СССР и Италии складывались своеобразно, учитывая, что итальянские коммунисты-интеллектуалы часто знали русский язык, но представления о культурной политике у них были другие. Достаточно назвать Джанджакомо Фельтринелли, издателя и революционера, который опубликовал роман Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» на Западе вопреки давлению советского руководства. Потом Фельтринелли дружил с Че Геварой, пытался спасти его в Боливии и опубликовал «Боливийский дневник» прославленного команданте, а в конце жизни оказался связан с красными бригадами и, вероятно, был ликвидирован во время полицейской операции.
Посредником между Фельтринелли и Пастернаком выступил Витторио Страда, коммунист, прекрасно владевший русским языком и считавший своим долгом поддержать и Пастернака, и молодых шестидесятников, таких как Евтушенко, лишь бы не вернулся сталинизм. Его деятельностью возмутился мрачный советский писатель Всеволод Кочетов, не любивший всех шестидесятников, включая патриотов: для него и западник Евтушенко, и почвенник Илья Глазунов равно были врагами нормативного для него порядка бюрократического управления и распределения культурных привилегий. В своем журнале «Октябрь» Кочетов напечатал роман против Страда «Чего же ты хочешь» (1969), где изобразил Страда, по образцу булгаковского Воланда, одновременно шпионом, сутенером и бунтарем, вторгшимся в красную Москву для развращения советских людей. Этот роман стал сенсацией, но советскому руководству, уже брежневскому, он не понравился, потому что уж слишком бульварно и пораженчески выглядела коллизия: если везде шпионы, тогда куда смотрит партия? Отдельным изданием он вышел в Минске, а не в Москве, стремившейся к «разрядке международной напряженности».
Страда, кстати, пообещал Бахтину, что издаст его книгу о Достоевском как дополнительный том к итальянскому собранию сочинений писателя, и Бахтин выполнил новую редакцию труда «Проблемы творчества Достоевского» под названием «Проблемы поэтики Достоевского». Но здесь уже советские чиновники испугались, что получится, как с «Доктором Живаго», и нужно Бахтина скорее издать на русском в СССР, литературных чиновников в этом убедил критик Вадим Кожинов, умевший находить с ними общий язык. Пока сложные тексты Бахтина переводили на итальянский, они вышли у нас. Потом Страда поддерживал Солженицына тоже как критика сталинизма и выступал уже как левый социалист.
Самым верным соратником Че Гевары выступил не Фельтринелли, а француз Режис Дебре, ученик Альтюссера, первый французский интеллектуал, отправившийся на Кубу в меру сил поддерживать Фиделя, автор книг «Введение в медиологию» и «Революция в революции?». Последняя представляет собой теоретическое обобщение позиций Че Гевары, его учения «фокизма», что вооруженные партизанские отряды должны стать очагами («фоко») борьбы широких народных масс за права. В Боливии Дебре был арестован, и его жена, всемирно известный антрополог Элисабет Бургос, венесуэлка, приложила много усилий для его освобождения, также за него заступился Андре Мальро, о котором мы скажем чуть ниже. Дебре и Бургос были экспертами для Че Гевары, изучив ситуацию в Боливии, можно ли там поднять восстание. В 2006 году. Дебре стал эмиссаром Жака Ширака в Сирии и показал умение договариваться с руководством этой страны.
«Введение в медиологию» Режиса Дебре (2000, рус. пер. 2009) – до сих пор одна из лучших книг по теории медиа. Начал Дебре с того, что различил «коммуникацию» как передачу сообщения в пространстве, например в дискуссии, и «трансляцию» как передачу сообщения во времени, например при миссионерстве идей. В современном мире коммуникация вытесняет трансляцию: все смотрят футбол, обсуждают футбольный матч, но вовсе не думают ни об опыте прошлого, ни о том, как даже уроки футбола могли бы сделать мир справедливее. Дебре критиковал великого теоретика медиа М. Маклюэна (о нем будет в завершающей лекции) за то, что у него любое высказывание может превратиться в сообщение, а поэтому и само функционирование медиа превращается в сообщение. Дебре заметил, что все же есть ряд высказываний, которые остаются имманентными истинами, как 2×2=4, которые нельзя превратить в сообщение.
На это мы бы возразили, что их можно превратить в сообщение, если сделать из них метафоры – например, как Иван Карамазов у Достоевского мечтал о схождении параллельных прямых, как в геометрии Лобачевского, или как поэт Велимир Хлебников видел в выражении √-1, не имеющем арифметического смысла, но только общематематический смысл, не просто мнимую единицу, число i, а основу радикального действия, преодоления привычных земных условий существования, сознания нового бытия с новой математикой и физикой. Но Дебре говорил, что развитие современной техники опережает производство метафор, и поэтому в его системе невозможно основать революционное действие (то, что мы бы назвали «стасис») на метафорах.
Вместо радикализации слова и действия Дебре предложил «внутрисистемную интеракцию»: интенсивное развитие системы, при котором производимые внутри нее сообщения будут требовать выхода. Например, рабочий читает книги, не обязательно по политике или экономике, а, допустим, художественную литературу. Рабочий при этом много думает о справедливости, и тогда в книгах он будет находить не просто примеры борьбы с несправедливостью, а определенное действие, скачок: герои книги, как живые, подскажут ему, какой должна быть справедливость. Здесь Дебре опирался на Андре Мальро, французского коммуниста и художественного критика, который одно время был министром культуры и одним из самых влиятельных, наравне с Сартром, людей послевоенной Франции. Мальро считал, что, ощущая искусство, мы начинаем интенсивно сравнивать репрезентации с той образностью нашей жизни, которая сложилась у нас в головах, и поэтому искусство может при определенных условиях произвести революционное действие, поставив под сомнение все привычки нашей жизни. Просто Дебре распространил утверждения Мальро на различные медиа, включая уже появившиеся в 2000 году электронные.
Мальро тоже был не первым в открытии внутрисистемной интеракции, наивно ее открыл писатель Ромен Роллан: приветствуя французский перевод романа Н. Островского «Как закалялась сталь» (1934), Роллан заметил, что советский писатель добился того, о чем мечтали символисты, – сделать жизнетворчество реалистическим, так, что можно будет создать нового человека буквально, что он будет жить не просто в тексте, а среди современников, среди рабочих, – и действительно, в СССР были улицы Павла Корчагина, корчагинское движение, литературный персонаж воспринимался как один из реальных революционеров. Так внутрисистемная интеракция, соответствие романа Н. Островского ожиданиям рабочих, произвела действие по созданию совсем живого революционера.
Заметим, что Б. Л. Пастернак в романе «Доктор Живаго» сделал на более сложном уровне то же самое, показав, что революционное действие из-за бюрократизации и прочих опосредований оказывалось не столь удачным в сравнении с той работой Юрия Живаго над собой, которую мы не можем не принять как утверждение Живаго в качестве живого человека, со своими слабостями и своим способом соотнестись с искусством и с вечностью. Внутрисистемная интеракция, включающая жизнь и смерть, сделала так, что Юрий Живаго стал даже благодаря не очень удачному фильму для Запада «русским вообще». Пастернак, сказавший, что Библия – «записная тетрадь человечества», или Томас
