За меня не волнуйся — я счастлива и здорова.
Твоя
ЛениЯ забыла упомянуть, что с Кадугли к экспедиции присоединился молодой суданский полицейский, обязанный сопровождать нас — не для защиты (племя было вполне миролюбиво), но для того, чтобы следить, как бы мы не сфотографировали нагих нуба. К счастью, наш «охранник» серьезно увлекся одной симпатичной туземкой. Впрочем, у меня и так было мало проблем с фотографированием, хотя бы потому, что большинство нуба здесь все же носили какую-то одежду. Просто время от времени в отдаленные уголки этих гор приезжали грузовики, с которых суданские служащие бесплатно распределяли среди коренных жителей синие, красные и зеленые шорты, рубашки и платки. Так как у нуба было совсем мало воды и в их обиходе совершенно отсутствовало мыло, то одежда быстро загрязнялась и рвалась, а у них не было денег, чтобы купить новую. Несмотря на угрожающие штрафы за обнаженный вид, многие предпочитали ходить как их создал Господь Бог, как они и привыкли обходиться испокон веков.
Дважды в день нуба принимали пищу. Это происходило в шесть часов утра при восходе солнца и в шесть вечера, когда жара уже спадала. В обоих случаях они ели кашу из молотых зерен, без приправ, просто сваренную в воде. Иногда туда добавлялось молоко.
И наша еда была простой: рано утром кружка кофе или чая с несколькими кусочками черного хлеба, смазанными медом, плюс ломтик плавленого сыра — единственный продукт, содержащий жир, так как «нансеновцы» не взяли с собой даже растительного масла. На ужин в большинстве случаев мы готовили лапшу или рис, иногда к этому гарниру добавлялась жесткая костлявая курица. Для консервов у членов экспедиции места в багаже не оказалось. Когда я как-то спросила у Отто Луца, почему не взять с собой хотя бы овсяных хлопьев, он лишь ответил: «В русском плену у нас тоже было мало еды».
Несмотря на скудное, обезжиренное питание, в нашей группе все выглядели здоровыми. Что касается меня, значительно потеряв в весе, я редко за свою жизнь чувствовала себя так хорошо и, несмотря на все увеличивающуюся жару, могла часами лазать с нуба по скалам, чтобы разглядеть их жилища.
На эти дома стоило посмотреть. Ни в одном другом африканском племени не встретишь подобных строений. Каждый жилой комплекс нуба состоит из пяти или шести шарообразных домиков, которые по кругу крепятся друг к другу каменными перемычками. Главный вход во внутренний двор ведет прямо к очагу, где нуба принимают пищу и занимаются домашними делами. На стенах красуются изображения людей, зверей и различных предметов, выполненные коричневыми, желтыми, белыми и синими красками. Некоторые рисунки отливают серебристо-голубым мраморным оттенком, который достигается следующим образом: на обмазанные глиной каменные стены наносится земля, содержащая графит, затем в течение нескольких дней и даже недель растирается основаниями больших пальцев до появления серебристо-голубого блеска.
Как-то вечером, когда «нансеновцы», полицейский и Рольф уже спали, я приводила в порядок фотокамеры и оптику. Тем временем из темноты выступили четверо молодых мужчин нуба, которых уже долгое время не было видно в нашем лагере.
Наблюдая с любопытством за моим занятием, один из них наигрывал незамысловатую мелодию на инструменте, напоминающем гитару. В ответ на вопрос, куда они направляются, ясно разобрать можно было лишь одно слово — «баггара». Так в племени обычно называли кочевников, иногда проходивших мимо поселения со своими стадами верблюдов. Подумав, что нуба направляются к одному из таких лагерей, я вызвалась проводить их, поскольку собиралась произвести съемку. Никто не возражал.
Стояла светлая лунная ночь, так что фонарик не понадобился, со мной были только фотоаппарат и вспышка. Мы с нуба двигались друг за другом по узкой тропинке. Там я впервые заметила, как развит слух у представителей этого племени. Человек, шедший впереди, находился в добрых 50 метрах от замыкавшего процессию, но они общались друг с другом так, словно шли рядом.
Через два или три часа группа остановилась. Нигде не было видно лагеря кочевников. Мы находились перед изгородью из колючего кустарника, из-за которой после продолжительных призывов вышел совсем заспанный мальчик. Оттащив от изгороди ствол дерева, он впустил нас в лагерь пастухов. Посредине площадки в лунном свете я увидела несколько коров, а на круглых досках — спящих мужчин нуба. Рядом горел небольшой костер, который поддерживали мальчики восьми — десяти лет. Старший из вновь пришедшей группы, Туками, указав на скотину, произнес: «Баггара». Наконец стало понятно, что означает это слово. Без сомнения, «баггара» — рогатый скот, а не кочевники, как я подумала вначале.
Как и для индусов, скот для нуба — наибольшая ценность, их связь с богом. Они могут его заколоть только для культовых обрядов, но не на прокорм. Многие семьи владеют одной или двумя коровами, а у кого их больше — тот уже считается зажиточным, обладатель семи или восьми — богатый человек. Какая противоположность масаям, которые держат тысячи голов скота!
Между тем пастухи проснулись. Они радостно приветствовали нас и также расположились вокруг огня. В этот ночной час мне открылось много нового о традициях этого племени, например, что ни одной представительнице слабого пола не разрешалось входить на территорию лагеря, что молодым ринговым бойцам, пока те живут в «ногаю», воспрещается спать с женщинами, даже тем из них, кто женат. Подобный аскетизм связан с тем, что «ноппо», называемая по-арабски «серибе», для нуба — школа становления и пробуждения их духовных и религиозных сил.
Той ночью мое ложе состояло из нескольких круглых стволов деревьев, а голова лежала на камне, и все же следовало как-то высыпаться. Когда я проснулась, уже светило солнце, а нуба занимались своим «утренним туалетом», и мне без помех удалось сделать те самые фотографии, которые годы спустя во всем мире произвели сенсацию. Это были библейские картины, как в первобытные времена человечества.
Ближе к полудню Туками и еще два нуба проводили меня в Тадоро. Никто из группы «нансеновцев» ни о чем не спросил меня. Чтобы еще раз осмыслить пережитое, я описала в своем дневнике произошедшее той неповторимой ночью.
Когда на рассвете следующего дня мы покинули лагерь, намереваясь сделать снимки нуба во время сбора урожая на полях, температура была вполне сносной, но уже спустя час воздух неимоверно раскалился. «Нансеновцы» куда-то исчезли, очень хотелось пить. К тому же вокруг не росло ни кустика. Как сумасшедшая, я заметалась по полю. Наконец нашлась экспедиционная группа. Тут выяснилось, что у них с собой воды нет и, для того чтобы напиться, придется добрести до машины. Я попыталась отыскать автомобиль как можно скорее, но заблудилась. Жара стояла нестерпимая, блузка прилипла к телу, кружилась голова. Наконец, среди золотых колосьев дурры показались какие-то кусты, и мне удалось устроиться в тени, после чего все вокруг померкло. Придя в себя после обморока, я услышала женский смех и голоса. По дороге домой в деревню нуба наткнулись на мое распростертое тело, побрызгали на лицо и голову водой из фляжек, которые у них всегда с собой во время работы на полях. Нуба видели, где остановился «фольксваген», и проводили меня туда.
Через некоторое время появились «нансеновцы». Вернувшись в лагерь, мы подкрепились ананасом, разделенным на пять порций. Когда прочие члены экспедиции отправились за водой к источнику, между мной и Луцем произошел чрезвычайно неприятный разговор. Все недовольство, что копилось на протяжении последних недель, усиленное громадным напряжением этого дня, выплеснулось наружу. Руководитель группы потерял самообладание, не выбирал выражений, в общем, мы поругались. Нуба некоторое время спокойно наблюдали за нашим столкновением как за диковинкой. Но когда Луц с угрожающими жестами двинулся на меня, один из нуба положил на его рот руку и отодвинул Оскара назад, другой — увел меня от места стычки.
После этой сцены отношения между мной и Луцем окончательно испортились. Понимая, что «нансеновцы» отделаются от меня при первой возможности, я еще теснее сблизилась с новыми друзьями. Нуба построили для меня соломенную хижину, в которой можно было спокойно спать даже в те дни, когда с гор дул свирепый ветер. Туземцы по-приятельски захаживали ко мне в гости и приносили небольшие дары: прежде всего фляжки, которые изготовляли и оформляли орнаментами мальчишки в пастушьих лагерях, кроме того, копья, украшения из жемчуга, даже музыкальные инструменты. Так постепенно моя хижина превратилась в маленький музей. Огромным удовольствием для новых друзей стало учить меня языку нуба. В этом деле нам несказанно помогал магнитофон, и я делала ошеломляющие успехи. Дружелюбие туземцев передавалось и мне, действуя как животворящий источник.
