Тем самым, «различие» теряет свое онтологическое значение, которое оно имело в доктрине структурализма; «инаковость» оказывается «одинаковостью» авторы исследования постулируют тождество «плюрализм-монизм», объявляя его «магической формулой» (Делез, Гваттари, 137 с.34), поскольку различие поглощается недифференцированной целостностью и теряет свой четкий маркированный характер.
Примечательно, что ризома вообще стала рассматриваться многими как эмблематическая фигура постмодерна. В частности, итальянский теоретик литературы (Умберто Эко, создавший, пожалуй, самый популярный на сегодняшний день «постмодернистский» роман «Имя розы» (1980) и написавший не менее известное к нему послесловие «Заметки к роману „Имя розы“» (1983) (63), охарактеризовал ризому как своеобразный прообраз лабиринта и заметил, что руководствовался этим образом, когда создавал свое произведение.
У Делеза с Гваттари вся сила аргументации ушла на доказательство якобы неизбежного превращения различий в свою противоположность, в результате чего все они уровнялись между собой в неком «моменте единства», независимо от того, как его понимать. Таким образом, это постулируемое ими единство приобрело характер недифференцированной структуры, некоего хаотичного, аморфного псевдообразования.
Критика традиционной структуры знака
Традиционная структура знака основывается на теории репрезентации, т. е. на постулате, что знак репрезентирует какое-либо явление или предмет, образуя таким образом тернарную структуру: означающее, означаемое и референт, или: собственно знак — в естественном языке слово, письменное или устное, концепт — его смысловое содержание (в разных языках одно и то же содержание может быть выражено по-разному), и реальный предмет или явление, имеющее место во внеязыковой действительности.
Делез же опирается на «квартернарную», т. е. 4-х элементную структуру знака: выражение, десигнация, сигнификация и смысл. Харари, поясняя значение данной концепции знака, четко формулирует те результаты, к которым она должна привести: «Знак уже больше не является чистой и простой связью (условной или закрепленной индивидуально или коллективно) между тем, что означает, и тем, что обозначается, а функционирует в соответствии с логическими параметрами, понятиями времени и грамматики „глагола“, причем все они центрированы по-разному. Таким образом, высказывание „Джон болен“ выражает высказанное мной мнение, десигнирует функциональное состояние Джона, сигнифицирует или утверждает способ существования, а также помимо этого имеет некое неопределенное значение: быть больным. Именно эту модель стоиков применяет Делез при анализе произведений Кэрролла, пытаясь объяснить организацию его языка. Но, что более важно, делая это, Делез использует концепцию стоиков мысли-события, чтобы оспорить существующие философские концепции сигнификации и обойти ограничения, накладываемые репрезентативной теорией знака» (Харари, 368, с. 54). Если общая тенденция этих положений вряд ли нуждается в дополнительных разъяснениях, то этого нельзя оказать о терминологии. Трудности здесь двоякого рода. Во-первых, недостаточная разработанность собственно терминологии стоицизма; во-вторых, специфика ее интерпретации Делезом. Не углубляясь в достаточно сложный вопрос об истинном смысле и описательно-семантическом характере логики Стои, обратимся к аргументации Делеза: «Стоики различали два состояния существования: реальные сущности, т. е. тела с их дыханием, их физическими свойствами, их взаимодействиями, их действиями и страстями; 2) эффекты, которые происходят на поверхности существ.
Эффекты не являются состояниями вещей, а представляют собой нетелесные события; это не физические качества, а логические атрибуты» (Делез, 368, с. 281).
Харари в дополнение к этому объяснению Делеза дает краткие характеристики «ключевых» концепций стоицизма:
Действия и страсть: во взаимодействиях между телами действия являются активными принципами, по которым действуют тела, а страсти — пассивными принципами, в соответствии с которыми тела испытывают воздействия. Это устанавливает дуальность: тело-агент — тело-пациент.
Предложение — это то, что дает возможность реализовать выражение событий (или эффектов) в языке.
Ассигнация и выражение — два измерения предложения. Первое, десигнация (состоящая из имен существительных и прилагательных) — это то, что связывает предложение с физическими предметами (телами или потребляемыми объектами), являющимися по отношению к нему, внешними явлениями. Второе, выражение (состоящее из глаголов); связывает предложение с нетелесными событиями и логическими атрибутами; оно выражает их и таким образом репрезентирует концептуальную связь между предложением и смыслом (Харари, 368, с. 281).
Как писал исследователь стоицизма Эмиль Брейе, «атрибут не обозначает реальное свойство…. наоборот, оно всегда выражено глаголом и тем самым означает не бытие, а манеру бытия» (Брейе, 108, с. 11).
В принципе, те операции, которые производит Делез со знаком, выглядит довольно дилетантскими по сравнению с работами профессиональных семиотиков, логиков и лингвистов — достаточно вспомнить хотя бы концепции знака Ельмслева, Пирса, Черча, Морриса и других. Известны теории не только 4-элементной структуры знака, но и 10-элементной, тем не менее не вносящие ничего существенно нового в общее представление о знаке, поскольку лишь уточняются и конкретизируются отдельные его стороны и функции. Сама же попытка опереться не столько на современные теории знака, сколько на весьма еще смутные о нем представления двухтысячелетней давности, — по сути своей всего лишь гипотезы, не выверенные аналитическим инструментарием логики новейшего времени, — свидетельствует скорее как раз об отказе от «рационального знания».
Следует отметить, что Делез был не одинок в своем обращении к лингвистической теории стоицизма: в период, когда рационалистический пафос структурализма терпел крах, возник своего рода бум на учение стоиков. В первую очередь особый интерес вызывала концепция «лектона» — предметов высказывания, которые, как и пустое пространство, место и время, объявлялись некоторыми стоиками «нетелесными» явлениями. У стоиков «диалектика» делилась на учение об «обозначающем» (поэтика, теория музыки и грамматика) и «обозначаемом», или «предмете высказывания». При этом неполное высказывание определялось как «логос» (слово), а полное — как «предложение». Стоики четко разделяли текучесть чувственных восприятий и объективность существования идеальных понятий и возводили стройную логическую цепь их образования посредством многоступенчатого процесса восхождения от чувственных восприятий через чувственные представления, воспоминания до формирования общих понятий и функционирования их в качестве так называемых «предвосхищений», которые в свою очередь при восприятии чувственной деятельности становятся «постижением». При этом слово-логос определялось четырьмя логическими категориями: «нечто (бытие и небытие), сущностные свойства (общие и частные), случайные свойства и относительно случайные свойства (т. е. находящиеся в соотношении с другими случайными свойствами» (Лосев, 46, с. 137).
«Шизофренический язык»; «шизоанализ»
Делез обратился к семиотическим теориям Стои, чтобы создать с их помощью концепцию «шизофренического языка», принципиально им противопоставляемую «традиционно структуралистским» представлениям о поэтическом языке и детально им разработанную на примере творчества Льюиса Кэрролла, Арто, Клоссовского, Платона и др. в книге «Логика смысла» (1969) (134). Разделяя (в соответствии со своей ориентацией на стоическую терминологию) «шизофренические слова» на «слова-страсти» и «слова-действия», Делез подчеркивает, что он стремится выявить подспудный смысл, возникающий где-то глубоко внутри, «далеко от поверхности. Это результат действия (подсмысла, Untersinn), который должен отличаться от бессмысленности на поверхности. В обоих своих аспектах язык, цитируя Гельдерлина, является „знаком, лишенным смысла“. Это по-прежнему знак, но знак, который сливается с действием или страстью тела. Вот почему недостаточно сказать, что шизофренический язык определяется неустанным и безумным соскальзыванием ряда означающего с ряда означаемого. Фактически вообще не остается никакого ряда, они оба исчезли» (Делез, 368, с. 291).
Этот свой тезис Делез повторяет неоднократно в различных вариантах, но общий смысл всегда остается одним и тем же: сломать, разрушить традиционную структуру знака, подвергнуть сомнению его способность репрезентировать обозначаемое им явление или предмет, доказать принципиальную недостоверность, ненадежность этой функции знака.
