Эта носит уже чисто вымышленный характер. Роль лица, открывшего способ добывания огня, переходит к жрецу. Его народ поклоняется лучезарному дневному светилу — солнцу. По общему представлению, оно имеет вид крута, изображать который— дело, угодное божеству. Жрец берется за это; с трудом изготовляет он из дерева круг, насаживает его для полноты сходства на вбитый в землю заостренный кол и начинает вращать круг. Он вертит его и вертит; со стоном и скрипом вращается неуклюжее колесо на своей оси; рука жреца изнемогает от работы, но труд считается угодным божеству лишь при неустанном продолжении его. Вот струйка дыма поднимается ввысь, навстречу лучезарному богу в ясной лазури неба. «Жертва!»— проносится в головах благочестивых зрителей; те, что стоят поближе, с усердием принимаются помогать; быстрее и быстрее вертится колесо, гуще и гуще становится столб дыма. И вот, по толпе проносится крик: — яркий сноп пламени вырывается вверх — огонь открыт!
А вот и четвертая теория. На зеленеющем склоне горы расположилась орда дикарей; малолетки, недавно отнятые от материнской груди, беспечно играют между леском и ручьем, отцы же и матери рассеялись по залитой солнцем поляне; они, зорко высматривая, собирают насекомых, выискивают при помощи острых палочек жирные личинки жуков в коре старых деревьев, роют палками землю, отыскивая клубни, плоды и съедобные коренья. Все дышит идиллией мирного и полного покоя. Но и здесь наступает вдруг гневное возмущение стихий; в недрах горы слышатся глухие удары и грохот, земля дрожит, словно в страхе перед надвигающимися событиями. Толпа в ужасе разбегается во все стороны, — но вскоре возвращается на старое место, так как грозное явление не повторяется. Человек легко привыкает ко всему. Вдруг происходит нечто ужасное; вся гора оживает и начинает выбрасывать из своей вершины камни и пепел; гигантский огненный столб поднимается в черную, как ночь, атмосферу; со свистом падают каменные ядра, а за ними следует поток кроваво-красной раскаленной массы. Извиваясь, как змея, она прокладывает себе путь в долину; встречные скалы она без борьбы заключает в свои горячие объятия; все живое вспыхивает пламенем перед ее раскаленным дыханием. Но, наконец, силы чудовища истощаются перед численностью врагов; все медленнее и ленивее становится его бег; первоначально светившаяся темнокрасная кожа лавы превращается в отвратительно-серо-пепельный покров; наконец, колоссальный поток, лавы останавливается неподвижно, точно огромный вал, похожий на туго набитый мешок, и загораживает долину. Все обитатели местности, успевшие спастись во время катастрофы, долгое время держатся вдали; но сила привычки к данному месту, — черта, уже издавна свойственная человеческому роду, — влечет их назад, когда горное чудовище возвращается к своему прежнему состоянию покоя. Более того, — вся орда опять стремится к прежнему привычному становищу.
А тут с тех пор произошло много перемен. Там, где прежде отлого поднимался вверх горный склон, теперь торчит отвратительный серый вал. Он не украшает перегороженную им долину; скорее напротив; но зато он прекрасно защищает легкие шатры, под которыми ютится общество первобытных людей, от прежнего ледяного холода горного ветра; теперь стало поразительно тепло в холодную тропическую ночь, — так тепло, что можно почти отказаться от защиты кровли. И странно: чем ближе к валу, тем теплее воздух. Словно притягиваемая магнитом, подбирается предприимчивая молодежь племени к новому соседу; вот, в одном месте столпилась живописная группа мальчиков; любопытные головы, покрытые буйной шапкой волос, тесно прижались друг к другу и, повидимому, что-то отыскивают или уже нашли в серой массе. Наблюдавший эту сцену почтенный дикарь, слово которого имеет известный вес в совете мужчин, хочет уже последовать за мальчиками, как вдруг вся толпа разлетается; с громким криком бегут они вниз в долину вслед за самым высоким из сверстников, в поднятой правой руке которого колеблется что-то странное. «Посмотри-ка, отец», — кричит он, запыхавшись от бега и возбуждения, — «что у меня тут!» Взрослый мужчина внимательно присматривается к новому предмету: он тоже немало удивлен. Это простая палочка, каких тысячи валяется в лесу; но она тлеет и дымится на свободном. конце, и порою из нее вырывается дрожащий язык пламени. И таким-то образом мог быть некогда открыт огонь.
Все четыре изложенных теории сами произносят над собой приговор перед лицом современного знания. Совершенно абсурдна и лишена всякого основания «жреческая» теория; это чисто умозрительное построение, на котором нет нужды останавливаться дальше. Куновская теория трения в изложенной форме также неприемлема, несмотря на то, что существуют факты, повидимому, говорящие в ее пользу. На острове Буру, в Малайском архипелаге, туземцы утверждают, как рассказывает Лео Фробениус, в своей книге[11], что дерево кино (Kleinhovia hospita L.) в очень сухие годы легко загорается без содействия человека от трения ветвей и является нередко причиной лесных пожаров. На Нукуфетау, в архипелаге Эллиса, туземцы, как сообщает Турнер, будто бы, действительно, открыли огонь описанным образом. Рассказывают, что предки их видели, как от веток, которые при ветре терлись одна о другую, стал подниматься дым. В обоих случаях, без сомнения, главную роль играли другие причины. Напротив, вполне заслуживают внимания теории «молнии» и «вулканического огня», но наш современный метод побуждает нас приступать к вопросу об открытии и употреблении огня с совершенно иной точки зрения.
В 1906 году я провел много времени среди народов и племен южной части (бывших) германских африканских колоний; я руководил этнографической экспедицией, которая была снаряжена Германией и имела целью, кроме обстоятельного наблюдения нравов и обычаев диких племен, собрать возможно более полную, исчерпывающую коллекцию предметов их обихода. Среди этих предметов должны были находиться, судя по всему, что мы знали о народцах вамуера, макуа, вайао, маконде, ваматамбве, вангиндо и т. п. — также и снаряды для добывания огня. Они и были найдены, но, вопреки всем ожиданиям, попадались чрезвычайно редко, так что я, верный своему обычному правилу, оказался вынужденным искать и их в хижинах. Эти, нередко весьма забавные, поиски я подробно описал в книге «Жизнь негров восточной Африки» (вышедшей осенью 1908 года у Брокгауза в Лейпциге); в ней, кроме отчета о богатом результатами путешествии, есть немало этнографического материала. Тамошние жилища большею частью просторны и поместительны, так что более состоятельные поселяне — к ним без всяких оговорок можно причислить южно-африканских негров — устраивают для себя больше комнат, чем многие семьи наших больших городов; тем не менее приспособления для хранения предметов домашнего хозяйства оказались довольно скудными; в темных, лишенных окон спальнях стояла лишь китанда — покоющаяся на четырех ножках кровать — состоящая из рамы, и самое большее — один-два сосуда из глины или обмазанной глиной корзины для хранения припасов. Только в светлых сенях между передней и задней дверью утварь была более богата; тут были полки, на которых было разложено просо, маис и другой зерновой хлеб, чтобы зерна в дыму очага хорошенько покрылись сажей — защита от крыс, мышей и других прожорливых тварей. На развилинах из палок стояли большие глиняные сосуды с мутной жидкостью, которая при ближайшем рассмотрении оказывалась водой; с крыши свешивались плети, на которых качались горшки; ложки разнообразнейшей формы лежали и висели кругом; горшки разной величины стояли на плотно убитой земле, каждый на особой глиняной подставке с выемкой, так как дно горшков выпуклое… Короче, это была пестрая картина, которую, пожалуй, можно было бы назвать картиной культуры. Но нигде не было видно буравов для добывания огня — ни между горшками, ни на полках. Когда я спрашивал о них, то в большинстве случаев получал излюбленный у негров ответ: «hapana»; это означает приблизительно: «к сожалению, у нас этого нет». Так, в самом деле, и было в большинстве случаев, потому что и при собственных моих поисках эти орудия попадались сравнительно редко. Между тем, полагаюсь больше на свое чутье, чем на показания негров, я не раз подвергал хижину форменному обыску при добродушных улыбках обитателей; я не оставлял неисследованным ни одного уголка — от закопченой кровли до неизбежного вырытого в земле очага, полного пепла. Да и в наших этнографических музеях снаряды для добывания огня встречаются поразительно редко. При всем том я не видел другой столь обильной огнем страны, как Африка: в переднем коридоре горит очаг; в сквозной кухне — навесе на заднем дворе, которым охотно пользуются в сухое время года, — тоже горит огонь; у каждой кровати внизу тлеют угли. Настоящее море пепла — вот характеристика негритянского хозяйства.
