Я общаюсь с массой людей, так как ближе к старости занялся общественно-религиозной деятельностью: создаю приходы, общины, работаю в самоуправлении, и вижу очень мало естественных людей. На всех надеты личины, и все прячут свои подлинные мысли и не хотят раскрываться. Я знаю, что моя религиозно-общественная деятельность почти что бессмысленна, но, тем не менее, я работаю с людьми, разъясняя им их рабское состояние. Подавляющее большинство населения всех возрастов, от двадцати до ста лет, ждет реставрации социализма или чего-то в таком же духе, и очень мало кто думает о подавленной большевиками недолгой русской демократии. А немногочисленные оппозиционеры настроены экстремистски. Но все они тоскуют о цельных, нераздвоенных и нерастроенных личностях. И им интересен Андреев, ибо они понимают, что он писал то, что думал, и, поняв это, они тянутся за его немудреной и чистой лирой.
Почему сегодня нет ни одного романа, где просто или непросто, но узнаваемо написано о том, что пережили мы все за эти дестилетия? Разве нет талантливых людей? Разве нет литературного языка? И того и другого в избытке, но нет смелости писать о чудовищном рабстве и страхе, в котором мы все жили и продолжаем жить по сей день. А на месте голой и страшной правды появляются всякие кыси вроде развязной талантливой бабы с мокрыми глазами гиены Татьяны Толстой, подъедающей литературную падаль на всех перекрестках, сорокинщина и мамлеевщина со всем арсеналом прозекторской и искренний хрен собачий Эдичка, сын рядового “честного чекиста”, пишущий о влагалищах своих баб. А о Пелевине я говорить вообще не могу – это для любителей травки. Эти любое дерьмо мифологизируют. Очень страшная и пугающая картина получается. Нужна новая “Шинель” и “Портрет” Гоголя, но на новом материале, чтобы наконец развязать засунутые от страха в задницу языки и выработать новый стиль. А исправление стиля – это исправление мышления, сказал когда-то Ницше. На сегодня живые романы о подлинной России заменяют выходящие периодически интересные и отчасти правдивые мемуары, где авторы ограничены тем, что пока живы сами и не до конца умерли описываемые ими.
До девяносто первого мы все жили в тоталитарном обществе – теперь же мы живем в обществе тотальной лжи, и это тоже очень многие понимают и перестают ходить на выборы любых уровней. Вот в эти дни провалилась перепись населения, и паспортистки в принудительном порядке подделывают опросные листы. Рано или поздно в эрэфии (так я придумал называть наше государство) на выборы, кроме чиновников и миллионеров, не придет никто. Я излагаю простые, но достаточно страшные вещи и надеюсь, что обойдется без две тысячи семнадцатого года, как об этом говорят ныне повсюду. Даниил Андреев жил и писал не по лжи и не думал о своем месте в литературном и культурном процессе. Наивный атавизм поэтической и человечной личности Андреева достаточно притягателен и сегодня. В этом его первый завет. Этих идеалистических качеств были абсолютно лишены все руководители разогнанной Ельциным КПСС, да и рядовые члены красного монолита вели себя, как трусливые шакалы, разбежавшиеся от страха по углам. Я вот только несколько цельных людей встретил за свою довольно уже длинную жизнь. А тут вдруг цельный человек пишет и стихи, и прозу, и философское эссе. Так это же целый клад! Да еще его, как Эдмона Дантеса, бросают на двадцать пять лет во Владимирский централ. Да я откровенно тоскую по цельному человеку, завидую Андрееву именно потому, что я разрушен и фрагментарен. Так тоскует разбитое вдребезги зеркало по большому трюмо, закрепленному скобами и коваными гвоздями к стене.
Второй завет Андреева, не менее важный для сегодняшнего дня, – это выпадение Андреева из системы. Уж он-то выпал крайне как добротно. Человек, бегло пишущий стихи и прозу, не нашел себе места в сталинской прессе. Тот же гениально одаренный Михаил Кузмин и Бабенчиков, пригласив тут же жившего Городецкого, попивали винишко и вспоминали блистательный Петербург и свою молодость. Я-то заходил к собеседнику Блока Бабенчикову и Городецкому как к реликтовым зверям (бывавший у них наездами Кузмин тогда уже умер), а вот Андреев к этим двум старым циникам через порог не переступал, ему это западло было. Он вообще избегал циников, чувствуя их, как волк чувствует железо на расстоянии. Выпадение из системы приобретает в наше время особую остроту. Холодная война закончилась сдачей Западу всего советского комплекса (территории, армии, промышленности, науки, образования, медицины, социальной политики). Все это сделали партийные воры отнюдь не из идейных соображений, а из желания максимально похищничать в ходе этой сдачи всего. Возникли совершенно новые чудовищные состояния и целые финансовые империи бывших советских министров и секретарей цека комсомола. Теперь идет активный процесс увековечивания этих состояний и закрепления возникшей системы как внутри страны, так и в общеевропейском и общемировом масштабе. Меня эти процессы совершенно не волнуют и не расстраивают – развалили советскую систему – и слава Богу, больше из глубин Евразии не поползут бронированные жуки, несущие на броне десанты косоглазых солдат и волны большевистского рабства. Обманули коммуняки своих подданных – так этим подданным и надо. Меня волнует совсем другое – внутри страны на видимой поверхности не оказалось ни русских, ни вообще славянских сил, думающих о возрождении пусть хотя бы небольшой, но национальной России. Активное размежевание общества и русского народа продолжается, и из прогнившей советской мякоти с большим трудом, но начинает выделяться русское национальное ядро. Это русское национальное ядро совершенно не нужно ни Западу в целом, ни бывшим советским людям, пытающимся возродить красный рейх под национально русскими знаменами. Идет массовая подмена понятий, терминов, политических партий и движений. Это происходит внутри России, одновременно начались всемирные разрушительные процессы. Весь девятнадцатый и двадцатый век западная, включая Россию, цивилизация развивалась хищнически и эгоистически, ведя к уничтожению лесов, животных, загрязнению водоемов и морей. Через сорок лет закончатся мировые запасы нефти. Белый человек сам себя предал, вооружив своим белым оружием всех этих негроидов, арабов и азиатов, находящихся по сей день в моральном людоедстве и варварстве. Они, получив европейское оружие, готовятся к новому переделу мира и завоеванию территорий белого европейского человека. Европейцы забыли падение отвоеванного у неверных Иерусалима, падение Константинополя, движение арабов на Францию и монголов на Россию. К тому же белые люди-сахибы не могут договориться между собою и за прошедшее столетие дважды залезали в глиняные ямы и уничтожали друг друга со звериной жестокостью. И за всем этим наблюдали жадные, внимательные и злобные глаза варваров. Такая цивилизация многих не устраивает, и растут и растут миллионные армии недовольных и рассерженных. Если рассердится и выпадет из системы пишущий человек, то с ним обойдутся достаточно жестко. Луи Селин усомнился в целесообразности двух мировых войн и был подвергнут за это жесточайшему остракизму. Юнгер, встречавшийся в оккупированном немцами Париже с Селином, с ужасом сказал, что этот человек никакой не союзник немцев, а опаснейший анархист, враг всех систем и правительств. В ходе проигранной СССР холодной войны возникли целые скрытые армии людей, истончавших империю зла и сделавших из своей короедной работы профессию. Сейчас многие из них оказались не у дел и недовольны – они не знают, что и кого им грызть, кроме челюстей, у них нет другого рабочего инструмента. Без работы остались и разнообразные деятели всех жанров, игравшие на разнице идеологических валют и умевшие умело делать продукцию и на внутренний социалистический рынок, и на Запад. Исчезло само понятие тамиздата. Теперь повсюду стало не только “там”, но и “там-там”. Раньше было нетрудно европейским издателям находить советских писак вроде Дудинцева, Солженицына, Максимова, Владимова и лепить из них идолищ поганых, которых насильственно навязывали всем и всюду. А они были рады этому и начали подыгрывать своим новым хозяевам, и возникала старая, как мир, взаимосвязь развратителей и развращенных. Собственно, эти непочтенные писаки совсем не виноваты – им эту роль почти насильственно навязали, как Петр I навязал русским картофель, а большевики – занудных классиков марксизма. Я называю Солженицына классиком антисоветской литературы. Все это безобразие, связанное с холодной войной, – целая довольно трудная эпоха для людей, проживших ее, при ней и под ней. Аналогичные процессы происходили и в живописи, но живопись – это или эротическое или религиозное искусство. В постели мужчине не так просто обмануть чувственную женщину – она своим извне навязанным ей природой умом всегда отличит стуящего любовника от так себе. И в иконе всегда заметно религиозное чувство. Конечно, в живописи были свои шарлатаны вроде Глазунова. Но живописное месиво или бредовые неоиконы трудно подделать ввиду их пластической чувственной природы, и здесь проституция легко распознается и эстетом, и средним зрителем. В литературе же подделки проходят намного легче благодаря эксплуатации темы и описанных фактов. Настоящее творчество всегда уединенно, сокровенно, непублично и во многом ущербно по самой физиологии процесса, который автор прячет от посторонних. Кошка ищет темное гнездо и закут для выведения котят, а писатель – укромное тихое место для написания романа. Вот Пастернак копал свою картошку, делал хорошие переводы и писал свой плохой роман с гениальными стихами. Вот Андреев писал, по-видимому, хороший роман с плохими стихами. А сколько таких авторов с такими романами уничтожили чекисты – мы никогда не узнаем.
