В «Большом прыжке» главную роль должен был исполнять кинооператор Фанка Шнеебергер. Он отбивался от нее руками и ногами, но никто, кроме него, не смог бы выполнить придуманные Фанком сложные акробатические трюки. Шнеебергеру пришлось пожертвовать собой.
С ума сойти, чего только ни хотели от бедной Снежной Блохи! В надутом резиновом костюме, какого требовала его забавная роль, он должен был демонстрировать труднейшие спуски с гор на лыжах, прыгать через крутые склоны и хижины, притворяясь, будто совсем не умеет кататься. Когда после ежедневных съемок он снимал резиновый костюм, от несчастного Шнеебергера валил пар, как от скаковой лошади. Хотя он и был довольно сухощавым, но похудел еще на восемь килограммов.
Несмотря на сильную напряженность в отношениях между Фанком и Тренкером, у них была совместная работа — на сей раз последняя. Я попросила Фанка дать ему хоть какую-нибудь роль. Фанк был необидчив и поручил ему сыграть крестьянского парня. Тренкер будто рожден был для этой роли.
Съемки лыжных сцен мы начинали на Арльберге, когда же снег стаял, перебрались выше в горы, вплоть до Цюрса. Там мы снимали до тех пор, пока на лугах сквозь снег не стали пробиваться крокусы. Теперь настал черед летних съемок.
Фанк переехал из Фрайбурга в Берлин и снял на Кайзердамм, всего в нескольких минутах ходьбы от моей квартиры, красивую виллу с садом. Здесь он устроил монтажную, которая совсем не походила на те, какими мы пользовались прежде. У стен стояли рамы с большими освещаемыми опаловыми стеклами, сквозь которые удобно было просматривать висящие на них многочисленные кинопленки — это очень облегчало работу. Позднее я переняла эту систему, что очень помогло при монтаже собственных фильмов.
Однажды Фанк сказал: «Лени, пока я буду монтировать зимние пленки, ты поедешь с нашим лучшим альпинистом и лыжником Блохой в Доломитовые Альпы обучаться скалолазанию. Согласна?»
Еще бы мне не согласиться. Я давно уже дружила со Снежной Блохой, а с началом съемок на Арльберге дружба переросла в любовь. Мы стали неразлучными. Фанку и Зокалю пришлось смириться с этим.
Тем не менее Фанк продолжал писать мне любовные письма, а для студии танца прислал концертный рояль. Мне казалось, что ни Фанк, ни Зокаль не верили в продолжительность наших со Шнеебергером отношений. Какое заблуждение! Но это выяснилось позже.
При прощании Фанк сказал мне:
— Прежде всего ты должна научиться лазать по скалам босиком, как то предусмотрено ролью.
Наш режиссер, несмотря на свою кротость, не терпел возражений.
В Доломитовых Альпах транспортным средством нам служил «Мотогуцци» — мотоцикл с коляской. Мы оба были закаленными спортсменами, и поездка доставила огромное удовольствие. Если не считать небольшого происшествия: когда мы съезжали с Карерского перевала, отсоединилась коляска и покатила вниз по горной дороге. К счастью, все закончилось нестрашно, я всего лишь опрокинулась в канаву.
В качестве отправной точки для упражнений в скалолазании мы выбрали хижину в седловине Зелла. Перед Лангкофелем[106] лежали каменные глыбы разной величины. Я с увлечением начала взбираться на скалы, поначалу в ботинках. Это не только доставляло мне большое удовольствие, но и давалось так легко, будто я этим занималась с незапамятных пор. Благодаря танцевальным тренировкам у меня выработалось чувство равновесия, а танцы на пуантах сделали сильными мышцы ног. Снежная Блоха был настолько доволен моими успехами, что предложил попытаться совершить настоящую скалолазную экскурсию. Для этого он выбрал башни Вайолетты.
Когда я уже стояла у скалы, мне показалось немыслимым взобраться наверх по высоким отвесным граням. В крайнем смущении я увидела наверху, на кромке Деллаго, двух человек, казавшихся крохотными как муравьи. Снизу зрелище это внушало ужас, но Снежная Блоха не дал мне долго размышлять — обвязал канатом, и через несколько минут я уже стояла на скале. Вначале мне не хотелось смотреть вниз, но камень был шероховатым, давал возможность для упора, и взбираться вверх оказалось не так уж трудно, как представлялось.
Я продвигалась вперед все успешнее. Мы оба поднимались медленно, но непрерывно. На узком карнизе сделали передышку. Тут я в первый раз попыталась заглянуть в глубину — голова у меня не закружилась. Затем мы отправились дальше, легко переправляясь через небольшие вертикальные расщелины. Довольно скоро мы уже оказались наверху, и я была счастлива. Восхитительное чувство! Такая свобода, такие дали и так близко к облакам! Последовали новые вылазки, более трудные, во время которых мне случалось думать, что дальше я не смогу продвинуться ни на шаг. Но всякий раз, добиваясь успеха, с нетерпением ожидала следующей вылазки. Я научилась карабкаться по выступам, вбивать и вытаскивать крюки, преодолевая отвесные стенки. Особое удовольствие я получала от спуска вниз на канате.
Пришло время начать тренировки босиком — удовольствие не из приятных, так как подошвы никогда не смогут привыкнуть к очень острой доломитовой крошке. Даже хождение по скалам босиком в течение нескольких недель и ежедневный подъем на них без ботинок не предотвратили ран на ступнях. Это было живодерство, по моему убеждению, совершенно излишнее. Но Фанку об этом нельзя было даже заикнуться. Я была рада, когда эти съемки остались позади.
Однако вскоре Фанк потребовал, чтобы я в одной тонкой сорочке переплыла Карерзее — это при температуре-то шесть градусов. Но нашему режиссеру непременно хотелось включить в фильм это романтическое озеро, играющее всеми оттенками зеленого цвета.
Насколько захватывающим, даже волнующим, было сотрудничество с Фанком в горах, настолько же мало оно удовлетворяло меня как художника. Длительность процесса производства этих фильмов и ограниченное число игровых сцен, которые к тому же и по времени далеко отстояли одна от другой, не могли стать полноценным творческим процессом. Как у балерины у меня бывал заполнен каждый день — не только репетицией, но и изобретением новых танцев. Фанк знал о моей неудовлетворенности и хотел помочь, подыскивая другие роли. Но не преуспел в этих попытках, я тоже. Со всех сторон мы слышали: «Эта Рифеншталь ведь альпинистка и танцовщица, а не актриса». Для меня настали трудные времена, и я даже сделала попытку писать киносценарии.
Мой первый сценарий назывался «Мария», это была любовная история с трагическим концом. Я никому его не показывала, даже Снежной Блохе, с которым мы жили вместе и были очень счастливы. Наше чувство развивалось медленно, но неуклонно и, наконец, стало таким сильным, что мы уже не могли разлучаться. Шнеебергер был на семь лет старше меня, но охотно уступил мне лидерство, в нашем союзе он играл пассивную роль, а я активную — получалось очень гармонично. Мы любили природу, спорт и прежде всего нашу профессию. Светская жизнь нас не привлекала. Больше всего мы бывали счастливы, когда могли остаться одни.
Мир кино расширил круг знакомых. Здесь я встретила многих людей с громкими именами. В первую очередь вспоминаются режиссеры и кинооператоры, такие как Лупу Пик,[108] Георг Пабст[109] и особенно Абель Ганс. Последний был великолепным режиссером, а кроме того, еще и симпатичным мужчиной. В отличие от некоторых из своих знаменитых коллег, он никогда не демонстрировал высокомерия и самодовольства, хотя грандиозный фильм «Наполеон» имел огромный успех. Столь знаменитым его сделала не только новая техника — впервые сцены снимались тремя кинокамерами и демонстрировались тремя проекционными аппаратами, но и новаторская режиссура. Я стала свидетельницей триумфа Абеля Ганса во дворце киностудии УФА. И то, что спустя шестьдесят лет этот фильм все еще приводил в восхищение, — лучшее доказательство того, что это великий режиссер, чье имя навсегда останется в истории кино. После блестящей премьеры в Берлине Абель Ганс пригласил меня в Париж и попытался снять фильм с моим участием. Но, несмотря на громкий успех «Наполеона», ему не удалось найти денег на новые съемки.
А дружба наша пережила даже Вторую мировую войну. В то время когда гремели бои за Сталинград, Абель Ганс послал мне в 1943 году копию своего последнего фильма «Я обвиняю».[110] Фильм был страстным обвинением войны и поставлен великолепно. Он хотел, чтобы я показала фильм Гитлеру, но мне не удалось этого сделать. Не говоря уже о том, что фюрер, насколько было известно, с начала войны вообще не посмотрел ни одного фильма.
В это время меня больше всего волновала судьба моего единственного брата. Поверив клеветническому доносу, Гейнца перевели в штрафную роту. На Восточном фронте его разорвало в клочья взрывом гранаты.
