Так я думал тогда — в конце 50-х годов.
Дети призывают меня отходить от авторитаризма
Моим ученикам-восьмиклассникам нравились мои уроки истории. Я старался создавать в их воображении голограммные картины исторических событий, делать их соучастниками этих событий, действовать с ними по принципу свободной воли, но думая о будущем, и понять, как могло бы оно измениться. Это вызывало более глубокое обсуждение исторических фактов и действующих в них закономерностей. Что касается отметок, я доверил им самим оценивать себя и ставить те отметки, которые, по их мнению, они заслуживали. Отметки ставили они сами и в журнале, и в дневниках. Общение моё с ними было непосредственное, дружеское. Они доверяли мне, а я — им. Я старался на каждом уроке выдерживать классические нормы проявления своей любви к ним.
Но однажды я решил испытать советскую дидактику. Пришёл на урок, окинул своих учеников строгим взглядом и сказал: «Здравствуйте, садитесь». И тут же: «Что было вам задано?» Потом произнёс испытующе: «К доске пойдёт…» Выдержал паузу и назвал одного из них равнодушным голосом.
А вызвал самого продвинутого историка.
— Начинай… — сказал я мальчику.
— Что начинать? — спросил мальчик.
— Изложи параграф, который был задан…
Он пересказал содержание параграфа и хотел дать свои комментарии к событиям. Но я при каждой такой попытке прерывал его и призывал придерживаться учебника.
Дальше начал задавать хитрые вопросы по всем правилам методических предписаний. Он не смог дать те штампы ответов, которые требовались. Я поставил ему три в журнале и дневнике. Класс был в недоумении: от меня такого не ожидали. Далее я объяснил (пересказал) следующий параграф, закрепил его вопросами, задал домашнее задание, и в это время зазвенел звонок.
Любой методист сказал бы мне: «Молодец, учитель, хороший урок».
Но так не сказали дети.
В коридоре меня догнали девочки, отвели в сторонку и спросили с сочувствием:
— Вам сегодня плохо?
— С чего вы взяли? — удивился я.
— Урок же был не тот…
— Вам не понравился урок?
— Как может такой урок понравиться? Он никому не понравился…
— А другие учителя разве не так проводят уроки?
— Да, но вы же не так…
— И что же, по-вашему, я должен делать?
— Будьте таким, каким были, а то мы разлюбим вас…
Они действительно здорово меня напугали: разлюбят меня! Значит, любят, но могут разлюбить!
Так дети оценили советскую, а точнее, авторитарную педагогику и призвали меня отойти от неё, не приближаться к ней.
«Любите нас по-прежнему, по-голограммному», — говорили глаза девочек.
Каждый параграф трудов Яна Амоса Коменского вызывал во мне восторг. Выписывал цитаты и размышлял над ними. Надо же, XVII век, а мысли-то какие! Именно тогда, в аспирантуре, чтение классиков привело меня к странному ощущению того, что читаю книги, посланные из будущего. Это будущее может стать настоящим настолько, насколько мы этого захотим. Интересно, как отнесутся учителя моей школы к идеям великого педагога?
Из цитат классика я сделал четыре больших красочных плаката. Я привлёк к оформлению плакатов нескольких талантливых детей-художников. Почитав цитаты и узнав о моих намерениях, юные художники загорелись и отнеслись к делу с большой ответственностью.
На всех плакатах был рефрен: «Как любить своих учеников».
А мысли были следующие:
Необходимо относиться к ученикам по-отечески, с серьёзным, страстным желанием им успехов, как будто бы учителя являлись родителями духовного развития учащихся. При этом они должны всё это делать более добродушно, нежели строго.
Достичь, чтобы всё обучение происходило добровольно. Это получится, если мы будем учить всему
1) с надеждой научить чему-то новому: нет человека, который был бы не рад чему-то новому научиться;
2) приветливо, чтобы нравилось слушать: нет человека, который не любил бы так учиться;
3) открытым и безобманным показом: нет человека, который хотел бы быть обманутым;
4) через самоличное рассмотрение: нет человека, который не верил себе больше, чем другим;
5) через самостоятельность: нет человека, который предпочитал бы следовать чужой, а не своей воле;
6) через применение собственных сил, т. е. через собственные попытки и опыты ученика;
7) вплоть до достаточности, когда ученик признаёт, что он во всех отношениях удовлетворён.
Достичь, чтобы
— каждый воспитуемый получил основательное образование и не мог разучиться и вернуться к невежеству;
— изучаемое изучалось в совершенстве;
— ученику нельзя было не понять всё, чему учат;
— всё обучение проходило добровольно;
— дисциплина была мягкая и уверенная и не отпугивала учеников от учителя.
Достичь, чтобы
— ученики учились всему с удовольствием.
Для этого дай ученику понять,
— что он по своей природе хочет того, стремление к тому, чему ты ему внушаешь, — и ему сразу будет радостно хотеть этого;
— что он от природы может иметь то, чего желает, и он сразу обрадуется этой своей способности;
— что он знает то, что считает себя незнающим, — и он сразу обрадуется этому своему знанию.
Попросил директора дать разрешение вывесить плакаты в большой учительской. Он внимательно их изучил, попросил меня рассказать о Коменском. Согласился, но добавил: «Из области фантастики!»
Плакаты я вывесил вечером, когда в учительской уже никого не было. А утром пришёл рано, чтобы понаблюдать за реакцией учителей. А реакции в тот день и последующие дни были такие: кто-то пошутил, что это предноябрьские призывы партии; кто-то (молодые) переписывали цитаты в тетради; кто-то шёл к директору выяснить — не приказ ли эти плакаты для коллектива; кто-то возмутился над организатором этой затеи; кто-то (старые, опытные учителя) громко обсуждал мысли на плакатах и насмехался над наивностью классика; а кто-то подходил ко мне и говорил: «Это ты сделал, да? Молодец!»
В общем, Ян Амос Коменский почувствовал бы себя неуютно в нашей большой учительской. Учителя середины XX века с возмущением объяснили бы ему, что так воспитывать и учить современных детей нельзя, строгость и строгость принудит их подчиниться учительской воле.
Возмущение учителей усилилось, когда те же самые плакаты появились на стенах коридоров школы. Дети толпились перед плакатами, читали вслух, спрашивали у учителей, что всё это значит. А учителя пожаловались директору и в партийную организацию; они утверждали, что подобные мысли на плакатах могут зародить в детях недоверие к своим учителям, могут настроить их против учителей. И они, конечно, были правы.
А плакаты без моего вмешательства и ведома вывесили в коридорах ученики-художники.
Сделать вывод из этого опыта было нетрудно. Он был грустным: ясно было, большинство учителей смущали идеи из будущего, они встретили их настороженно, даже испугались их, видели в них низкую оценку своего традиционного авторитарного опыта, видели обесценивание своего труда.
Пусть учитель живёт для Вечности
Тем не менее я продолжал свои опыты.
Группа юных художников увлеклась этим делом и даже требовала от меня нового материала для плакатов. Им нравились идеи добра и гуманности, любви и взаимности. Они рисовали прекрасно, помещали плакаты в рамы. А когда, спустя месяц, мы сняли в учительской и коридорах плакаты с мыслями Коменского, встал вопрос: что с ними делать. И ребята нашли выход: они решили дать их в подарок учителям: вывесить в предметных кабинетах. Мне они рассказывали, как учителя принимали эти дары. Кто-то сказал им, что кабинет перегружен наглядными пособиями. Но дети всё же нашли место на стене, и учитель молча согласился. Кто-то прогнал ребят с их подарками: «Забирайте ваш филантропизм обратно… Как учиться будете, так и любить буду»… Кто-то молча согласился. Но один учитель даже выбирал плакат с цитатами.
После Яна Амоса Коменского в школу «пришёл» Иоганн Генрих Песталоцци.
Я не знал ни порядка, ни метода, ни искусства воспитания, которые не явились бы следствием моей глубокой любви к детям. В любви Ребёнок находит вдвое больший источник роста.
Весь истинно гуманный дух наших сил заключён в вере и любви. Сила сердца, вера и любовь для человека, то есть, для божественного вечного существа, подлежащего воспитанию и образованию, являются как раз тем, что корни для роста дерева.
Веру должна порождать вера, а не знание и понимание объекта её. Мышление должно быть порождено мышлением, а не значением объектов размышления или законов мышления. Любовь должна порождаться любовью, а не знанием объектов, достойных любви, и самой любви.
