То, что Филипп терпеливо ждал все эти восемь лет, не делая никаких попыток поторопить ход событий, говорит, конечно, в его пользу. Или он, наверное, женившись на своей бешеной невесте в неполных восемнадцать лет, был еще сравнительно молодым и неиспорченным человеком. Жаль только, что наш красавец на этом не успокоился, а объявил себя с бухты-барахты королем всей Испании. Тут его тесть, который до этого, желая, наверное, сохранить мир в семье, помалкивал в тряпочку, потерял терпение. Что он там предпринял, история для нас не сохранила, но что мы знаем точно, так это то, что Филипп, прокоролевствовав недолго, скончался при невыясненных обстоятельствах.
Но это неважно. Важно то, что Хуана в 1500 году без особых приключений родила мальчика, которого назвали Карлом Пятым. То есть Пятым его, возможно, назвали не сразу, но, как только мальчик слегка подрос, оказалось, что он и есть Карл Пятый.
В девятнадцать лет Карл V становится римско-германским императором. Благодаря удачной женитьбе своего деда Максимилиана, от которого он унаследовал свой титул — тот ухитрился на склоне лет тоже сделаться императором, — а также не менее удачному браку папы Филиппа он приобрел в свои владения Нидерланды, Испанию, все новые американские колонии, часть Италии и все унаследованные им от Габсбургов австрийские владения. Нельзя сказать, чтобы ему выпало легкое правление — со всех сторон полезли невесть откуда объявившиеся будущие протестанты во главе с Лютером и Кальвином. Германия расползалась по частям, и он, устав от государственных забот, отрекся от трона, предусмотрительно разделив свою империю на две части — титул императора достался его брату Фердинанду, а Нидерланды и Испания — сыну Филиппу II. Последние два года жизни он провел в монастыре в Испании. Недаром же он в свое время сказал, что на английском языке хорошо говорить с другом, на французском — с любовницей, на немецком — с врагом, а на испанском — с Богом.
Тут некстати вспоминается сцена из «Тиля Уленшпигеля», где Карл появляется на Страшном суде с недоеденной сардинкой. Видимо, это был большой любитель покушать. И поэтому мы чувствуем к нему определенную симпатию. К тому же отречься от престола — это довольно яркий и внушающий уважение факт его биографии.
Но если при Карле, который вырос в Нидерландах, голландцам жилось сравнительно неплохо, то сынок его, Филипп, просто как с цепи сорвался. Он был патологически жестоким психопатом. Получив воспитание в Испании, он стал ревностным католиком, возомнив, что призван Господом огнем и мечом внедрять на земле истинную веру.
Уже при Карле в Нидерландах количество последователей Лютера и, чуть позднее, Кальвина росло не по дням, а по часам, и Карл V усматривал в этом — и не без оснований — угрозу для своей католической империи. И еще при Карле в Голландии заполыхали костры, на которых сжигали непокорных еретиков.
Но при Филиппе это прямо превратилось в эпидемию. Чуть что не так — пожалуйте на костер. К тому же Филиппу постоянно не хватало денег, поэтому он обложил жителей Нидерландов совершенно непосильными налогами.
Пока налоги взимались с крестьян и ремесленников, все было более или менее спокойно. Но когда это коснулось и богатых купцов, и аристократии, им стало невмоготу терпеть, что кто-то со стороны присматривается к их богатствам. В 1567 году они собрали делегацию из трехсот наиболее знатных людей Нидерландов и явились в Брюссель к наместнице Филиппа Маргарите Пармской. Речь держали два наиболее богатых и знаменитых графа — Ламораль Эгмонт и Филипп ван Хоорн.
— Так и так, ваше высочество, — сказали графы, — это прямо сил никаких нет терпеть. Если так будет продолжаться, поручиться ни за что не можем.
— Ладно, — говорит Маргарита, — я подумаю.
И, одарив делегатов разными скромными сувенирами, отпускает их с Богом.
Когда успокоенные аристократы, толкаясь в дверях — все-таки, шутка сказать, триста человек! — наконец ушли, она тут же позвала своего советника, французского кардинала Гренвиля.
— И что ты на все это скажешь? — спрашивает она, кладя ему голову на плечо. — По-моему, они какие-то несобранные.
— Не переживай, рыбка, — говорит кардинал, гладя ей прическу, — се ne sont que des Gueux.
То есть не о чем тут волноваться, это просто бродяги. Не стоило бы приводить французскую цитату, но это обидное словцо «Gueux» — «Гё», бродяги, дошло каким-то образом до голландцев, и они, подняв впоследствии восстание, стали именовать себя «гёзы».
И конечно, такая негибкая политика со стороны испанцев толкала все больше людей в объятия лютеранства и кальвинизма. В 1568 году разразился так называемый статуйный бунт — кальвинисты врывались в церкви и вдребезги разбивали драгоценные статуи: с их точки зрения, католики были идолопоклонниками, что, как известно, противоречит заповедям Господним («Не сотвори себе кумира»).
— Ах так, — сказал Филипп, когда запыхавшийся гонец сообщил ему за ужином неприятное известие и развязал салфетку. — Ну они у меня попляшут.
И с этими словами он смещает эту глуповатую и, наверное, более или менее добродушную Маргариту Пармскую и назначает на ее место свирепого герцога и генерала Альбу.
А надо сказать, что в это время наместником Филиппа в самой богатой провинции Нидерландов — Голландии с ее главным городом Амстердамом — служил некто Вильгельм, герцог Нассау. Нассау — это было такое сравнительно небольшое герцогство в Германии со столицей Висбаден. Этот самый Вильгельм был довольно богатым человеком, в частности ему еще принадлежали ряд земель в Нидерландах, а также герцогство Оранж в Южной Франции. Благодаря этому герцогству у Вильгельма было и другое прозвище, под которым он нам известен лучше, а именно Вильгельм Оранский.
Вильгельм, так же как и герцог Альба, был в свое время генералом в армии Карла V, и, поскольку для полуголландца Карла он был ближе, чем надменный испанец Альба, король осыпал его всякими милостями, которыми то и дело забывал осыпать Альбу. И тот, говорят, страшно ревновал и, как рассказывают, не раз говорил своим друзьям: «Ну, дескать, попадись мне только этот Вильгельм на узкой дорожке!»
И когда генерал Альба стал наместником Филиппа во всех Нидерландах, то есть прямым начальником Вильгельма Оранского, наш герцог быстро сообразил, что ничего хорошего ему ждать не приходится, и, побросав все, сбежал в свое герцогство Нассау.
А Альба начал свое правление с того, что в том же 1568 году отрубил головы графам Эгмонту и ван Хоорну, обвинив их в том, что это они устроили разгром церквей, хотя истории об этом неизвестно. Во всяком случае, Гёте написал об этом трагическом событии специальную драму, а Бетховен эту драму увековечил в увертюре «Эгмонт». Наверное, этот самый Эгмонт был действительно яркой фигурой и, судя по имени, в котором слышатся и амуры и аморалка (Ламораль!), любимцем женщин.
А герцог Альба, чтобы и другим неповадно было, вместо того чтобы облегчить налоги, ввел новые.
Мало этого, он учредил специальный Суд по делам мятежей — своего рода ревтрибунал, который всех подряд приговаривал, в духе времени, к сожжению на костре. Многие горожане, и не только горожане, справедливо опасавшиеся за свою жизнь, погрузились на корабли и ушли в море, чтобы добывать себе средства на пропитание вольным пиратским промыслом. Впоследствии они получили название «морские гёзы».
А Вильгельм Оранский, который никак не мог примириться с потерей своих немалых нидерландских владений, вместе со своим братом начал собирать две армии. Военные расходы оказались больше, чем он предполагал, так что ему пришлось продать даже столовое серебро. И мы легко можем себе представить, что это было за серебро и сколько его было, если денег от его продажи хватило на вооружение целой армии.
Впрочем, полководческими успехами Оранский не мог особенно похвастаться — обе армии, вышедшие в поход против испанцев, оказались разбитыми. Но, как говорится, нет худа без добра — постоянно растущая армия гёзов, как морских, так и сухопутных, в знак одобрения военных попыток Вильгельма объявила его своим наместником вместо герцога Альбы.
Время шло, и движение гёзов становилось все более раздражающим для Альбы. В их руках находились отдельные города, а в 1572 году морские гёзы штурмовали и захватили город Брилле.
Здесь чаша терпения Альбы переполнилась, он двинул войска на город Алкмаар и осадил его.
И тут голландцы продемонстрировали свое умение извлекать выгоду из всего, даже из тех географических неудобств, которыми так щедро наградила их природа. Они, недолго думая, под покровом ночи прокопали дыру в окружающей Алкмаар дамбе. В результате испанскую армию просто смыло, как если бы кто-то дернул за цепочку в туалете.
— Ах так, — сказал Альба, — ну погодите же.
