, в худшем – как к упорствующим изобретателям-параноикам, которых лечить надо. Подтрунивать над ними считалось хорошим тоном. В газетных фельетонах намекалось, что им не дают покоя лавры Сирано де Бержерака. Даже в 1934 году, уже после полета первых советских жидкостных ракет, вышел один роман, в котором действовал некий злодеи, наделенный всеми отрицательными качествами, а в дополнение к ним – увлекающийся проблемами космических полетов. Сергей Павлович Королев, прочитав этот роман, был взбешен и на одном совещании вдруг вспомнил о нем и, отвлекшись от главной темы, разгромил роман в пух и прах.
Отношение к «ракетчикам» может проиллюстрировать такой эпизод. В сентябре 1930 года в Гааге должен был состояться IV Международный конгресс по воздухоплаванию. Сотрудник ЦАГИ Ф. А. Цандер еще в январе написал конспект доклада для пересылки его в Голландию. Доклад назывался довольно фантастично: «Проблемы сверхавиации и очередные задачи по подготовке к межпланетным путешествиям». Его обсудили на техническом совещании в ЦАГИ и одобрили. Профессор В. П. Ветчинкин дал ему очень высокую оценку: в докладе был подытожен совершенно оригинальный материал. Перевели доклад на французский язык и послали в ВАО – Всесоюзное авиаобъединение: там формировали материалы для конгресса. Однако вскоре доклад из ВАО отправили обратно в ЦАГИ. В сопроводительном письме на имя директора профессора С. А. Чаплыгина рекомендовалось послать доклад от имени ЦАГИ, «т. к. ВАО, будучи промышленной организацией, не считает возможным выступать по вопросу о межпланетных сообщениях». Иметь тогда дело с «межпланетчиками» означало прослыть организацией легкомысленной.
Эту историю вспоминал я в Белграде в 1967 году, когда приходил на заседания секции истории техники XVIII Международного астронавтического конгресса. В блокноте рядом с заготовками газетных репортажей с конгресса остались выдержки из выступлений делегатов разных стран.
США: «Мы просмотрели изданные работы первого поколения основоположников теории космических полетов: К. Э. Циолковского (1857-1935), Р. Годдарда (1882-1945), Р. Эсно-Пельтри (1881-1957) и Г. Оберта. В научных кругах эти материалы относили в основном к научно-фантастической литературе прежде всего потому, что разрыв между возможностями существовавших экспериментальных ракетных двигателей и фактическими требованиями к ракетному двигателю для космического полета был фантастически велик. Отрицательное отношение распространялось на само ракетное движение…»
(Из доклада американского ученого Ф. Дж. Малина.)
Германия: «Добиться, чтобы авторитетные ученые выслушали меня и подумали о моих предложениях, оказалось невозможно, – вспоминает в присланном на конгресс докладе Герман Оберт. – Единственный шанс заставить их заняться этим состоял в привлечении к моим идеям общественного интереса».
Оберт приводит замечательный пример, характеризующий отношение к ракетчикам. «В конце 1917 года, - писал он, - я сделал предложение министерству вооружения Германии. Мною была предложена ракета дальнего действия, работающая на этиловом спирте с водой и жидким воздухом; она напоминала в какой-то степени будущую ракету Фау-2, но была крупнее и проще. В приложении я представил подробную разработку деталей, упоминаемых в описании, и обосновал их расчетами. Весной 1918 г. моя пояснительная записка была возвращена. Очевидно, инспектор совсем не читал приложения, так как ответил следующее: «В соответствии с опытом, согласно которому эти ракеты пролетают не более 7 км, и принимая во внимание прусскую основательность, свойственную и нашей ракетной службе, нельзя ожидать, что данное число может быть значительно увеличено».
Франция: Французский историк техники Л. Блоссе писал, что сама «подпись «Эсно-Пельтри» на каком-нибудь докладе являлась достаточным основанием для официальных учреждений, которым был адресован доклад, чтобы отложить его в сторону».
Таким образом, несмотря на популярность самой идеи космического полета, на ореол сенсационности, которым были окружены проекты межпланетных рейсов, существовало в высшей степени скептическое отношение к попыткам их реального воплощения. И приведенные мною выдержки из белградских докладов лишь подтверждают слова Карла Маркса о том, что «всякое начало трудно – эта истина справедлива для каждой науки». Но начинать было необходимо. Раньше других начал и больше других сделал тогда Роберт Годдард.
Роберт Годдард ведет занятия со студентами.
Непростой это был человек. Бескорыстный, но не щедрый. Увлеченный, но замкнутый. Признанный, но обделенный. Он родился в 1882 году в небольшом городке Вустер в штате Массачусетс. Патриархальный уклад родительского дома, детская болезненность, отсутствие друзей-ребятишек делают из одинокого мальчика книжника, домоседа. Романтика дальних дорог, Америка Джека Лондона не влечет его. В Вустере кончает он школу, в Вустере учится в политехническом институте, в Вустере университет Кларка присуждает ему ученые степени: в 28 лет он магистр искусств, в 29 – доктор физики, и в год смерти, когда было ему 63 года, Вустер присудил ему доктора наук. С молодых лет намечается у него карьера вузовского педагога: преподает физику в родном политехническом институте, затем – в знаменитом Принстонском университете, но вскоре возвращается в Вустер. Наверное, он никогда бы из Вустера не уехал, если бы не ракеты, только они заставляли его путешествовать.
