В своем труде Фукан, ярый адепт христианской религии, достаточно убедительно (даже в интерпретации Хаяси) расправляется с доводами неоконфуцианца. Но следует подчеркнуть, что речь в сочинении идёт не только и даже не столько о преимуществах или недостатках христианства, сколько о приятии или неприятии западной культуры как таковой. Невежественный в области естественных наук, Хаяси Радзан, постоянно апеллирующий к авторитетам конфуцианства, явно проигрывает просвещённому европейцу Фукану Вот как Хаяси пытается, например, опровергнуть заявление Фукана о шарообразности Земли: «Такое обоснование невозможно. Как может быть небо под Землёй?.. Говорить, что нет верха и низа – это отрицание разума… Чжу Си утверждал, что половина неба вращается вокруг дна Земли, но твои взгляды не согласуются и с этим».[125] Хотя победу в диспуте Хаяси Радзан приписывает себе, на самом деле, вероятно, противники разошлись, каждый уверенный в собственной правоте.
В том же, 1606-м, году Фукан участвовал ещё в одной теологической дискуссии. На этот раз его оппонентом был известный знаток буддизма из школы Хоккэ. Фукану и его удалось привести в полное замешательство своими доводами.
В иезуитских записях за 1607 г. о Фабиане Фукане говорится дважды. В этом году он вместе с высокопоставленными португальскими иезуитами нанёс визит первому сёгуну Токугава Иэясу удалившемуся на покой, а также побывал в г. Эдо (ныне Токио) у второго сёгуна из династии Токугава – Хидэтада. Это последнее упоминание о Фукане-христианине. Уже в качестве предателя-отступника, изменившего христианской вере,[126] он фигурирует в письме о. Родригеса в 1616 г. И наконец в 1621 г. в одном из португальских писем рассказывается о Фукане, находящемся при смерти в г. Нагасаки, и о его еретическом антихристианском произведении «Ха Дайусу» (Против Бога).
Данное произведение, написанное в 1620 г., – поворотная и одновременно итоговая работа Фабиана Фукана, эволюционировавшего от буддизма к христианству и в конце концов вновь вернувшегося к прежней вере. Содержание «Ха Дайусу» во многом повторяет текст религиозного диспута из «Кириситан моногатари», поэтому мы не будем останавливаться на его анализе. Отметим только, что в «Ха Дайусу» Фукан пытается более спокойно и аргументировано, нежели автор «Кириситан моногатари», критиковать христианскую догматику и восхвалять преимущества буддизма, конфуцианства и синтоизма. Однако чувствуется, что главным стимулом для написания работы послужила не разочарованность автора в христианстве, а его обида на иезуитов, не оценивших по достоинству его преданности и таланта. Не случайно на закате «христианского века» появилось ещё несколько аналогичных произведений раскаявшихся японских теологов, разделивших, по всей вероятности, судьбу Фабиана Фукана (таких как Кавано Тюан и Судзуки Сёсан).
В заключение хотелось бы отметить некоторые благотворные для японской культуры последствия возникших тогда японо-европейских связей. Как уже отмечалось, к концу XVI в. христианство распространялось в Японии довольно быстрыми темпами. Икон с изображениями христианских святых, доставляемых из Европы, не хватало. Поэтому в 1590 г. состоялось совещание администрации японских иезуитских семинарий, посвящённое вопросу создания художественных мастерских для пополнения фонда икон. В результате, в том же году при нескольких семинариях возникли школы живописи, где молодые японские художники обучались искусству копирования европейских картин.
Так было положено начало образованию школы ёга (букв. «европейская картина»). Один из мэтров школы ёга, талантливый итальянский художник Джованни Никколо, приглашённый иезуитами в Японию ещё в 1583 г., преподавал искусство западной живописи в школах Арима и Хатирао. Он же начал обучать японцев искусству гравюры. Достойный представитель культуры Ренессанса, Никколо был энциклопедически образованным человеком. Известно, что он написал великолепные картины Христа и Богоматери, утраченные впоследствии. Ученики Никколо плодотворно трудились над созданием портретов христианских святых (к которым, кстати, в 1623 г. был причислен и Франциск Ксавье). Интересно, что ими использовалась и светская тематика. Школа ёга дала японцам возможность познать европейскую культуру, так сказать, изнутри. Ведь её художники копировали произведения европейцев, отражавшие, в свою очередь, европейский взгляд на мир. Картины ёга, выполненные посредством западной живописной техники,[127] показывали японцам другие страны и народы Земли с точки зрения европейцев. Это был как бы взгляд на вселенную глазами западного человека.
Выше мы уже говорили о стремлении японцев получить у «южных варваров» сведения, в первую очередь полезные в повседневной жизни. Они сразу же заинтересовались навигацией и географией, необходимыми при налаживании межнациональных торговых и культурных связей. Географические карты, получившие в результате этого распространение на Японских островах, стали изображаться даже на ширмах и веерах. Яркий колорит, красочные детали, высокая техника исполнения делали их настоящими произведениями искусства. Как считают японские искусствоведы,[128] «географические» ширмы по зрительному впечатлению ничуть не уступали лучшим образцам художественных ширм. Характерно, что и на многих художественных ширмах, созданных в рамках искусства, посвящённого «южным варварам» – намбан бидзюцу – имелось в углу изображение глобуса. Таким образом художники пытались передать принадлежность запечатлённых ими мест всему огромному миру. Столь часто фигурировавший на ширмах порт Нагасаки выступал уже не просто в качестве конкретного города Японии, но как частица Земного шара, а на населяющих Нагасаки японцев и европейцев зритель смотрел как на представителей всего человеческого сообщества. «Географические» ширмы, как и искусство намбан бидзюцу в целом, свидетельствовали о стремлении японцев познать другие народы, соотнести себя с ними, определить своё место на Земле.
Кроме того, в конце XVI в. в Японии в связи с ростом популярности христианства создавались католические учебные заведения. Количество учащихся в них постоянно увеличивалось,[129] и возникла необходимость в учебниках на японском языке. На уже упоминавшемся совещании иезуитов 1590 года было вынесено решение печатать такие учебники. Благодаря этому в 1591 г. были изданы «Жития святых», и с тех пор печатание религиозных книг стало регулярным. Хотя японский текст записывался по фонетическому принципу латинскими буквами, подобное начинание явилось важным шагом в деле просвещения народа Японии.[130]
Подведём теперь некоторые итоги. В настоящей статье была сделана попытка осветить историю «христианского века» в Японии, до последнего времени обделённого вниманием со стороны российских востоковедов. В отличие от максималистски настроенных западных исследователей (считающих, что раз связи Японии с внешним миром прервались, и чужеродные влияния были почти полностью искоренены, то не стоит придавать им большого значения), сами японцы признают несомненную значимость первых контактов с европейской культурой. И действительно, вряд ли стоит игнорировать последствия пусть и краткого в масштабах мировой истории культурного диалога до того независимо развивавшихся народов. Ведь результатом в данном случае явилось усвоение японцами многочисленных новых прикладных и естественнонаучных знаний, перенятие некоторых эстетических традиций и довольно глубокое знакомство с духовно-религиозным христианским мировоззрением.
Автора статьи могут упрекнуть в почти полном отсутствии изображения негативных сторон японо-европейских связей XVI–XVII вв., но мы и не ставили перед собой задачи всеобъемлющего описания этих связей. Ясно, что всякое историческое явление многогранно и оценивать его однозначно нельзя. Одно представляется бесспорным – сотрудничество и взаимопонимание возможно только при соблюдении народами и государствами принципа, сформулированного И. Кантом: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своём лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему как к средству».[131] Именно такой была наша исходная установка при описании исторического эпизода, где актуальнейшая проблема взаимодействия культур приобрела столь яркие и драматические формы.
Предтечи и начала японской социологии
Японская социология во многом обязана своим появлением заимствованию достижений западной социальной мысли. Напомним, что первые кафедры социологии были основаны в США: в 1876 г. – в Йельском университете, в 1892 г. – в Чикагском университете. Третья в мире социологическая кафедра была образована в Токийском императорском университете в 1893 г. Напомним, что вторая половина XIX века была в Японии временем так называемой реставрации, или эпохи Мэйдзи, когда начали интенсивно формулироваться научные принципы. До этого любое познание мира осуществлялось в рамках господствовавшей буддийско-конфуцианской традиции, теоретическая же мысль и дискурсивное знание не развивались вообще. Лишь с 1868 г., когда на смену военно-феодальной диктатуре пришло в меру прогрессивное правительство во главе с императором Мэйдзи, в жизни японцев стали совершаться перемены. Закончилась двухвековая изоляция страны от мира, поддерживавшаяся силой военных диктаторов – сёгунов. Япония встала на капиталистический путь развития, взяв в качестве ориентиров политическую организацию, юридическую систему и экономическую структуру западных государств. Почти с нуля создавалась современная промышленность (кораблестроение, производство цемента, хлопка и т. д.). «Невозможно отрицать того обстоятельства, – пишет японский учёный Иэнага Сабуро, – что модернизация японского общества внешне представляла собой процесс заимствования западной культуры»[132] (курсив наш. – А. Л., Е. С.). Но что же определяло духовную жизнь Страны восходящего солнца до её встречи с западной цивилизацией?
