Методы и стили // Теория литературы, т. I.
Памяти Александра Викторовича Михайлова
Лебедев E. Н. Рыцарь «легкокрылой» науки.
Сазонова Л. И. Служение науке.
Касаткина Т. А. «Не пропустите человека…» // Контекст-1994— 1995: Литературно-теоретические исследования.
Гончаров Б. П., Гугнин А. АНиколаев П. А., Чигарева Е. И. Уроки большой жизни: Памяти А. В. Михайлова // Филол. науки,
№ 6.
Rodi F. Zum Tod von Alexander V. Michailow // Dilthey-Jahrbuch, 1996, Bd. 10.
Александр Викторович Михайлов
ЯЗЫКИ КУЛЬТУРЫ Учебное пособие по культурологии
Издатель А. Кошелев
Составление Н. С. Павловой, С. Ю. Хурумова Библиография А. А. Тер-Сааковой Корректор JI. Ю. Аронова
Подписано в печать 20.05.97. Формат 70x100 1/16. Бумага офсетная № 1, печать офсетная, гарнитура «Школьная». Уел. п. л. 73,53. Заказ № 1776 Тираж 3500.
Издательство «Языки русской культуры».
129345, Москва, Оборонная, 6-105;' ЛР № 071304 от 03.07.96. Тел. 207-86-93. Факс: (095) 246-20-20 (для аб. М153). E-mail: sch-Lrc.msk.ru
Отпечатано с оригинал-макета во 2-й типографии РАН. 121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 6..
Чтобы быть вполне хорошим германистом, необходимо иметь знания, выходящие и за пределы германистики. Как профессиональный латинист и эллинист свидетельствую, что А. В. Михайлов совершенно свободно читал по-латыни и весьма хорошо — по-гречески, а чувствовал строй каждого из этих языков так, как это удается не каждому специалисту по классической филологии. Впрочем, мое свидетельство подтвердят и некоторые тексты этой книги. А уж в какой мере он владел материалом отечественной культуры, читатель этой книги оценит тем более.
См. об этом: Соколов М. Н. Христос у подножия мельницы-фортуны. — В кн.: Искусство Западной Европы и Византии. М. 1978, с. 132–157; Connermann K. Der Poet und die Maschine. Zum Verhдltnis von Literatur und Technik in der Renaissance und im Barock. — Teilnahme und Spiegelung. Festschrift fьr Horst Rьdiger. Berlin; New York, 1975, S. 173–192.
Здесь и далее цитаты из «Фауста» даны в переводе Б. Пастернака
Novalis. Werke / Hrsg. von P. Kluckhohn. Leipzig, <1928>, Bd. II, S. 75
Jean Paul. Werke / Hrsg. von H. Miller. Mьnchen, 1967, Bd. V, S. 96
Novalis. Op. cit., S. 75.
Эти стихи Гёте содержат и еще ряд иронических нюансов, которые сейчас невозможно затронуть.
Goethe. Berliner Ausgabe. Berlin, 1963, Bd. 11, S.
Надо полагать, что возможное различение «течений» и «направлений» не настолько существенно, чтобы фиксировать его; также не слишком существенно, признают ли писатели такого-то круга определенную литературную программу.
См.: Immerwahr R. Romantisch: Genese und Tradition einer Denkform. Frankfurt a. M., 1972, S. 165.
См.: Jean Paul. Op. cit., Bd. V, S. 377. См. также: Жан-Поль. Приготовительная школа эстетики. М., 1981, с. 331; о приеме персонификации «романтизма» в образе «романтика» и «нигилизма» в образе «нигилиста» говорится во вступительной статье к этому изданию. Слово «романтик» встречается также и в опубликованных посмертно черновых записях Новалиса, но там оно вполне очевидно означает «романиста», сочинителя романов: «Жизнь — что-то вроде красок, звуков и силы. Романтик изучает жизнь, как художник, музыкант и механик изучают краску, звук и силу. Тщательное изучение жизни творит романтика, как тщательное изучение краски, формы, звука и силы — художника, музыканта и механика» (Novalis. Op. cit., Bd. Ill, S. 263). Ср. сходные высказывания Новалиса: «Романтизм (Romantik). Все романы, в которых встречается истинная любовь, суть сказки — магические события» (Ibid., S. 74); «Романтизм (Romantik). Абсолютизация — универсализация — классификация индивидуального момента, индивидуальной ситуации и т. д. — вот, собственно, существо романтизации (Romantisierens, т. е. «романизации». — А. М.), — см. „Мейстера“», „Сказку“» (Ibid., S. 75), — имеются в виду «Годы учения Вильгельма Мейстера» и «Сказка» Гёте; «Романтизм. Не должен ли был бы роман заключать в себе все разновидности стиля, в последовательности, направляемой общим духом целого?» (Ibid., S. 88). И все эти пробные, окказиональные словообразования в тетрадях Новалиса (романтик-романист и романтизация-романизация) тоже проникнуты своевременным, при этом не доводимым до конца, намерением отдать отчет в новом качестве литературного творчества рубежа веков и зафиксировать его в наиболее подходящем, удобном слове. Характерно здесь, обычное и для Ф. Шлегеля, и для Новалиса насилие над языком, когда онемечиваются в огромном количество слова иностранные, латинские, романские, — надо почувствовать, сколь необычно звучат эти «романтики», «романтизации» и все прочие неологизмы для самого Новалиса.
О генетическом составе немецкого понятия «романтизм» см.: Hoffmeister G. Deutsche und europдische Romantik. Stuttgart, 1978, S. 1—12.
См. например, сборник «Возникновение русской науки о литературе» (М., 1975, с. 395–396); сборник «„Romantic“ and Its Cognates» (ed. by H. Eichner. Manchester, 1972), содержащий статьи об истории понятия «романтическое» в Англии, Германии, Франции, Италии, Испании, скандинавских странах, России; помимо статей и книги Р. Иммервара, сохраняет значение исследующая генезис «романтического» в Германии работа: UllmannR., Gotthard H. Geschichte des Begriffs «Romantisch» in Deutschland. Berlin, 1927. Однако сама тема заслуживала бы новой разработки на современном уровне, с учетом всей ее диалектической сложности.
Это очень важно подчеркнуть, чтобы не создавалось впечатления известной однородности становления подобных (крайне разнородных) понятий. Как раз каждое совершенно особо сопрягает теорию и историю, каждое по- своему отражает исторические закономерности развития. Понятие «барокко» совсем иначе, чем «романтизм», связано с представлением о неправильном и причудливом (или даже «косом»), заключенном в слове, давно уже обработанном европейскими языками до возникновения искусствоведческого и литературоведческого понятия «барокко».
Тут слово «романтический» — еще в своем «доромантическом» употреблении; однако вся естественная простота слова, его привычность для своего времени оборачиваются предельной сложностью, если надо вполне ясно сказать, в каком именно смысле употребил здесь Шиллер слово «романтический».
Даже у такого видного музыковеда, каким был Ф. Блуме, бросается в глаза неотчетливость и смазанность представлений о развитии немецкой литературы, о ее этапах, поэтому и проведенные им границы романтизма в немецкой музыке не могут убедить историка немецкой культуры (см.: Epochen der Musikgeschichte in Einzeldarstellungen. 3. Aufl. Kassel; Mьnchen, 1977, S. 309–315).
Такое знание литературы — это же относится и к истории искусства — никогда не может быть до конца письменно зафиксировано, оно прежде всего воплощено в живых носителях этого знания, и если задача их — быть щедрыми в изложении его, то первейшая задача живой науки — интенсивно отчуждать всевозможное устойчивое, фактическое знание в виде компендиев, словарей, справочников, летописей и т. д., способных фиксировать все сколько-нибудь безусловно известное; следовало сказать об этом, поскольку такие «вспомогательные» области науки у нас все еще недооцениваются в прямой ущерб ей.
Решительно невозможно согласиться с тем, чтобы считать барокко переходным или вторичным этапом в развитии литературы по сравнению, например, с Возрождением. По моему убеждению, в эпоху барокко совершаются процессы, еще более значительные для судеб литературы (и всей культуры), чем происходившие в эпоху Ренессанса. К этим проблемам, однако, наша наука будет еще возвращаться не раз.
Пользуюсь случаем, чтобы напомнить о блестящей статье Л. В. Пумпянского, посвященной процессам рубежа XVII–XVIII вв. в литературах немецкой и русской: Пумпянский Л. В. Тредиаковский и немецкая школа разума. — В кн.: Западный сборник. М.; Л., 1937, вып. 1, с. 157–186.
Ведь даже и такое запоздавшее понятие культурной истории, как «барокко», было тоже (как и «романтизм») результатом саморефлексии истории в познании..
Нет никакой иной возможности работать над историей литературы, кроме как изучая ее внутреннюю логику, кроме как проникая в нее и осваиваясь внутри литературного процесса, — факты сами по себе немы, это лишь начало процессов своего осмысления (или немые их отпечатления); невозможно поэтому заниматься национальной литературой, не проникнув в логику ее национального самоосмысления. Занимаясь чужой литературой, можно многое видеть со стороны лучше или иначе, но только при соблюдении указанного условия.
