Песни Шуберта по-русски и по-украински
Вокальную музыку Шуберта поют на многих европейских языках. Жизнь его песенного наследия за пределами немецкоязычных земель зависит от вокальных переводов – особой области литературного творчества. Качество вокального перевода – то есть такого русского или украинского стихотворения, которое может при пении совпаcть с мелодией, сочиненной на немецкие стихи, – решающее условие присутствия музыки Шуберта в нашей культуре. Для Шуберта это условие более важно, чем для любого другого иностранного композитора, поскольку в его творчестве жанр немецкой художественной песни (Lied) занимает центральное место и включает около 600 произведений. Работа каждого поэта-переводчика составляет отдельный эпизод в истории бытования песен Шуберта.
Cуществуют, как известно, два принципа исполнения вокальной музыки: на языке автора и на языке слушателя, каждый из этих принципов проявляет и свои преимущества, и слабые стороны. Оба варианта имеют право на существование, однако исполнение иностранной вокальной музыки на языке аудитории (то есть в переводе) предпочтительнее, и вот почему. Стихотворная основа вокальных произведений, как известно, включает два слоя – фонетический и семантический (звучание и значение). В иноязычной стране чем-то одним (фонетикой или семантикой подлинника) приходится жертвовать. При переводе пропадает первоначальная фонетика (но сохраняется семантика), а при исполнении произведения для иноязычной публики без перевода (на языке оригинала), пропадает семантика. Однако, сохраняется ли в этом случае фонетика? Нет, почти никогда. Обычно произношение иностранцев таково, что смысл понятен, но фонетический строй речи иной. При исполнении песен Шуберта по-немецки, русскоговорящие певцы обычно камня на камне не оставляют от первоначальной фонетики оригинала. Происходит двойная потеря: разрушается одновременно и семантическая, и фонетическая конструкция произведения.
Но даже когда фонетика оригинала сохранна, иноязычный слушатель, лишенный стихотворного перевода текста, остается ни с чем. Гейне говорил: «Чудные стихи охватывают твое сердце, как ласка любимой женщины; слово обнимает тебя; мысль – целует»7. Иноязычный слушатель воспринимает слово, но не мысль. Это означает (в терминологии Гейне) объятие без поцелуя. Понятно, что если вас обнимут и не поцелуют, вы будете недовольны.
Избежать этого можно лишь благодаря талантливому переводчику: он сохраняет семантику оригинала, и выстраивает при этом средствами своего языка новую фонетическую конструкцию, которая во взаимодействии с мелодией воссоздает и возвращает первоначальную силу художественного воздействия, присущую подлиннику.
Восприятие музыки – процесс интимный, при котором мелодия и поэтический текст произведения затрагивают глубинные структуры мозга. Если туда, в глубины подсознания и может попадать слово, увлекаемое всепроникающей мелодией, то лишь слово родного языка. Иностранные языки осваиваются взрослыми людьми рациональным путем и воздействие иностранного текста затрагивает в основном сознание, верхний слой интеллекта. Чтобы войти в более глубокие слои, необходимо оперировать языком, усвоенном в раннем детстве и укорененным в подсознании. Таким качеством обладает только родной язык (немцы называют его материнским языком, Muttersprache). При восприятии музыкальной речи происходит неосознаваемое усвоение смысла, вносимого элементами музыкального языка; такой же подсознательный механизм действует и при восприятии словесного текста вокального произведения. Поэтому принципиально важно, чтобы песни Шуберта были доступны каждому человеку на его родном языке.
Поскольку Бог сотворил Шуберта только один раз (а все люди равны перед Богом), то наследие Шуберта должно быть равно доступно для нас всех независимо от расы, гражданства и языка. Возможность открытого, беспрепятственного доступа к богатствам музыки Шуберта я бы причислил к неотъемлемым правам человека. И если обстоятельства кому-либо мешают вступать в контакт с музыкой Шуберта, то это равнозначно дискриминации и ущемлению прав человека (не менее важных, чем гражданские права и свободы). Для слушателей за пределами немецкоязычных земель доступ к основной части наследия Шуберта – его песням – могут обеспечить только талантливые вокальные переводы.
Переводы песен Шуберта на русский язык дали в разные годы многие поэты-переводчики. Некоторые из них специализировались на вокальных переводах, их имена не всем знакомы (И. Тюменев, В. Коломийцов, С. Адрианов, Эм. Александрова, С. Заяицкий, Д. Усов, В. Хорват, Дм. Седых, М. Комарицкий). Были среди переводчиков песен Шуберта и широко известные поэты: Б. Пастернак, Н. Заболоцкий, А. Кочетков, С. Маршак (всех их увлекла этой работой пианистка Мария Юдина). Незавершенные опыты переводов Шуберта – один из последних эпизодов творческой биографии М. Цветаевой.
Украинские переводы Шуберта в основном возникли в 20-х годах нашего века усилиями группы поэтов под руководством Дм. Ревуцкого (среди них М. Рыльский, О. Бургардт, Борис Тен, Дм. Загул, Н. Зеров).
Шубертовские переводы Марины Цветаевой
Работа каждого поэта-переводчика составляет отдельный эпизод в истории бытования песен Шуберта. Об одном таком эпизоде сообщает мемуарная запись Марии Юдиной.
Выдающаяся пианистка Мария Вениаминовна Юдина (1899—1970) в последние годы жизни записала воспоминания о современниках, с которыми была дружна или связана деловыми отношениями. Среди них – Павел Флоренский, Борис Пастернак, Александр Кочетков, Николай Заболоцкий… В сохранившихся архивных рукописях я нашел короткую запись о двух встречах с Мариной Цветаевой. Они относятся к тому времени, когда Мария Юдина (в то время профессор Московской консерватории) готовила со студентами вокального факультета песни Франца Шуберта для исполнения в концертных программах. Она не удовлетворилась существовавшими тогда русскими переводами этих песен и по ее просьбе несколько крупных поэтов (в их числе Пастернак, Кочетков, Заболоцкий, Маршак) работали над новыми вариантами переводов.
В воспоминаниях М. Юдиной о совместной работе с разными поэтами имеется фрагмент под названием «Несколько слов о великом поэте (и мученице) Марине Цветаевой», который впервые опубликован мною в журнале «Музыкальная жизнь» в 1992 году. М. В. Юдина пишет:
«Однажды, летом 1940 г. (вероятно)8, едучи к Заболоцким для работы с Николаем Алексеевичем над переводами нашими текстов Песен Шуберта – т. е. Николай Алексеевич – творец, я – увы – редактор (неизбежный!!) – встретила я в «Киевском» метро Генриха Густавовича Нейгауза; он – как всегда приветлив, радужно настроен, весь искрится, пенится, как ручей в горах.
– «А, вы тоже к Пастернакам?» – На сей раз – нет – говорю, к Заболоцким. – «А! Вы дружите? Это хорошо!» – Дружу – не дружу – говорю – не знаю, но вот – тема имеется изрядная – Песни Шуберта. – «Песни Шуберта?! И вы их издаёте, редактируете? Прелесть! Молодчина! И Борис будет участвовать?!» – А то как же, согласие имею! – Мы уже у перрона, я направляюсь к электричке, у Генриха Густавовича еще какие-то комиссии; вдруг он хватает меня за рукав: «Дорогая – вот что важно! За это ведь и деньги хорошо платят? Знаете ли вы, что приехала Цветаева и без работы? Дайте, дайте ей работу, дайте эти ваши переводы! – Буду счастлива, – на ходу кричу я и вскакиваю в тронувшийся поездочек (не хочется опаздывать, Заболоцкий человек точный и строгий!).
И вот, через 2—3 дня, запасшись адресом, с трепетом направляюсь я к незнакомой мне и прославленной поэтессе. Я уже знала о ее возвращении в Россию от чудесного человека (ныне покойной) Нины Павловны Збруевой, про – как обычно – летом в «Песках» по Казанской железной дороге, на берегу Москва-реки; Жили там и Шервинские, Сергей Васильевич и Елена Владимировна, отличавшиеся исключительным гостеприимством и радушием, они и пригласили Цветаеву Марину Ивановну; поблизости, там же, имелись летом и Кочетковы Александр Сергеич и Инна Григорьевна. (И многократно и подолгу гостила у Шервинских и Анна Андреевна Ахматова.) Итак, я не только не была знакома с Цветаевой-человеком, но и поэзию ее, увы, в ту пору знала мало; я ведь – петербуржанка, ленинградка, до революции в Москве не бывавшая; (не считая – в детстве, с покойной мамой, – помню мой ужас, что под Неглинной улицей, тогда «Проспектом», протекала речка «Неглинка»…) – и росла я больше в среде науки, нежели поэзии, не «совалась» в иные миры, кроме музыки, университета и церкви; лишь позднее, – Поэзия стала моей «второй натурой». Итак, иду к Цветаевой с мыслями о Пастернаке, о «Марии Ильиной» в «Спекторском», готовлюсь к встрече… Темноватая мансарда, нескладная лестница к ней; сразу охватывает атмосфера щемящей печали, неустроенности, катастрофичности… отчужденное взаимное приветствие. Вижу пожилую, надломленную, мне непонятную женщину, стараюсь быть почтительной, учтивой, любезной. Вероятно, по своему легкомыслию не узрела в Цветаевой – тогда «Куманскую Сивиллу» – или «женщину Плутарха»… Сажусь на кончик стула, показываю Шуберта…
