один из слуг воскликнул: «Что делает этот Черный Пес (Black Dog) рядом с прекрасными молодыми дамами?» В ответ молодой человек заявил: «Я в меньшей степени похож на Пса, чем ты <…> так как одет в свое собственное пальто, а ты в одежду своего хозяина» (Lemire 1997: 7). Этот исторический эпизод иллюстрирует все более проявлявшуюся к XVIII веку ценность персонализированного платья наряду с презрением по отношению к ливреям. Оно настолько укоренилось в общественном сознании, что делало возможной их продажу лишь за границей, где присущие ливреям социальные значения стирались расстоянием: «говоря о ливреях, один торговец одеждой начала XIX века отмечал, что такого рода вещи отправляют за границу – там люди не знают, что это ливреи» (Lemire 1988: 17).
Таким образом, ливрея, вырастая из экономики дарения Средневековья, воплощала собой механизм распространения модных нововведений. Их источником являлись, прежде всего, индивидуальные предпочтения лиц привилегированного сословия. В придворном обществе ливрея стала представлять собой инструмент формирования вестиментарного облика политического тела, в результате чего стирались прежние модные коннотации, присущие ливрее.
От ливреи к униформе
Освобождение ливреи от коннотации «модного» изделия, несущего на себе отпечаток индивидуального вкуса монарха или иных лиц привилегированного сословия, способствовало выдвижению на первый план присущих ей значений служения и подчинения. Процесс трансформации этих значений наиболее ярко проявился в одеяниях личной охраны сеньора. Особое положение, занимаемое личной охраной среди остальных слуг, было обусловлено как ее прерогативой на ношение оружия, так и указанием на господина далеко за пределами его возможного присутствия посредством вестиментарных знаков. Причина столь «далеко идущей» манифестации кроется в том, что до формирования регулярной государственной армии личная охрана набиралась из воинов, находившихся на службе у разного рода высокопоставленных лиц: «Ричард Невель, граф Уорик, имел в своем распоряжении 600 рекрутов (levy) для гарнизона в г. Кале; все они одеты в красные жакеты, украшенные бейджами в форме зазубренных жезлов, размещенных спереди и сзади» (Carman 1957: 1).
Помимо сеньора, другим источником военных кадров в период, предшествовавший формированию государственной армии, мог быть непосредственно сам город или округ, выбиравший отличительные цвета и бейджи или в подражание высокопоставленным лицам, или исходя из наибольшей доступности их производства. Город не имел своего герба или геральдики, хотя М. Пастуро полагает, что «с конца XII века у многих городов так же, как и у клириков (к 1200 г.), патрициев и буржуа (до 1220 г.), у ремесленников (к 1230 г.), цехов и профессиональных корпораций (к 1240 г.), гражданских и монашеских общин (в конце XIII и начале XIV в.) была своя геральдика» (Пастуро 2003: 20). Причина, по которой могли быть заимствованы бейджи сеньоров, а не геральдика города, состоит в принципиальном различии этих двух типов знаков. У. Карман сообщает, что в то время как геральдические знаки представляли собой табу при обмундировании рекрутов, бейджи принимались благосклонно, поскольку не являлись настоящей геральдикой. Последняя представляла собой знак определенной общности, для которой герб выступал средством идентификации в социальном пространстве. Поэтому он был так распространен среди различных слоев населения и общественных объединений, в том числе и знати, маркирующей через геральдику себя во времени (как род) и в пространстве (через родственные и вассальные связи). Бейдж имел, скорее, индивидуальную окраску, поскольку в качестве его референта выступали не общности, а конкретные лица.
В военной сфере путь от одежды, выражавшей принадлежность конкретному лицу, до униформы государственной регулярной армии демонстрирует трансформацию индивидуального знака отличия в коллективный символ, который при этом сохраняет коннотации подчинения. Одним из первых шагов на этом пути можно считать выпущенный в 1504 году «Устав о рекрутах» (the Statute of Liveries) Генриха VII (1457–1509), который был призван ограничить количество вассалов (retainers) с целью ослабления и упразднения этих военных хозяйств. «Об эффективном претворении в жизнь этого указа свидетельствует визит Генриха VII в Хединэм к графу Оксфордскому, во время которого его встретила хорошо одетая специально созданная охрана. Это были retainers (термин, обозначающий слуг, несущих военные обязанности. – М. Г.), что позволило Генриху VII взыскать с графа штраф в размере 15 000 марок» (Carman 1957: 2).
Экономические взыскания осуществлялись с целью освобождения армии от личных уз служения и перевода их на наемное основание. Указы Генриха VIII (1491–1547) можно рассматривать в качестве следующего шага на пути формирования государственной армии в Англии: «В 1512 году он поручил графу Шрусберри призвать армию для отражения возможного вторжения и раздать солдатам знаки отличия, которые он считает нужным. В 1545 году вышел указ, согласно которому каждому солдату следует выдать мундир из голубой ткани в соответствии с такой модой, чтобы их можно было изготовить в Лондоне» (Laver 1948: 6). Несмотря на то что в постановлении 1512 года граф становился лишь ответственным за рекрутирование солдат, знаки отличия последних тем не менее предполагали референцию к его индивидуальности, продолжая воспроизводить вестиментарную модель ливрей, порожденную феодальной системой.
Во многих постановлениях этого времени можно найти указание на то, что солдат должен носить знаки отличия только своего капитана и короля. Так происходит постепенное смещение акцента (хоть и посредством сосуществования двух знаков отличия) с индивидуальности сеньора, ответственного за финансовое обеспечение своего отряда, на индивидуальность короля, опосредованно воплощавшего собой политическое тело государства. Чаще всего отличительным знаком служил цвет одежды. Например, нововведением Франциска I была лишь унификация цвета, а не фасона для одежд людей на сходных должностях: «согласно указу 1515 года жандармерия, пажи, пехотинцы с копьями или кинжалами и оруженосцы должны были носить герб своего капитана и его цвет в одежде, что делало отряд персонификацией его руководителя» (Quicherat 1877: 370). В Англии во времена правления Елизаветы I оранжевый был выбран в качестве цвета армии, так как «за ее обмундирование был ответственен граф Эссекс, а оранжевый – цвет его семьи» (Carman 1957: 13).
Цвет одежды, особенно в военной сфере, обладал, пожалуй, наиболее «говорящей» семантикой, отсылая непосредственно к той, которой служит солдат. В пору, когда практика наемных войск была достаточно распространенной (в связи с отсутствием государственной регулярной армии), Генрих VIII, бывало, «одалживал» «английские войска Маргарет, герцогини Савойской и дочери императора Максимилиана, и многоцветный костюм армии призван был отражать как причастность Англии (белый и зеленый – цвет Тюдоров), так и герцогине Савойской, чьи цвета красный и желтый, хотя некоторые считают „ее“ цветами красный и белый» (Ibid.: 4). В данном случае цвет не обладал универсальным значением, а свидетельствовал о принадлежности конкретному лицу, что было продолжением все той же семантики одежды, сформированной ливреей. Единственное отличие заключалось в том, что в упомянутых случаях уже не были важны личные взаимоотношения: и капитан, и его подчиненные назначались королем, хотя механизм
