Несмотря на это, намъ кажется возможнымъ съ достовѣрностью заключить кое о чемъ, а во всякомъ случаѣ избѣжать спутаннаго и спутывающаго допущенiя, что все это не болѣе какъ безсодержательный миѕъ, и такимъ образомъ избежать некритической сверхкритики. Что касается главной характерной черты, намъ въ сущности придется имѣть дѣло только съ однимъ обстоятельствомъ, которое состоитъ въ томъ, что, въ противоположность прежнимъ пророкамъ, Iисусъ возставалъ противъ iудейскаго сословiя лжеученыхъ. Онъ истолковывалъ и оформливалъ iудейское преданiе, такъ сказать, по душѣ, слѣдовательно, дѣлалъ, нѣчто такое, что до него другiе пророки иногда пытались прямо отвергать какъ нѣчто незаконное и негодное. Но отрицательное отношенiе къ тогдашней лжеучености Iерусалима было вещью совершенно новою, и даже историческимъ основанiемъ подготовленной книжниками гибели этому, относительно говоря, самостоятельному основателю религiи. Тотъ самый источникъ лжеучености, изъ котораго позднѣе возникъ и талмудъ, былъ также у iудеевъ и оффицiальною ученою силою, противъ которой выступилъ Христосъ и противопоставилъ иную форму мыслей и стремленiй, въ которой во всякомъ случаѣ кое-какiя черты представляли нѣчто, относительно говоря, хорошее.
Въ нашей “Замѣнѣ религiи”, особенно во второй главѣ, есть кое-что, относящееся къ критикѣ Христова ученiя. Въ немъ нельзя не видеть характерныхъ чертѣ новогебраизма или, лучше, гебраизма позднѣйшаго времени. Христосъ, - выражаясь кратко, - былъ не иное что какъ еврей позднѣйшаго времени. Принципъ любви къ врагамъ, - на который онъ особенно напиралъ, тогда какъ въ свидѣтельствахъ болѣе древняго времени имелись, хотя и не особенно замѣтные слѣды совершенно противоположнаго принципа, - принципъ этотъ не совсѣмъ былъ чуждъ характеру евреевъ, который легко подпадаетъ парадоксальнымъ извращенiямъ и, такъ сказать, становится верхъ ногами, когда ему кажется, что на своихъ унаслѣдованныхъ ногахъ ходить уже не хочетъ. Характеръ этотъ кидается въ крайности и въ противоположности, тамъ, гдѣ онъ не можетъ найти дѣйствительной мѣры или критическаго различенiя. Это - недостатокъ, присущiй уму; одностороннее чувство и фантазiя какъ бы закусываютъ удила и сбиваются съ здраваго пути. Такъ въ человѣческую природу входитъ элементъ, который побуждаетъ ее бсзсмысленно вступать въ, борьбу съ прочими своими направленiями. Но, поскольку все-таки непроизвольная природа заявляетъ о себѣ, противоборствующее ей представленiе открывается какъ фактически практическая ошибка, тъ.-е., какъ объективная ложь. Если послѣдней сопутствуетъ ясное сознанiе то - на лицо и дѣйствительная ложь въ субъективномъ смыслѣ намеренности, тъ.-е. ложное настроенiе. Если подобнаго сознанiя нельзя доказательно приписать самому Христу, зато въ дѣйствiяхъ его усматривается нѣкоторая неясность и нѣкоторая примѣсь чувствъ, которая у другихъ должна была повести къ спутанности, къ противорѣчiямъ, и даже, въ концѣ концовъ, къ образованiю лицѣмернаго типа. Принимала же, вѣдь, и у него самого эта любовь къ главнымъ его врагамъ, къ книжникамъ той эпохи, иногда форму жестокой и ядовитой хулы; какъ извѣстно, онъ любилъ ихъ настолько, что, слѣдуя примѣру Iоанна, не разъ называлъ ихъ порожденiемъ эхиднинымъ!
Наше простое требованiе - не быть несправедливымъ и къ врагамъ, слѣдователѣно, относится къ нимъ разумно-критически, но не партiйно, - это простое требованiе практической абстракцiи, безъ чего никакой справедливости быть не можетъ, въ сравненiи съ претензiей любви къ врагамъ есть нѣчто весьма скромное; хотя оно, большею частiю, мало касается людей лучшаго сорта. Но оно, во всякомъ cлучаѣ, есть нѣчто для людей возможное, нѣчто ясное, и, наконецъ, при большемъ просвещенiи сознанiя и при повышенiи самобладанiя, есть также и нѣчто вполнѣ исполнимое. Напротивъ того, любовь къ врагамъ поскольку есть противная здравому смыслу нелепость, ведущая къ лицемѣiю, поскольку эта вещь или, лучше, эти слова, подчiненiемъ ясному различенiю, нельзя передѣлать во что-либо понятное, такъ чтобы приэтомъ терялось первоначальное свойство самого принципа. Поэтому, намъ остается одно, рацiонализировать съ нашей точки зрѣнiя, или же, если взять дѣло такъ, какъ оно есть, обвинить новогебраизмъ въ томъ, что въ силу стараго племенного еврейскаго порока, порока “лицемѣрiя”, онъ непроизвольно внесъ въ мiръ малую толику лицемѣрiя.
Парадоксы, которые еще предстоитъ разрешить, въ области этихъ ученiй представляютъ часто лишь весьма легковѣсный и дешевый товаръ. Что касается парадокса любви къ врагамъ, то исторiя человѣчества не разрешила его, а произвела доселѣ не болѣе какъ систему лицемѣрiя и личные, даже классовые типы лицемѣрiя, и за это зло если и не всецело, то все-таки въ извѣстной мѣрѣ, подлежитъ ответственности древнiй лицемерный народъ. “Лицемѣрно какъ у христiанъ”, - это изреченiе, быть можетъ, когда-нибудь позднѣе войдетъ въ поговорку, и этимъ, какъ доказано, мы обязаны характеру евреевъ, который, хотя и съ примѣсью иныхъ элементовъ, пустилъ корни надъ колыбелью или, лучше сказать, въ колыбели новой секты ( 7 ).
Если оставить въ сторонѣ личность самого Христа и все, что ему приписывалось, какъ требуетъ того морально очищающая критика, то понятно почти само собою, что въ ближайшемъ поколѣнiи остается на виду лишь то, что имѣетъ меньшую ценность, и что лучшее въ гебраизмѣ потонуло въ волнахъ худшаго. Уже этотъ Савлъ-Павелъ со своимъ двойственнымъ именемъ, двойственнымъ, характеромъ, даже двойственнымъ закономъ, со своимъ iудействомъ для iудеевъ, со своимъ стремленiемъ приладиться къ чему угодно иному, является опять представителемъ лжеучености, и потому больше пришелся по вкусу и новымъ лжеученымъ, чѣмъ самъ Христосъ, и эти новые лжеученые выдавали его даже за основателя христiанства. Едва ли стоитъ труда ближайшимъ образомъ изслѣдовать, какъ въ немъ и въ его посланiяхъ отразился характеръ евреевъ. Iудейскiй характеръ, а также разложенiе и безсодержательность той эпохи выступили приэтомъ со всею своею испорченностью. По собственному сознанiю Павла, пороки и прегрѣшенiя въ отдѣльныхъ обществахъ были еще хуже чѣмъ у самыхъ испорченнѣйшихъ грековъ. Этимъ доказывается, что подъ знаменемъ христiанства соединился, такъ сказать, соцiальный отборъ древнѣйшихъ элементовъ.
На эти дрянныя качества, довольно явственно видимыя въ тѣхъ первобытныхъ общинахъ, указываетъ и народная ненависть римлянъ, о которой говоритъ Тацитъ по случаю событiй нероновскихъ временъ. Эта народная ненависть, очевидно, отнюдь не смешивала христiанъ съ iудеями, но довольно правильно оценивала тѣхъ или иныхъ людей на основанiи ихъ личныхъ свойствъ и ихъ безнравственнаго поведенiя. Видимо, вся вина приписывалась здѣсь еврейской нацiональности, а также еврейскому или ново-еврейскому образу мыслей и поведенiю, усвоенному и другими нацiональностями. Мораль Сократа не подверглась такой порчѣ какъ мораль Христа, ибо была болѣе здравою, ясною и опредѣленною. И она тотчасъ же и позднѣе подвергалась искаженiю и подмѣну, но не только лучше засвидѣтельствована, но у нея не было и такихъ постыдныхъ наслѣдниковъ, какiе были у христiанства. Христiанство же позднѣе не только покрывало собою iезуитизмъ, но въ нѣкоторой мѣрѣ и въ нѣкоторыхъ отношенiяхъ и могло покрывать его. Итакъ, въ цѣломъ, это - не особенно утешительное наслѣдство, которое, благодаря не только еврейской теократiи, но и самому Христу, его неопредѣленному и шаткому направленiю, повинно въ томъ, что этотъ гебраизмъ позднѣйшаго времени игралъ во всемiрной исторiи роль какого-то моральнаго кошмара для лучшихъ культурныхъ народовъ. Конечно, эти народы вложили въ христiанство свое лучшее мышленiе и чувствованiе, даже отчасти въ немъ идеализировали; однако, чему же этотъ улучшающiй вкладъ могъ помочь, если исходный пунктъ и ядро снабжены были всѣми тѣневыми сторонами морали и фантастики еврейства! Если новые народы, поскольку они страдаютъ отъ азiатчины инфицированныхъ гебраизмомъ религiй, не рѣшатся совершенно отбросить этотъ фальшивый элементъ, то и они, хотя и не въ своихъ нацiональностяхъ, то въ своей духовной жизни, по крайней мѣрѣ въ нѣкоторой мѣрѣ, останутся зеркаломъ внѣшнимъ образомъ воспринятаго гебраизма.
Также должны они, въ противность первобытному христiанству, беречься его слишкомъ легковесную и снисходительную половую мораль принимать за что либо иное, а не за дурные плоды тогдашняго распада и разложенiя нравовъ. Разъ въ известной мѣрѣ, такъ сказать, мораль бардака - дѣло обычное, то слишкомъ легкой готовности прощать удивляться нечего, особенно среди евреевъ, которые на этотъ, пунктъ никогда не смотрѣли сколько нибудь серѣезно. Когда же къ этой снисходительности въ сферѣ половой морали присоединились и зачатки коммунизма бѣдныхъ, то такое положенiе по отношенiю къ собственности вместе съ проcлавленiемъ нищенства и святости нищенства - было вещью чисто еврейскою и весьма понятною у народа, который къ истиннымъ правовымъ понятiямъ всегда находился, въ натянутыхъ отношенiяхъ.
