Там, в сердцевине, — проросшее семя; там огонь порождающий. Что прорастает, то горит. Что горит, то дает росток. «Мне нужны… цветы, растущие в Огне… — Цинк! — позвал Король. — Дай нам цветов… Садовник выступил вперед, взял наполненный пламенем горшок и бросил в него сверкающее семя. Немного погодя взошли цветы…»
Возможно, человек позитивного ума возьмется развернуть перед нами пиротехническую интерпретацию. Он продемонстрирует, как сверкающее пламя цинка выбрасывает в воздух ослепительно белые хлопья окисла, напишет формулу окисления. Но, выявив химическую причину чудесного явления, эта объективная интерпретация не поможет нам проникнуть в сердцевину образа, в ядро комплекса Новалиса. Даже с точки зрения классификации образных ценностей эта интерпретация будет обманчива, ибо, следуя ей, мы не поймем, что у такого поэта, как Новалис, преобладает потребность ощущать, а не видеть, что здесь на первое место, прежде гетевского света, должно быть поставлено ласковое темное тепло, пронизывающее все фибры бытия.
Конечно, творчество Новалиса не лишено более светлых тонов. Любовь нередко уступает место ностальгии в том же смысле, что и у фон Шуберта; однако огненный след неизгладим. Быть может, вы возразите еще, что Новалис — поэт «голубого цветка», незабудки, брошенной в пропасть, прямо в смертный мрак, как залог нетленности воспоминания. Но давайте углубимся в недра бессознательного, вспомним вместе с поэтом грезы первобытного человека — и вам предстанет истина во всей ее несомненности: тот голубой цветок — на самом деле красный!
Глава IV. Сексуальный смысл огня
Если завоевание огня изначально является сексуальной «победой», нет ничего удивительного в том, что связанные с ним сексуальные ассоциации оставались такими устойчивыми и прочными. Здесь приходится говорить о ценностном отношении, подрывающем изнутри объективное изучение огня. Поэтому, прежде чем обратиться к химии огня, в данной главе мы собираемся показать, насколько необходим психоанализ объективного познания. Сексуальные значения, которые мы намерены выявить, могут быть как скрытыми, так и ясно выраженными. Естественно, хуже всего поддаются психоанализу приглушенные и затемненные значения, причем им свойственна и наибольшая активность. Значения же зримые или внятные непосредственно редуцируются смехом. С тем чтобы отчетливее показать сопротивление самого потаенного пласта бессознательного, начнем с таких примеров, где это сопротивление настолько слабо, что читатель, смеясь, самостоятельно произведет редукцию, избавив нас от необходимости лишний раз подчеркивать явное заблуждение.
По мнению Робине, элементарный огонь обладает способностью к воспроизводству. Это стершееся, обесцененное выражение, обычно не привлекающее внимания, вновь приобретает здесь свой первоначальный, активный смысл. Автор полагает, что огонь как элемент вырастает из особого зародыша и, как всякая порождающая сила, по достижении им определенного возраста может быть поражен бесплодием. Исходя из этого, Робине — хотя, по-видимому, ему неизвестны рассказы о праздниках нового, обновленного огня — силой воображения приписывает огню необходимость продолжения рода. Если предоставить огню жить естественной жизнью, то даже при условии его питания он стареет и умирает, подобно животным и растениям.
Разумеется, разные виды огня должны нести неизгладимую печать индивидуальности: «Обычный огонь, огонь электрический, фосфорический, огонь вулканов и грома имеют неотъемлемо им присущие важные отличия, которые естественнее отнести к некой внутренней первопричине, нежели к случайным обстоятельствам, якобы модифицирующим одно и то же огненное вещество». Здесь уже видна работа интуиции, улавливающей в субстанции ее внутреннюю сущность, жизненные проявления, а затем и порождающую способность.
Робине продолжает: «Любой раскат грома может быть результатом воспроизводства огненных Существ, которые стремительно растут благодаря изобилию питающих их паров, собираются ветрами и разносятся повсюду в средних слоях воздуха. Новые жерла вулканов, во множестве появившиеся в Америке, новые извержения старых вулканов также могут свидетельствовать о плодах и плодородии огней подземных недр». Конечно, плодородие здесь — не метафора. Его следует понимать в самом прямом сексуальном смысле.
Эти огненные существа, порождаемые Громом, блеском молнии, наблюдению не поддаются. Однако, по утверждению Робине, он располагает данными точных наблюдений. «Чиркнув кремнем по листу бумаги и исследуя под сильным микроскопом помеченные черными пятнышками точки, куда попали искры, Гук увидел круглые блестящие частички, хотя простым зрением ничего нельзя было рассмотреть. Это были крошечные светлячки».
Не похожа ли искрометно-порывистая жизнь огня на жизнь муравейника? (с. 235). «Мы замечаем, что даже при малозначительном происшествии муравьи, суетливо копошась, покидают свои подземные укрытия: точно так же, стоит слегка встряхнуть фосфор, как микроскопические огненные животные собираются вместе и проявляют себя вовне в виде свечения».
Наконец, только жизнь способна дать глубоко интимное обоснование яркой индивидуальности цвета. В поисках объяснения семи цветов спектра Робине ничтоже сумняшеся выдвигает предположение о «семи возрастах, или периодах жизни, микроскопических огненных животных… Проходя сквозь призму, они должны преломляться, каждое сообразно своей силе, своему возрасту, и каждое, таким образом, будет нести свой цвет». Разве не верно, что умирающий огонь приобретает багряный оттенок? Кто пробовал раздуть нерадивый огонь, тот знает очевидное различие между тускло тлеющим непокорным пламенем и молодым огнем, который, согласно прекрасному определению алхимика, тяготеет к «яркому румянцу полевого мака». Тот, кто раздувает умирающий огонь, приходит в отчаяние: не умея передать свою силу огню, он чувствует, что его собственный пыл угасает. Если он реалист, как Робине, то он переносит в реальность свое отчаяние и изнеможение, превращая в некий фантом собственную усталость. Так на вещи ложится отпечаток переменчивой человеческой натуры. То, что в нас клонится к упадку или возрастает, становится знаком затухающей или пробуждающейся жизни в окружающей реальности. Такое поэтическое соответствие создает почву для самых стойких заблуждений объективного познания.
Между тем, как нам нередко приходилось замечать, стоит придать некоторую неопределенность, расплывчатость интуитивному представлению, выступающему в столь смешной форме у Робине, — и оно, будучи опоэтизированным, вновь получив свой субъективный смысл, оказывается безусловно приемлемым. Так, цвета спектра, наделяемые одушевленной формой, силой живых существ, полных огня или угасающих, — в том случае, если этот образ возникает не на оптической оси между объектом и зрачком, а увиден страстным взором, проецирующим желание и любовь, — воплощают оттенки нежного чувства. Именно поэтому Новалис мог написать: «Преломляясь, луч света рождает, помимо красок, нечто совсем иное. Световой луч по меньшей мере обладает даром жизни, так что душа преломляется в нем живым многоцветием. Кому не вспомнится здесь взгляд возлюбленной?» Если как следует поразмыслить, Робине всего лишь придает отчетливо-весомую форму тому образу, который у Новалиса предстанет расплывчато-эфирным; но в плане бессознательного оба эти образа представляются однородными, и объективная пародия Робине только подчеркивает контуры интимной грезы Новалиса. Это сопоставление — вероятно, неуместное с точки зрения поэтических натур — дает нам возможность подвергнуть перекрестному психоанализу двух мечтателей, весьма далеких от реальности. На этом примере мы видим, что формы, замешенные на желании, порождают как поэтические произведения, так и философские теории. Философия может оказаться слабой, что не умаляет красоту поэзии.
Рассмотрев ошибочную интуитивную интерпретацию огня, пронизанную анимистическими и сексуальными мотивами, теперь мы, вероятно, яснее поймем, сколь необоснованны утверждения, без конца повторяемые в качестве вечных истин: огонь — это жизнь, жизнь — это огонь. Иными словами, мы хотим опровергнуть ложную очевидность связи, якобы существующей между жизнью и огнем.
Как мы полагаем, в основе этого тождества лежит впечатление, будто искра, подобно зародышу, является ничтожной причиной, ведущей к важным следствиям. Вот почему придается большое значение мифу о силе огня.
Но рассмотрим сначала уравнение, члены которого — зародыш и искра, и нам станет понятно, что в запутанной игре взаимоотражений зародыш отождествляется с искрой, а искра — с зародышем. Одно от другого неотделимо. Когда два интуитивных представления таким образом связаны между собой, то разум, полагая, что он мыслит, лишь переходит от одной метафоры к другой. Психоанализ объективного познания именно в том и заключается, чтобы выявить эти неуловимые подмены. С нашей точки зрения, достаточно сопоставить эти представления, и мы убедимся, что они ни на чем не основаны, но попросту отсылают одно к другому. Вот пример поверхностного отождествления, против которого мы выступаем: «Если поджечь огромную кучу угля с помощью самого слабого огонька, затухающей искры… разве не разгорится через два часа такой же грандиозный костер, как если бы мы сразу зажгли его факелом? То же можно сказать и о зачатии: самый хрупкий человек обеспечивает достаточное количество огня для зачатия и достигает этого при совокуплении столь же верно, как и гораздо более крепкий человек». Подобные сравнения могут удовлетворить тех, кому недостает ясности мышления! На самом деле они отнюдь не способствуют пониманию явлений, создавая подлинные препятствия для культуры научного познания.
