Чтобы вырастить папуаса, достаточно хорошей погоды и веточки бананов. Воспитывая же европейца, необходимо заниматься трудоемким клонированием, строить космические корабли и совершенствовать технику абортов. Но когда какой-нибудь бельгийский спиногрыз все же вырастает, общество вдруг удивляется первобытным татуировкам на его теле, кольцам в носу и дикости прически, как будто не было Нобеля, Менделя, Штрауса и Нострадамуса.
Естественно, задашься вопросом: зачем такие сложности размножения, если результат один и тот же. Как ни старайся, все равно вырастишь тупого самца, не делающего разницы между дубинкой и танком, или надменную гусыню, чья задача — высиживать кладку, перебирая харчами.
День и ночь мы надрываемся, чтобы обеспечить своим детям жизнь, которой у нас не было. Они же, в свою очередь, поступают точно так же, отрицая тем самым все наши труды. Удовлетворение никогда не наступает, поэтому прогресс, основанный на страхе за потомство, только усугубляет наши недовольство и страх. Будучи сложными по форме и примитивными по сути, мы регулярно совершаем разоблачающие нас поступки.
Почему обитатели солидных офисов любят отдыхать “дикарями” вблизи экватора? На родину тянет, в кусты? Так, может, там не отдыхать, а жить нужно, и не под видом, а в виде дикарей. Зачем себя обманывать?
А чем, к примеру, объяснить появление новой политической расы — зеленых? Нам что, других цветов было мало? Видимо, эти люди хорошо чувствуют, кто они есть в действительности, и хотят сохранить те самые кусты, в которых размножение происходит не так драматично. Но вряд ли подобные усилия решат проблему. Люди, не достойные осмысленной жизни, не способны принимать грамотные решения.
Чтобы наше запуганное общество все же нашло выход из создавшегося положения, его должны возглавлять люди, окончательно определившиеся.
Кто регулярно точит нож Авраама, пользуется расположением Бога и не делает ошибок.
Лицом к лицу встречая смерть,
я знаю, что она такое…
Наше тело — это самое поучительное изобретение Бога, вечный, назойливый источник ужаса для каждого из нас. Мы боимся его всегда, даже в минуты наслаждений. Тело коварно. Оно в любой момент способно предать, и с ним сложно договориться. Заискивая перед своей плотью, мы придумали бесчисленное количество лекарств, косметики, полезных продуктов, красивой одежды, удобного транспорта и жилья, но каждая новая морщина говорит о неуместности торга. Бессмертная человеческая душа не может привыкнуть к телесным свойствам. Голод, боль, смерть, распад, угрожая своей обязательностью, вынуждают нас суетиться, совершать глупости, преступления и множество бессмысленных, смешных поступков.
Запрещая себе думать о смерти, человек пребывает в постоянном соблазне. Чем дальше мы прогоняем запретные мысли, тем быстрее и чаще они к нам возвращаются. Вера в загробную жизнь не спасает от навязчивых образов. В каждом покойнике мы видим свое неизбежное будущее. Вид разлагающейся плоти вызывает в нас чувство омерзения. Брезгливо отворачиваясь в сторону, мы торопимся покинуть место неприятного зрелища, но что-то заставляет нас оглядываться, как будто мы желаем убедиться в реальности происходящего. В подобном поведении нет ничего необычного: страх подчиняется звериным законам. Опасаясь внезапного нападения сзади, нам хочется держать в поле зрения любую реальную угрозу. Возникает забавный парадокс: страшный, неприятный вид чужой смерти, боли или процессов разложения порождает в человеке иллюзию личной безопасности. В погоне за этой иллюзией люди постоянно создают прецеденты смерти. Многие необъяснимые преступления совершаются с единственной целью — увидеть собственную перспективу. Возможность видеть запретное, в свою очередь, порождает иллюзию понимания и овладения. Иными словами, генерировать смерть — значит быть ее хозяином. Чувство хозяина неразрывно связано с чувством власти, свободы и независимости. Неудивительно, что многие провокаторы бесчисленных убийств воображали себя богами, познавшими бессмертие.
Примером могут служить многие римские императоры, превращавшие свое правление в сплошную кровавую оргию, потрясавшую сознание видавших виды современников. Тиберий, Калигула, Нерон, упиваясь морями человеческой крови, не могли поверить в свое человеческое происхождение. Чем больше смерти они видели вокруг себя, тем меньше верили в возможность собственной. Излюбленные римские зрелища — гладиаторские битвы и звериные травли — напоминают сеансы массовой психотерапии, где многотысячное скопление людей испытывает наслаждение от вида изощренных способов умерщвления плоти… Более того, каждый зритель здесь мог принять непосредственное участие в решении судьбы потенциальной жертвы, то есть быть лично причастным к акту убийства или помилования. Таким образом, он мог отождествлять свои решения с высшей властью, свойственной только бессмертным сущностям.
В средние века и позже публика вела себя не лучшим образом.
Правителей, устраивающих публичные казни, можно понять. Получая личное удовлетворение, они подавали назидательный урок своим подданным. Но что заставляло людей собираться вокруг плахи и любоваться зрелищем казни? Только одно: чужая смерть обладает мощным утешительным воздействием. Частое наблюдение чужой смерти постепенно превращает ее в свойство, присущее посторонним.
Вряд ли можно отыскать классика мировой литературы, оставившего смерть и разложение плоти без внимания. Вспомните шекспировского Гамлета. Размышления Датского принца с черепом в руках венчает фраза: “Бедный Йорик”. Принц разговаривает с могильщиком. Его интересуют процесс и сроки разложения человеческого тела. У чужой могилы он делает множество философских умозаключений и автоматически избегает главного: веры в собственную смерть. В противном случае ему пришлось бы сказать: “Бедный Гамлет…”
В свое время Михаил Лермонтов не утешился изучением чужих могил. Он решился пойти дальше и проник в могилу собственную. В стихотворении “Смерть” Лермонтов подробно изображает процесс ухода души из тела. Но небесный приговор велит освободившейся душе вернуться на землю:
Но так и быть, лечу на землю. Первый
Предмет — могила с пышным мавзолеем,
Под коим труп мой люди схоронили.
Заметьте! Лермонтов называет свою могилу первым предметом с большой буквы. Дальше следует невероятное: автор ДОЛГО, почти с маниакальной изощренностью смакует процесс разложения собственного трупа:
…И я сошел в темницу, длинный гроб,
Где гнил мой труп, и там остался я.
Здесь кость была уже видна, здесь мясо
Кусками синее висело, жилы там
Я примечал с засохшею в них кровью.
С отчаяньем сидел я и взирал,
Как быстро насекомые роились
И жадно поедали пищу смерти…
… Червяк то выползал из впадин глаз,
То вновь скрывался в безобразный череп…
… и черви умножались,
И спорили за пищу остальную,
И смрадную, сырую кожу грызли…
Душа автора не желает смириться с происшедшим и совершает безуспешную попытку оживления останков. Доведя процесс познания смерти до логического конца, Лермонтов упрямо следует общему принципу: непризнания увиденного как собственного качества. Все происшедшее он отождествляет с чужим свойством, навязанным ему извне, и посылает проклятия “виновным”.
С помощью современных видов искусства, таких как кино и телевидение, люди научились моделировать смерть в неограниченных масштабах. Фильмы, насыщенные трупами, обречены на массовый успех. Только вид разрушенной плоти может вызвать пристальное внимание зрителей.
Умирающее дерево, ржавый автомобиль, разрушенный дом не способны серьезно пугать человека. Но, если пейзаж украшен мертвечиной, ситуация резко меняется.
Потакая своему желанию видеть смерть и разложение, люди нафантазировали целый океан видеорядов с гниющими, выползающими из могил мертвецами. Чем натуральней и омерзительней выглядит картина, тем выше уровень ее успеха. Всеобщий комплекс отрицания собственной смерти требует создания бессмертных покойников, сам вид которых, в конечном итоге, порождает иллюзию личного бессмертия.
Ни для кого не будет секретом, что врачи-патологоанатомы и работники моргов — это люди с необычным восприятием. Постоянная работа, связанная с мертвой человеческой плотью, превращает смерть в явление бытовое, несущественное, а значит, и несуществующее. Поэтому все, что способно разбудить в человеке брезгливость и содрогание, у многих врачей вызывает циничную улыбку.
Упрямство, с которым люди пытались примерить на свою бессмертную душу “бессмертную плоть”, достойно восхищения. Более того, это упрямство небезосновательно: история знает потрясающий воображение пример, на фоне которого все известные законы природы теряют свойство закона. Это знаменитые воскрешения, совершенные Иисусом Христом.
