«При московском дворе… в моде были астрология и магия, вместе с соблазнами псевдонаучной ревизии всего старого, средневекового мировоззрения», это было «вольнодумство, соблазны просветительства и власть моды» [161, с. 497]. Но просветительство шло, что характерно, под знаменем ожидовения.
«Поразителен быстрый успех и легкость этого движения. Они объясняются, очевидно, взаимным интересом» [10, с. 37]. И В.Н. Топоров приходит к выводу, что «русский читатель был заинтересован в переводах еврейских религиозных текстов» [141, с. 357]. Как мы видим, «острота и живость этого контакта напоминает ту, что возникла в Киеве в XI веке» [10, с. 37]. Почему это так? Ведь теперь русские люди, даже в Московии, не такие уж неофиты.
Ересь «открыл» новый новгородский архиепископ Геннадий. Собрав целый ворох доказательств, что тут действует целая секта, владыко Геннадий слал в Москву соответствующие документы, а сам продолжал расследование и обличение ереси. В конце концов в 1490 году был собран целый церковный собор, но и тогда положение церковных иерархов оказалось очень непростым: ведь собор возглавлял не кто-нибудь, а только что поставленный митрополит Зосима, сам жидовствующий.
Выслушав обвинительную речь Геннадия, собор предлагал казнить еретиков. Действительно, ведь «сии отступники злословят Христа и Богоматерь, плюют на кресты, называют иконы болванами, грызут оные зубами, повергают в места нечистые, не верят ни Царству небесному, ни воскресению мертвых и, безмолвствуя при усердных Христианах, дерзостно развращают слабых» [145, с. 123]. По тем временам, не сносить бы им головы, этим жидовствующим.
Но великий князь Иван III почему-то настаивал на менее строгом наказании: на проклятии ереси и на заточении еретиков. Одна причина такой мягкости Ивана, вообще-то совершенно ему не свойственной, очевидна: слишком глубокие корни пустила ересь в его ближайшем окружении, в том числе в его семье, чтобы рубить сплеча.
Вторая причина, может быть, более тонкая. Очень может быть, Иван III «из политических соображений не выступал против ереси. С помощью Схарии он надеялся усилить свое влияние в Литве, а кроме того, хотел сохранить расположение влиятельных крымских евреев: «князя и владетеля Таманского полуострова Захарии де Гвизольфи, крымского еврея Хози Кокоса, близкого к хану Менгли-Гирею» [162, с. 610]. Если так, то выходит, что Иван III был политиком более тонким, расчетливым и более подловатым, нежели полагается считать.
После собора 1490 года Зосима еще несколько лет плел сеть, пока не попался окончательно. В 1494 году великий князь велел ему тихо, не привлекая к себе внимания, уйти в монастырь.
Но и после этого ересь не умерла! В 1498 году жидовствую-щие даже чуть не захватили власть в Церкви – когда ставленник этой секты, Димитрий, внук Ивана III, был венчан на царство. Но потом Иван III передумал, отдал престол все-таки сыну от Софьи Палеолог, Василию, а Димитрия заточил в тюрьму, где несчастный юноша скоро умер.
Еретики политически проиграли, а после собора 1504 года началась отвратительная средневековая расправа. Еретиков сжигали в баньках и в клетках, заточали в каменные мешки, запарывали кнутами и топили… не хочется перечислять.
Часть еретиков бежала из Московии в Великое княжество Литовское и там официально обрезалась в иудаизм. Как будто РусскаяПравославная церковь могла торжествовать. «Так громче, музыка, играй победу, мы победили, и враг бежит, бежит, бежит…». Прямо по Гоголю:
«Испуганный жид припустил тут во все лопатки, как только могли вынести его тонкие, сухие икры. Долго он бежал без оглядки между козацким табором и потом по всему чистому полю, хотя Тарас вовсе не гнался за ним, размыслив, что неразумно вымещать запальчивость на первом подвернувшемся» [163, с. 287].
Но, во-первых, последствия ереси жидовствующих сказывались еще долго. «Ересь была осуждена; ее проповедники пострадали, но созданное ими настроение критики и скепсиса в отношении догмы и церковного строя не умерло» [10, с. 37-38].
Во-вторых, очень может статься, что «резко отрицательное отношение к иудаизму и евреям в Московской Руси, неизвестное там до начала XVI в.», повелось именно после истории с жидов-ствующими» [145, с. 509].
В-третьих, поражает сила мины, так легко заложенной евреем Схарией. Этот удивительный человек, похоже, просто зарывал свой талант в землю: таким, как он, любая разведка вымостит жизненный путь золотыми слитками! Нет, ну вы покажите мне еще хоть одного разведчика, который с такой невероятной легкостью и так успешно завербовал бы местную агентуру… Да какую! Какие успешные, какие ценные кадры! Явно незаурядные священники. Такие умницы, что царь, прибыв в Новгород, сразу обращает на них внимание. Косвенно, через них, вербуется уже окружение царя и чуть ли не сам царь. Вот это да!
Схарии давно уже нет в Новгороде, самого Новгородского княжества уже нет, а заложенная Схарией мина все тикает! Да не только тикает, еще и в 1504 году, то есть через тридцать четыре года после приезда Схарии в Новгород, — заложенная им мина взрывается.
В-четвертых, удивляет реакция московитов на учение Схарии: как легко все же удалось их перевербовать, привлечь на свою сторону, вселить сомнение в правильности догм своей церкви. Как это у Мюллера в «Семнадцати мгновениях весны»: «Как это я вас ловко перевербовал… И без всяких этих штучек, хе-хе-хе…».
Вот эта легкость впадения в ересь, вся эта странная история того, как русские люди бегут в Литву (то есть в Западную Русь) и выкрещиваются… то есть обрезаются в иудаизм, оставляет у меня чувство тягостного, порой горького недоумения.
Действительно, ну что это за священники, которых так просто перевербовать, — потряси пред ними Каббалой, они и побегут, куда им скажут! И, наконец, я не очень понимаю поступки русского правительства и лично Ивана III.
Если священники в Московии могут стать «смиренными постниками, ревностными в исполнении всех обязанностей благочестия» только с помощью учителей-евреев, то Московию, конечно, жалко. Но ведь и отчаиваться же нельзя! Иван III явно не прав, начиная бороться с такой полезной ересью.
Давайте подойдем к вопросу с точки зрения государственной. Если один-единственный еврей сумел сделать множество приличных людей из целой толпы запойных невежественных попов, что должно делать государство?
Разумеется, необходимо ввести в Московию как можно большее число евреев, — заманить высокими окладами, дарить им земли и привилегии… Лишь бы ехали и брали под свою руку, начинали воспитывать православное духовенство! Чтобы было побольше хороших попов, хотя бы для этого.
Не пойдут евреи добром в Московию – необходимо начать войну с Великим княжеством Литовским, вторгнуться вглубь его территории. Войскам следует дать задание – наловить как можно больше евреев, а пойманных евреев надо крепко связать, привезти в Москву и там поставить их во главе специальной семинарии, даже духовной академии для священников!
Между прочим, я сейчас почти не шучу: уважающий себя правитель ни в коем случае не должен упускать ни одного шанса сделать своих подданных умнее и интеллигентнее.
Но, кажется, я могу объяснить, почему в Московии имела такой успех секта, почему для интеллектуальной жизни Московии такую громадную роль сыграла проповедь одного-единственно-го Схарии. В какой-то мере это объясняет и причину такой популярности евреев вообще… Дело в том, что Московия – это совершенно жуткая провинция. Провинция и в масштабах славянского мира, и всего мира вообще.
Из Московии далеко до всех центров цивилизации. Московия постоянно имеет дело не с этими самыми «центрами», а с их дальней периферией, то есть тоже с духовной провинцией. Не с Константинополем, а с Болгарией и Украиной. Не с Францией, а с Польшей. Не с Кельном и Мюнхеном, а с диковатыми немцами Прибалтики. Не с Персией, а Дербентом.
У московитов – страшный дефицит любой информации о чем бы то ни было. Любых сведений, мнений, суждений, представлений. Невероятный дефицит общения с любым «не таким» человеком, колоссальная ценность любой возможности хоть какого-то сопоставления, сравнения, общения.
Любая информация, приходящая из внешнего мира, просто обречена на колоссальное внимание, может быть, даже и избыточное. Может быть, и не стоят эта книга, эта идея или эта теория выеденного яйца, но ведь в Московии же этого не знают. Сравнивать не с чем, никакого опыта критики, опыта оценки происходящего нет. И более того: любое мнение, отличное от привычного, любая форма отклонения от стандарта воспринимаются с восторгом именно потому, что они новые и непривычные. Так провинциальные интеллигенты в СССР 1950-1960-х годов выбрасывали порой прекрасную старинную мебель, чтобы поставить на ее место безобразную, непрочную и дешевую – но «зато» современную.
И еще… Не самые худшие люди клюют на иностранщину в яркой конфетной обертке. Они очень наивны, они порой не понимают, из каких соображений им рассказывают то или иное, посвящают в тайны Каббалы или льстят их уму. Но они – самые интеллектуально активные, самые деятельные члены своего общества. Перед теми, кто хочет вырваться из душной московитс-кой провинции, открывается печальный выбор между Познанием и Родиной – ведь Родина совершенно не ценит своих умников, не интересуется их судьбой и ничуть не помогает им в их стремлении узнать что-то новое. Тем более – не награждает.
