Песен Галича Андропов, конечно, не любил, а Высоцкий и Юрий Визбор ему нравились (тогда как у Гришина в МК за слушание записей Высоцкого можно было и поплатиться партбилетом).
Относительно движения интеллигенции, направленного на демократизацию режима, Андропов был сильно насторожен, поскольку боялся, что оно может стать только первым шагом к грубому и кровавому свержению коммунистического режима. Венгерский сценарий не просто был у него перед глазами – он стал его личной драмой. В Будапеште толпа перед окнами посольства пытала и линчевала коммуниста, Андропов уговаривал жену не смотреть, но ничего не мог сделать – она осталась неизлечимо психически травмированной ужасной картиной того повешения. Позже Андропов непримиримо враждебно относился к диссидентам, считая их деятельность крайне вредной для развития режима и для престижа СССР.
Понятно, что с таких позиций оценка одним из его молодых «единомышленников» ситуации после Хрущева как реставрации сталинизма воспринималась им как принципиальное расхождение и даже как измена.
Оказалось так, что Андропов был среди немногих, кто после переворота в 1964 г. сформулировал что-то вроде программы действий. Он был заведующим одним из двух десятков отделов ЦК и имел ранг секретаря ЦК «третьего сорта» («первым сортом» шли секретари – члены политбюро, вторым – секретари – кандидаты в члены, третьим – просто секретари). Отдел, которым он заведовал, занимался странами «социалистического содружества» и рядом с другим международным отделом (компартий зарубежных стран) входил в компетенцию секретаря ЦК КПСС Суслова. Отдел Андропова сокращенно называли просто «отделом ЦК», отдел Пономарева – международным отделом. Но если послы в странах Запада (кроме США) непосредственно подчинены были министру Громыко, то прямо выходили на генсека, кроме посла в США, также послы в «соцстранах», как и секретари ЦК нацкомпартий или обкомов. А к тому же Андропов стал секретарем ЦК по странам «социалистического содружества» после того, как успешно решил венгерскую проблему.
Формулировка «программы Андропова» была связана с деятельностью организации Варшавского договора. В 1965 г. был представлен на политбюро за подписью секретаря ЦК – зав. отделом ЦК Андропова и министра иностранных дел Громыко проект документа о создании военной организации стран «социалистического содружества» и ее Политического консультативного комитета. Он стал предметом острой критики с «классовых, партийных позиций» со стороны Шелепина, и Андропов должен был отстаивать определенные общие принципы. Как свидетельствуют воспоминания участников событий, Андропов выступал за мирное сосуществование, использование международных связей для научно-технического прогресса в СССР, привлечение науки к решению управленческих вопросов, развитие демократии и самоуправление, сосредоточение партии на вопросах политики. Что это должно было значить конкретно, установить в настоящий момент трудно. Характерно, что Андропов отрицательно относился к апелляциям к опыту «китайских товарищей» и что критика проекта Андропова – Громыко со стороны Шелепина нашла поддержку у Косыгина.
А. А. Громыко
А. Н. Косыгин
Здесь перед нами, по-видимому, самая загадочная страница последнего периода советской истории. В перспективе вырисовывался вариант, который напоминал более поздний китайский путь реформ, путь Дэн Сяопина. Коммунистический режим в СССР мог оставить неприкосновенной политическую систему, сосредоточив все силы на реформировании экономики в либеральном направлении. Соответствующие идеи развивались во времена Хрущева харьковским экономистом Либерманом, подготовка реформ началась в 1960-е гг. Косыгин в чем-то напоминает Дэн Сяопина – а именно он оставался сталинистом и в личном плане, потому что относился к Сталину с большим пиететом, а главное, в плане политическом, потому что и мысли не имел о каких-то реформированиях режима в целом. Идеи Косыгина в чисто экономическом измерении оставались скромно либеральными. Кто знает, как бы пошло дело, если бы рыночное реформирование по-настоящему началось. Как будто предчувствуя будущее направление китайского реформаторства, Косыгин отстаивал необходимость быстрого налаживания отношений с Китаем и призывал Брежнева поехать в Пекин. В 1966 г. он имел возможность встретиться с «китайскими товарищами» в ходе поездки во Вьетнам. В Китае актуальна была «культурная революция», и советский премьер смог лично убедиться, что вернуться к «дружбе» с Мао нет никаких шансов.
Мао Цзэдун и А. Н. Косыгин
Андропов отнесся негативно к попыткам реформировать советскую экономику. Странно, что его не увлек успешный опыт экономических реформ в Венгрии, хотя к Яношу Кадару он относился с глубоким уважением и его политику одобрял. Очевидно, либеральные экономические реформы он считал уступкой специфически венгерской ситуации, а не неизбежностью для научно-технического развития социалистической системы. Отчасти причиной было полное отсутствие у него своих позиций и даже серьезной заинтересованности в отрасли экономики, о чем вспоминает Арбатов. Отчасти – принципиальная уверенность Андропова в том, что партия должна оставить попытки решать технико-экономические проблемы в духе хрущевских инициатив и цифровых наметок и заняться политикой. Отчасти, возможно, скепсис относительно реформ вызван был опытом Югославии, которая достаточно далеко зашла в попытках приспособить социализм к рынку и имела здесь немало проблем. А главное, все-таки, в том, что Андропов не подвергал сомнению централизованное плановое руководство экономикой и считал, что все дело в элементарной управленческой некультурности и неумении использовать те ресурсы, которые имеет коммунистическая система в ее «классическом» (читай – сталинском) варианте. Через многие годы эту мотивацию объяснил будущий «гэкачепист» В. А. Крючков, один из ближайших сотрудников Андропова в посольстве в Будапеште, потом в отделе ЦК и, наконец, в КГБ: «…Андропов побаивался, что предлагаемые Косыгиным темпы реформирования могут привести не просто к опасным последствиям, но и к размыву нашего социально-политического строя».[698]
Позиция Андропова относительно экономических реформ не выглядит такой уже неожиданной, учитывая общую ситуацию в экономической мысли в СССР. Там господствовали крепколобые догматики-схоласты; главной опорой их была кафедра политэкономии социализма Академии общественных наук при ЦК КПСС (И. И. Кузьминов) и Институт экономики АН СССР (Е. И. Капустин), а прикрывал их сектор экономики отдела науки ЦК, который при Брежневе возглавлял бездарность и реакционер М. И. Волков, свояк Черненко. Противостояли крепколобым два разных прогрессивных направления: «рыночники» и «математики». «Рыночники» активно выступили еще при Хрущеве; кроме Либермана среди них достаточно назвать Л. В. Канторовича, который после эмиграции стал нобелевским лауреатом. «Математики» (в первую очередь Центральный экономико-математический институт, ЦЭМИ, во главе с академиком Н. Т. Федоренко) опирались на традиции экономической статистики (Немчинов), достаточно сильные в СССР, а с политической точки зрения были совместимыми с «антирыночным» руководством, поскольку возлагали надежды на использование науки, не связывая это с реформированием принципиальных централизаторско-плановых принципов экономики. Особенно ярко эту идеологию выражал влиятельный украинский математик – директор Института кибернетики АН УССР В. М. Глушков, который убедительно показывал невозможность учесть все необходимые для современного планирования параметры без широкого внедрения автоматизированных систем управления (АСУ). В сущности, обе платформы не противоречили друг другу, но установка на кибернетику и математическое программирование способствовала иллюзиям относительно неиспользованных ресурсов централизованной плановой системы. Поскольку Андропов не интересовался экономической теорией и по должности не имел к ней прямого отношения, трудно заподозрить его в симпатиях к «математикам», но надежды на (математическую) науку и компьютерную технику, которая сможет наилучшим образом использовать «преимущества социалистического строя», имеют в обоих случаях одинаковые истоки.
Столкновения по поводу экономических реформ и отношения к китайскому опыту, в первую очередь с Косыгиным, имели тяжелые последствия для Андропова и закончились для него в 1965 г. инфарктом. Однако они резко повысили авторитет Андропова в глазах Брежнева и его консервативного окружения. Особенно враждебно к Косыгину относился его земляк – ленинградец, такой же выдвиженец Жданова и сталинский нарком – Устинов. Характерно, что в ходе посещений Венгрии Брежнев просто не знал, о чем разговаривать с Кадаром, пока венгерские товарищи не повезли всех на охоту. Отношение Брежнева к идеям Косыгина полностью отражают слова, сказанные им по поводу доклада главы правительства на сентябрьском пленуме ЦК 1965 г.: «Ну что он придумал? Реформа. Реформа… Кому это нужно, да и кто это поймет? Работать нужно лучше, вот и вся проблема».[699] Эта фраза дошла и до Косыгина. В конечном итоге, она была вульгарным и примитивным преломлением позиции Андропова. Решение, найденное Брежневым, было, с аппаратной точки зрения, гениальным: Андропова освободили с работы в ЦК, чем удовлетворили и Суслова, и Косыгина; его абсолютно неожиданно назначили председателем КГБ; а с должности главы КГБ сняли Семичастного, в то же время с должности секретаря ЦК – Шелепина, оставив его в политбюро как… председателя профсоюзов. С весны 1967 г., таким образом, угроза со стороны шелепинской группы и «косыгинской реформы» перестала существовать.
