Устойчивость «непроизводительных» экономических культур подкреплялась господствовавшим в бедных странах невежеством, ограничивающим их способность к совершенствованию. Зачастую граждане вообще не подозревали о существовании альтернативных моделей поведения. Темпы технологического обновления были крайне низкими, и хотя последствия отставания или позднего заимствования новшеств были не столь драматичными, как сейчас, они способствовали хроническому воспроизведению дурной политики. Мир практически не знал диффузии экономических и управленческих навыков; это касалось и иностранных инвестиций. Распространение информации по вопросам бизнеса по всему миру было гораздо более дорогостоящим и менее эффективным, чем сегодня. Сравнительный анализ состояния экономики различных стран был редкостью. Безнадежно устаревшие представления о процветании и экономической деятельности не только преобладали, но и активно пропагандировались. В условиях множественности экономических моделей культурные факторы играли видную роль в господствовавших в той или иной стране подходах и в ее шансах на успех.
В настоящее время, однако, мы имеем дело с принципиально иным экономическим контекстом. На смену благодушному и терпимому отношению к низким темпам развития пришло осознание того, что надо следовать императивам глобальной экономики. Теории развития, не соответствовавшие «парадигме производительности», дискредитировались, поскольку оказались неприменимыми в мире открытой конкуренции и частых технологических и управленческих революций. Диапазон мнений касательно основ преуспеяния и возможных вариантов экономической политики заметно сузился. Распространение знаний о ключевых элементах «производительной» экономической культуры идет исключительно быстро. По всему миру люди стали более восприимчивыми к экономически эффективному поведению. Иными словами, мир становится единодушнее по поводу того, как создается экономическое благополучие.
Конвергенция на основе «парадигмы производительности» оказывает мощное давление на страны, которые не торопятся ее принять. Экономическая политика и экономическое поведение все чаще становятся предметами межнациональных сопоставлений. Финансовые рынки наказывают страны, отличающиеся политической непоследовательностью; нации, не способные обеспечить благоприятную среду для ведения бизнеса, не получают иностранных инвестиций; рабочие, которым не хватает трудовой этики, лишаются работы. Политические лидеры вынуждены считаться с диктатом рыночных сил, причем даже в тех случаях, когда мнение своего населения для них мало что значит. Бурный технологический прогресс также повышает издержки отстранения от общемировой практики, усугубляя тем самым все перечисленные проблемы.
В результате многие страны сегодня более или менее успешно пытаются освоить «производительную» культуру. Возьмем, например, Центральную Америку. На смену целым векам националистической, изоляционистской политики идут самораскрытие и экономическая интеграция через координацию транспортной инфраструктуры, согласование таможенных правил, другие подобные шаги. В настоящее время все страны региона ориентируются на конкуренцию и повышение производительности. Напор глобализации заставил эти маленькие государства отказаться от сугубо национальных интересов и предпринять серьезные усилия по пересмотру традиционных привычек и обычаев.
В целом глобализация дисциплинирует тех, кто ведет себя «непроизводительно». В то же время позитивные аспекты экономической культуры поощряются широким притоком капиталов, инвестиций, технологий, экономических возможностей. Глобальная экономика поднимает экономические рейтинги тех стран, которые чутко прислушиваются к ее веяниям. Знания и технологии открыты и досягаемы как никогда ранее. Современная техника без малейших проблем позволяет транспортировать товары на значительные расстояния, и торговля в равной степени процветает во всех климатических зонах. Страны, постоянно вынужденные сравнивать себя с соседями, ограничены в своих действиях. В мире, где производительность, инициатива и обучение превратились в главные составляющие процветания, перед развивающимися государствами открываются беспрецедентные возможности приобщиться к богатству.
Больше того, могущество новой экономики столь осязаемо, что не будет сильным преувеличением сказать, что в наши дни экономическая культура вообще перестала быть предметом выбора. Вопрос теперь ставится так: готова ли страна добровольно освоить «производительную» культуру, оставив старые убеждения, установки и ценности, препятствующие процветанию, или же эти изменения ей придется навязывать? Обсуждаться могут только время и темпы преобразования экономической культуры. Хотя старшее поколение, выросшее при старых экономических порядках, зачастую сопротивляется переменам, молодые поколения менеджеров готовятся в новом духе, нередко в международных школах бизнеса. Именно так внутри деловой элиты многих развивающихся стран вызревают внутренние стимулы к обновлению.
Можно ли говорить о том, что в условиях современной экономики, которая оказывает на социумы огромное давление, трансформирующее их убеждения, установки и ценности в духе «парадигмы производительности», культура влияет на экономику, как и прежде? В исторических исследованиях часто излагаются жаркие дискуссии о воздействии культурных факторов на общественное развитие, поскольку исторически эти факторы были весьма устойчивыми и накладывали заметный отпечаток на экономическую конфигурацию социальных систем. И все же конвергенция экономических идей и давление глобального рынка заметно сократили масштабы влияния культурных переменных на выбор тем или иным обществом экономического пути.
Сегодня мы являемся свидетелями вызревания основ подлинно интернациональной экономической культуры, которая преодолевает традиционные культурные границы и все глубже усваивается различными странами. Комплекс убеждений, установок и ценностей, касающихся экономики, должен стать единым для всех, а явно «непродуктивные» аспекты культуры падут под натиском глобализма и тех возможностей, которые он открывает. Ключевая роль культуры в экономическом процветании по-прежнему сохранится, но станет более позитивной. Те уникальные аспекты общественной жизни, которые порождают необычные потребности, навыки, ценности и способы труда, станут отличительными особенностями национальной экономической культуры. «Продуктивные» аспекты культуры, такие, как экологическая озабоченность Коста-Рики, страсть Америки к комфорту, одержимость Японии играми и мультфильмами, сделаются важнейшими источниками конкурентных преимуществ, которые невозможно будет имитировать. Это, в свою очередь, углубит международную специализацию, поскольку народы станут заниматься прежде всего теми сферами, где их культура предоставляет им уникальные преимущества.
Иными словами, хотя глобальный консенсус по поводу «парадигмы производительности» будет укрепляться и впредь, культурные различия, несомненно, сохранятся. Глобализация, вопреки опасениям многих, не истребит национальные культуры. Однако вместо того, чтобы замыкать тот или иной народ в его экономических слабостях, упомянутые культурные особенности будут создавать уникальные конкурентные преимущества, столь важные для процветания наций в условиях глобальной экономики. В глобальном мире, где без труда можно разыскать все что угодно, культурные различия, порождающие особые, не похожие на другие, продукты и услуги, будут только приветствоваться.
Джеффри Сакс
Заметки о новой социологии экономического развития
Введение: загадка роста
Одна из самых больших загадок экономического развития заключается в необычайной сложности вопроса о том, почему столь трудно добиться устойчивого экономического роста. До 1820 года такой вещи, как устойчивый экономический рост, вообще не было. Согласно подсчетам Ангуса Мэддисона (Maddison, 1995), в период с 1500 по 1820 годы среднедушевой рост ВВП в мире составлял около 0,04 процента в год. Несмотря на то что к 1820 году Западная Европа и ее колонии в Северной Америке и Океании значительно опережали другие регионы, разрыв между Европой и беднейшей частью земного шара (тропической Африкой) был всего лишь трехкратным.
После 1820 года рост затронул все регионы мира и в период между 1820 и 1992 годами составлял 1,21 процента ежегодно, хотя это развитие было очень неравномерным. Две группы наций, которые обеспечили себе лидерство уже к 1820 году, Западная Европа и те, кого Мэдцисон именует «отпрысками Запада» (Соединенные Штаты, Канада, Австралия и Новая Зеландия), ушли далеко вперед, став наиболее передовыми странами мира. В 1990 году из тридцати богатейших государств двадцать одно относилось к упомянутым группам. Еще пять стран находились в Азии — это Гонконг, Япония, Корея, Сингапур и Тайвань. В последнюю «четверку» вошли два маленьких нефтедобывающих государства (Кувейт и Объединенные Арабские Государства), а также Израиль и Чили. На долю этих тридцати приходится около 16 процентов населения планеты. К 1990-м годам пропасть между богатейшими и беднейшими регионами выражалась соотношением 20:1.
