Наша синусоида прекрасно сводит в одну эпоху и «античность» и ее «возрождение», делая ненужным выяснение, что у Шекспира возрождалось, а что и не умирало. И «беспросветную полосу» можно забыть. То, что происходило в реальности до XII–XIII веков, не было временем «одичания» после блестящего периода античности, а было ее началом и прелюдией к ее же развитию под «псевдонимом» Возрождения.
Двинемся же в еще более ранние времена, к самой древней литературе.
В предисловии к «Сказанию о Нибелунгах» читаем, что как целостное произведение эта поэма была завершена в Южной Германии в XII–XIII веках, а исторической ее основой послужили события V века, связанные с разгромом гуннами Бургундского королевства. После чего добавлено: «Причем варварское общество V столетия преобразовано в поэме в более позднее – рыцарско-феодальное». А по нашей синусоиде V век и есть XII реальный век, линия № 4, и, что самое удивительное, на этой же линии находится сходная с «Нибелунгами» легенда об Ахилле, которого в XIII веке до н. э. тоже окунули в некую священную жидкость, после чего он, как и Зигфрид, стал неуязвим весь, кроме части тела (пятки).
СКАЗАНИЕ О НИБЕЛУНГАХ:
Кримхильда молвит: «Муж мой отважен и силен,
Раз у горы дракона сразил до смерти он;
Отважный искупался в его крови, и вот
С тех пор ничье оружье в бою его неймет.
Но всякий раз, как в битве мой милый муж стоит
И туча крепких копий из рук бойцов летит,
Боюсь я, что утрачу супруга моего.
Ах, сколько раз от страха дрожала за него!
Тебе лишь, в знак доверья, могу я, друг, сказать,
Чтоб мог потом ты верность свою мне доказать,
В какое место может быть ранен Зигфрид мой.
Уж так и быть, скажу я по дружбе лишь одной.
Когда из раны змея кровь хлынула и стал
Боец в крови купаться, то с липы вдруг упал
На спину, меж лопаток, широкий лист, – и вот
В то место могут ранить, и страх меня берет».
Ответил хитрый Гаген: «Какой-нибудь значок
Нашейте на одежду ему, чтоб знать я мог,
Какое место должно в бою прикрыть ему».
Прислушалась Кримхильда к вассалу своему,
Сказала: «Тонким шелком я крестик небольшой
Нашью поверх одежды, а ты своей рукой
То место, витязь, должен усердно охранять,
Когда ему придется перед врагами встать».
«Все, госпожа, исполню», – так Гаген молвил злой.
Ей мнилось, будет польза ему от речи той.
На деле же тем самым вдруг предан Зигфрид был,
А Гаген, все узнавши, на волю поспешил.
Бойцы лихие, Гунтер и Гаген, в лес густой
Собрались на охоту, был замысел их злой.
Разить они хотели бизонов и свиней
И медведей. Что может быть лучше и смелей?
И Зигфрид ехал с ними в лес с радостью большой,
Они немало взяли различных яств с собой.
У вод ручья студеных расстался с жизнью он:
Брунхильдой-королевой на смерть был обречен.
Пошел боец отважный к Кримхильде поскорей.
Охотничьи одежды его и свиты всей
На лошадей взвалили: за Рейн хотелось им.
Кримхильде ж не хотелось прощаться со своим.
Он милую супругу в уста поцеловал.
«Дай бог, чтоб вновь здоровой тебя я увидал,
И ты меня таким же. Отсюда ныне в путь
Сбираюсь я; покуда ты здесь с родней побудь».
Тут вспомнила Кримхильда (не смея вслух сказать),
Что Гагену сболтнула, и стала горевать
Несчастная супруга, что на свет родилась.
От горя королева слезами залилась…
В лесную чашу быстро помчали кони их
Охотой забавляться, и рыцарей лихих
Поехало немало за Гунтером туда.
Младой Гизель и Гернот остались лишь тогда…
Им удалось немало зверей тогда убить.
Уже мечтали скоро награду получить
Все за свою удачу; был их расчет плохой.
Как на коне подъехал король, боец лихой,
Охота прекратилась на время; кто хотел,
Коня к костру направив, с добычею летел.
И сколько ж шкур звериных и дичи той порой
Для кухни королевской они везли с собой.
Дать знать бойцам отборным король тут приказал,
Что он поесть хотел бы. Тут громко прозвучал
Призывный рог; тотчас же по этому узнали
Они, что ждет их Зигфрид давно уж на привале…
Студеный и прозрачный поток бежал, журча.
И вот нагнулся Гунтер лицом к струе ключа.
Воды напившись вволю, оставил он ручей.
Ах, как хотел и Зигфрид к воде припасть скорей!
Что ж Зигфрид за учтивость в награду получил?
И лук, и меч – все Гаген подальше отложил.
Скорей назад вернувшись, копье его он взял
И знак креста на платье искать глазами стал.
Уж Зигфрид, полон жажды, склонился над ключом,
Как Гаген, в крест наметясь, пустил в него копьем.
Кровь брызнула из сердца на Гагена тогда.
Никто столь злого дела не делал никогда…
Тут все бойцы сбежались туда, где он лежал.
Да, день для них печальный, нерадостный настал!
В ком честь еще осталась, те плакали о нем,
И стоило лить слезы: был удалым бойцом…
Сказал тут Гаген: «Тело я повезу домой.
Мне все равно: пусть будет известно это той,
Кем госпожа Брунхильда была оскорблена;
Мне, право, горя мало, что слезы льет она».
Еще более показательными могут быть откровенные былины Х века. Такое чтение вполне подходит современному 10-летнему ребенку! А ведь описаниями битв с драконами и прочим полна мифология всех стран.
Наконец мы докатываемся до самого начала:
«В VII – первой половине VIII в. литературная жизнь романской Европы замирает совершенно: ни Италия, ни Африка, ни Галлия не дают ни одного писателя, и только в вестготской Испании еще некоторое время продолжают писаться трактаты и стихи на случай».
Это линии № 1–2 нашей синусоиды. Вот откуда стартовала мировая литература – с нуля – и достигла высот, как оно и должно быть в естественном процессе развития! Этот процесс включает и все то, что по произволу хронологов принято считать античной или древней литературой. А чтобы напомнить, к чему привел этот процесс, закончим главу еще одним стихотворением автора, который главу предварил, – Франсиско де Кеведо, XVII век, линия № 9:
Пусть веки мне сомкнет последний сон,
лишив меня сиянья небосвода,
и пусть душе желанную свободу
в блаженный час навек подарит он,
мне не забыть и за чертой времен
в огне и муке прожитые годы,
и пламень мой сквозь ледяные воды
пройдет, презрев суровый их закон.
Душа, покорная верховной воле,
кровь, страстью пламеневшая безмерной,
земной состав, дотла испепеленный,
избавятся от жизни, не от боли;
в персть перейдут, но будут перстью верной;
развеются во прах, но прах влюбленный.
Мифология и начало литературы
«Для афинян поколения Геродота и Фукидида, двух великих историков – основоположников исторической науки, такие мифические персонажи, как Эдип, Ахилл, Тесей, были, пожалуй, более живыми и реальными фигурами, чем многие действительно существовавшие персонажи греческой истории VIII–VI веков до н. э.», – пишет Ю. Андреев в книге «Поэзия мифа и проза истории».
А мы скажем так: для нынешних школьников персонажи греческой истории VIII–IV веков до н. э. (многие из которых изображены Геродотом и Фукидидом) – не менее мифические герои, чем Эдип или Ахилл. Описываемые Фукидидом события, скорее всего, происходили в XII–XIII веках, но степень достоверности этих описаний под вопросом. Действительно ли «наука нового времени смогла окончательно освободить историю от мифологии», как полагает Андреев, или наоборот – наука окончательно мифологизировалась?
Оставаясь в пределах традиционной хронологии, ученые задают сами себе вопросы и не могут ответить. Что толку призывать друг друга найти ту грань, ту ступеньку, с которой начинается история общества, уже несводимая к простому чередованию мифических эпизодов, если пока, как мы видим, историю сводят именно к этому, к чередованию мифов. Совершенно справедливо пишет А. Лосев:[15] «Миф, как средоточие знания и вымысла, обладает безграничными возможностями, в которых Платон видит даже нечто магическое, колдовское. Недаром миф может заворожить человека, убеждая его в чем угодно… Сомневающихся в богах тоже заговаривают мифами».
Так и нас, скептически настроенных к традиционной истории людей, «заговаривают» мифами со множеством бытовых подробностей и называют это наукой. Например искусствоведы составили очень подробную и весьма наукообразную историю искусства. В этой истории изобразительное творчество X века напоминает творчество младшеклассников, впервые взявшихся за это дело, а вот великолепные римские портреты II–III веков никак не могли бы выполнить дети, хоть они и сделаны якобы за восемьсот лет до примитивных работ Х века!
Если же найти в себе смелость посмотреть на искусство непредвзято, сразу становится ясно, что классическое искусство не имеет никакого отношения к «детству человечества», – таковым является искусство первобытное. Точно так же легко увидеть отличия мифологий, первобытной и античной.
