особенно в картинах Караваджо, присутствуют и
lumen, и
lux, свет божественный и свет зримый, телесный. Караваджо прославился как мастер реалистического освещения, но драматизм светотеневых контрастов в сочетании с ясностью формы уводят свет его полотен за рамки реализма. Персонажи из простонародья, словно выхваченные из темноты, одинаково убедительно разыгрывают сцены священной и светской истории. По мере того как художник приближался к зрелости, свет на его картинах терял яркость, но не утрачивал своей двойственной природы. Если мы перенесемся в ХХ век, то увидим, что художники, как и прежде, используют свет как символ иного, нематериального мира. Таких примеров великое множество. Американский художник Джеймс Таррелл побуждает нас поднять глаза к небу, вернее, к круглому отверстию в потолке. И там, словно в окулюсе римского Пантеона, мы видим небо Кляйна. На ежегодном Празднике света в Лионе компьютерная световая анимация заставляет здания выгибаться и опускаться на колени.
Ле Корбюзье. Аббатство Ла-Туретт, фото 1 и 2 © Mark Cousins
Неподалеку от Лиона на холме высится бетонное сооружение – не то гигантский улей, не то боевой космический корабль из «Звёздных Войн», – однако вопрос освещения решен в нем поразительным образом. Если смотреть на спроектированное Ле Корбюзье аббатство Ла-Туретт снаружи, то назначение этих бетонных обрубков совершенно непонятно.
Но вот что происходит внутри. Дело в том, что обрубки – это верхние части световых шахт, через них в здание попадает солнечный свет, который постепенно становится все более рассеянным и мягким, превращаясь из lux в lumen. Сквозь круглое отверстие в потолке свет проникает в темное помещение и падает на бетонный блок, выкрашенный в винно-красный цвет.
Перед блоком на возвышениях установлены три алтаря, где монахи могут совершать мессу. Композиция в целом словно объединяет священный свет Эхнатона (здесь мы запросто можем представить себя внутри пирамиды) с Арнхеймовой простотой форм. А еще она заставляет вспомнить образ дома Тарковского со стоящими у двери детьми – темного внутри и залитого светом снаружи. Дизайн, цвет, свет, пространство – все здесь пиршество для глаз. Ла-Туретт зримо раскрывает тему нашей главы, посвященной путешествию от конкретного и реального к абстрактному. Красота монастырских алтарей действует на нас точно так же, как совершенство «Давида» и очарование Бэколл.
Не только свет позволяет увидеть невидимое. На русской иконе XIII века Иисус Христос изображен с тонким носом, маленьким ртом и большими миндалевидными глазами, акцентированными несколькими дугообразными линиями. Две прилипшие ко лбу прядки волос добавляют реалистичности этому, в остальном довольно схематичному, образу. Нам же важно направление взгляда Христа.
Вначале кажется, что он смотрит прямо на нас, однако, судя по асимметрии белков глаз, взгляд его устремлен чуть в сторону, немного выше нашего правого плеча: на нас, но не совсем. Мы смотрим на него, а затем вместе с ним, мимо себя, куда-то еще. В христианской традиции – это небеса. Господь говорит: «Царствие Божие близко. Рай не потерян». Он совершает за нас эту работу – направляет наш взор к ведомой и видимой ему абстракции. Переход от русской иконы к японскому кинофильму может показаться слишком неожиданным, но Ясудзиро Одзу вновь, уже в третий раз, появится здесь в нашей истории. В сцене с красными цветами и идущими девушками он пригласил нас на визуальную прогулку, а идеально уравновешенный домашний интерьер продемонстрировал, как жилище может выражать способ видения. На этом кадре из самого известного фильма Одзу «Токийская повесть» женщина смотрит в точности так, как Христос на иконе: на нас и не на нас. Наши глаза не встречаются. Куда же она смотрит? Сквозь нас, мимо нас – или чуть выше нашего правого плеча?
Спас Нерукотворный. XIII в. © Музей Андрея Рублева, Москва / Bridgeman Images
Одзу не был ревностным буддистом, но он определенно хотел, чтобы в его фильме присутствовал метафизический план. На надгробном камне режиссера нет ни имени, ни дат жизни, лишь знак «му» 無 – отсутствие, пустота.
«Токийская повесть», Ясудзиро Одзу / Shôchiku Eiga, Japan, 1960
В этой миниатюре из исламского манускрипта XV века использована форма глаза, но здесь глаз символизирует врата, сквозь которые проходят души, – это символ вечности. Двуединый символ созерцания абстрактного.
Взгляд в метафизические глубины имеет свою оборотную, темную сторону. В Древней Греции, арабском мире, Иране, Индии и Северной Африке верили, что смотрящее око может являться как символом зла, так и оберегом от него. В Древнем Египте изображение ока Ра (слева) представляло разрушительный, опасный аспект солнечного божества.
По всему Ближнему Востоку распространен амулет назар – глаз от сглаза (справа).
Отражение – важное понятие. Зеркало порой выступает в роли подручного дьявола. Оно разжигает губительное тщеславие. На русской иконе, о которой речь шла выше, Христос словно вглядывается в свой образ, но если долго смотреть в зеркало, то увидишь зверя, как это случилось однажды с Вирджинией Вулф. Нечестивая мачеха из сказки братьев Гримм, превратившаяся в мультфильме «Белоснежка и семь гномов» в Злую Королеву, посмотрелась в зеркало и увидела свою демоническую сущность.
«Белоснежка и семь гномов», Уильям Коттрелл, Дэвид Хэнд, Уилфред Джексон, Ларри Мори, Перси Пирс, Бен Шарпстин / Walt Disney Productions, USA, 1937
Представление о таящейся в зеркале угрозе живо и поныне. В фильме «Кэндимэн» по мотивам рассказа Клайва Баркера «Запретное», для того чтобы вызвать одержимое местью чудовище, достаточно посмотреться в зеркало и пять раз произнести его имя. Этот сюжет разрабатывался в двух сиквелах фильма, а потом и сам сделался частью городского фольклора.
Бог, пустота, абстракция, бездна, дьявол, метафизика – люди всегда убеждали себя в том, что могут проникнуть взглядом в эти глубины, и придумывали разные способы это сделать: египетские иероглифы, брутализм в архитектуре, православные иконы, кадры из японских фильмов, восточные талисманы, хоррор и фантастика. Индуистский бог Шива изображается танцующим в кольце пламени, с разметанными по вселенной волосами, – своим танцем он приводит в движение мир. Этот образ призван поведать нам о творении и гибели, о цикличности космических процессов, о главенстве божественной силы и мистической силе танца – о мироздании.
Индуизм предельно нагляден, чувственно-конкретен. Божества принимают множество человеческих и звериных обличий, словно путь созерцания ведет не от материального к абстрактному, а в обратном направлении: от божественного и незримого к
