Королев сразу понял, что в новом деле у него есть надежный и сильный союзник – Академия наук. 30 августа 1955 года в кабинете главного ученого секретаря академии Александра Васильевича Топчиева он рассказывает о работах над Большой Ракетой и искусственным спутником. Топчиев – человек умный и решительный – тут же создает группу для выработки программ научных исследований. Во главе этой группы становится академик Мстислав Всеволодович Келдыш. Тогда Королев еще не мог даже представить себе, как ему повезло, сколь сильного союзника, единомышленника, друга приобрел он в старинном особняке на Ленинском проспекте.
Михаил Клавдиевич Тихонравов. Снимок 70-х годов.
Младшему сыну профессора рижского Политехнического института Всеволода Михайловича Келдыша Мстиславу было всего четыре года, когда армии Вильгельма вторглись в Латвию. Семья Келдышей переехала из Риги в Москву. Найти квартиру оказалось делом очень нелегким, и они поселились за городом, в Лосиноостровской. Тут и прожили трудные три года.
Однажды весенним вечером в дом постучали. На пороге стоял усатый человек в простой солдатской шинели. Извинился за беспокойство, аккуратно вытер ноги о половичок, улыбнулся ребятишкам, представился:
– Фрунзе, председатель Иваново-Вознесенского губисполкома.
Михаил Васильевич приглашал профессора Келдыша в Иваново-Вознесенск. Там, в изнуренной разрухой русской текстильной столице, задумал он создать новый политехнический институт. Всеволод Михайлович Келдыш стал одним из первых и ведущих профессоров нового учебного заведения.
В 1963 году мне довелось встретиться с Всеволодом Михайловичем, выдающимся советским строителем, академиком архитектуры. Мы беседовали у него дома, в большой полуподвальной квартире рядом с Музеем изобразительных искусств, которую он очень любил и категорически отказывался из нее переселяться куда-нибудь повыше.
Ну что вам сказать, – весело говорил Всеволод Михайлович. – У нас в семье было семеро детей. Если бы я знал, что один из моих мальчишек станет президентом Академии наук СССР, может быть, я обращал бы на него больше внимания… Помню, он ездил со мной в Балахну, на строительство бумажного комбината. Работал там… Есть даже снимок: сидит верхом на бетономешалке…
Учился Мстислав хорошо. В шестнадцать лет он окончил школу и решил идти по стопам отца – стать строителем. Хотел поступить в МВТУ на строительный факультет, но его не приняли: слишком молод. Старшая сестра, студентка математического факультета Московского университета, советовала брату попытать счастья в МГУ. В ту пору в приемную комиссию университета входили и студенты. Молодость нового абитуриента их не смутила. Сомневающимся преподавателям они говорили: «Давайте попробуем. А если он сдаст все на отлично?»
И он сдал все на отлично. С тех пор математика стала делом его жизни.
Одним из ведущих профессоров в университете был тогда Николай Николаевич Лузин. Он воспитал блестящую плеяду советских математиков: А. Я. Хинчин, П. С. Александров, Л. А. Люстерник, М. А. Лаврентьев, А. Н. Колмогоров. Среди его учеников был и молодой Келдыш. Однажды в фойе Московской консерватории Всеволод Михайлович Келдыш, гуляя с женой во время антракта, встретил Лузина.
Должен вас очень огорчить, – сказал математик. – Ваш сын идет на дно…
Звонок прервал беседу. Нетрудно понять, с каким нетерпением ожидал В. М. Келдыш окончания концерта: шутка ли, когда профессор так характеризует своего студента, а этот студент – твой сын!
Мстислав Всеволодович КЕЛДЫШ (1911-1978) – крупнейший советский ученый в области математики и механики, президент АН СССР, трижды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственных премий. Внес выдающийся вклад в разработку актуальных вопросов авиационной, атомной и космической техники. Его называли Главным теоретиком космонавтики, отдавая должное огромному вкладу, внесенному им в организацию и проведение космических исследований.
Да, да, идет на дно! – продолжил в гардеробе Лузин начатый разговор. – Вы представляете, он увлекается прикладной математикой! Его, видите ли, интересуют инженерные задачи! Гибнет незаурядный математический талант!
Может быть, именно эта «инженерная жилка» в молодом математике и привлекла к нему внимание двух других ученых: заместителя начальника Центрального аэрогидродинамического института (ЦАГИ) Александра Ивановича Некрасова и выдающегося советского аэродинамика, первого ученика Н. Е. Жуковского Сергея Алексеевича Чаплыгина. После окончания университета в 1931 году двадцатилетний Келдыш становится сотрудником ЦАГИ.
Ученые этого ведущего авиационного научно-исследовательского центра страны сделали самолет предметом всестороннего исследования. Их интересовали вопросы прочности и устойчивости самолета, поведение его на больших скоростях и в «штопоре». Уже работала в ЦАГИ большая аэродинамическая труба и четыре других, поменьше. Практика каждый день ставила все новые и новые задачи, требовала их немедленного разрешения. За изящными изгибами интегралов, за солдатским строем матриц, за бурными волнами графиков стояли судьбы новых машин, труд тысяч людей, жизнь летчиков-испытателей.
«Научный труд – это не мертвая схема, а луч света для практиков», – любил повторять Чаплыгин. Может быть, как нигде в другом месте, выявились в те годы в ЦАГИ принципиальные особенности советской математической школы: органическое слияние чистой и прикладной наук, диалектическое единство абстрактного и конкретного. Поэтому не случайной была победа над одним из коварнейших врагов самолетов – победа над флаттером.
Аэродинамическая труба ЦАГИ.
Флаттер – стремительно нарастающая вибрация конструкции, внезапно возникающая при некой так называемой критической скорости полета, – никак не предупреждал о себе. Иногда было достаточно нескольких секунд, чтобы машина в воздухе развалилась на куски. С земли казалось, что самолеты взрывались. Это явление было столь стремительным и неуловимым, что находились люди, считавшие, что причина катастроф кроется совсем в другом, а «флаттер выдуман в ЦАГИ». Работа предстояла большая и серьезная.
С чего начать? Келдыш, возглавивший группу флаттера в ЦАГИ, понимал, что флаттер – не частная проблема конкретного самолета. Его породили новые повышенные скорости полета. Завтра с такими скоростями будут летать самолеты десятков различных конструкций. Значит, надо найти нечто общее – физическую природу явления и, познав ее, создать общую теорию флаттера. Люди, работавшие в те годы с Мстиславом Всеволодовичем, отмечают, что уже тогда талант математика-теоретика сочетался в нем, 27-летнем докторе физико-математических наук, с незаурядными способностями инженера-экспериментатора.
Прошло несколько лет, прежде чем флаттер был побежден. До конца и навсегда. Это было накануне великой войны с фашизмом.
Трудный, самый трудный 1941-й. Немцы знают, что такое ЦАГИ. Бомбежки чуть ли не каждый день. А институт живет, работает. Работает для фронта. У новой темы Келдыша странное название: шимми переднего колеса трехколесного шасси. Шимми – это название танца, модного западного танца.
Впервые самолеты «затанцевали» у американцев. Уже у первых машин с трехколесным шасси переднее колесо при некоторой скорости начинало произвольно поворачиваться вокруг стойки – то немного вправо, то чуть-чуть влево. Самолет съезжал с бетонной дорожки, зарывался носом в землю. А того хуже – стойка ломалась на большой скорости, и тогда шимми становился для летчика танцем смерти.
Мстислав Всеволодович Келдыш и Сергей Павлович Королев.
Все как будто просто: колесо катится по земле – что тут хитрого? Но колесо нагружено. Какие силы возникают там, где пневматика касалась земли? Как они зависят от скорости движения колеса? Что заставляло его «танцевать»? Член-корреспондент Академии наук СССР Келдыш стоит во главе коллектива исследователей. У него свой почерк, свой стиль работы с людьми. Он никогда не позволяет себе повышать тон при разговоре, резко перебивать собеседника. Но когда он своим тихим голосом, с мягкой буквой «л» начинает критиковать, тогда наверное многие предпочли бы такой «ласковой» критике самый громкий разнос. Он знает силы каждого, никогда не переоценивает людей, но никогда не мешает им мелкой начальственной опекой. Перед каждым – своя задача. Десятки частных ответов дают один – общий. Он доверяет людям. И они это знают. Он схватывает идеи моментально, освобождает их от шелухи второстепенных подробностей, обнажает главное, оценивает его с самых общих, самых объективных позиций. Ему органически чуждо то, что называется ведомственными интересами.
