Диаграмма 2. Уровни экономического развития 65 обществ в сопоставлении с двумя измерениями межкультурной вариантности
Примечание: В экономические зоны, намеченные данной диаграммой, вместились почти все страны диаграммы 1. Единственным исключением стала Доминиканская республика.
Источник: Уровни экономического развития определены на основе расчетов покупательной способности населения, произведенных Всемирным банком в 1995 году. См.: World Development Report, 1997, pp. 214–215.
Доля ВНП на душу населения — лишь один из целого ряда индикаторов, свидетельствующих об уровне экономического прогресса. Как отмечал Маркс, появление промышленного рабочего класса стало основным событием современной истории. Более того, с изменением природы рабочей силы сменяют друг друга три самостоятельных стадии экономического развития: аграрная, индустриальная и постиндустриальная (Bell, 1973, 1976). Сказанное означает, что для обществ, представленных на Диаграммах 1 и 2, можно предложить еще одну градацию. Страны, где большая часть рабочей силы занята в сельском хозяйстве, расположены у нижнего поля, страны с преобладанием промышленных рабочих — у верхнего края, а страны с высокой занятостью в сфере обслуживания — у правого края нашей карты.
Согласно теории модернизации, культура общества по мере экономического развития меняется вполне предсказуемым образом, и имеющиеся у нас данные помогают проверить точность подобных прогнозов. Различия в экономическом положении связаны с серьезными перепадами в культурной сфере. Несмотря на это, мы обнаруживаем ясные свидетельства сохранения традиционных культурных зон. Используя максимально свежие статистические данные по каждому обществу, мы разработали систему «подставных» переменных, позволяющих отразить англоязычный или, напротив, неанглоязычный, коммунистический или некоммунистический в прошлом характер каждого общества для всех секторов Диаграммы 1. Эмпирический анализ этих переменных свидетельствует, что «культурные координаты» конкретных стран далеко не случайны. Восемь из девяти зон, выделенных на Диаграмме 1, демонстрируют статистически значимые связи по меньшей мере с одним из двух основных измерений межкультурной вариативности. (Единственным исключением является сектор католической Европы; он вполне когерентен, но в то же время нейтрален по отношению к обоим измерениям.)
Можно ли говорить о том, что «культурные секторы» просто отражают экономические различия? Разделяют ли, скажем, страны протестантской Европы сходные ценности лишь потому, что они богаты? На данный вопрос следует ответить отрицательно. При проверке показателя доли ВНП на душу населения и структуры рабочей силы с помощью множественного регрессивного анализа влияние историко-культурного наследия каждого конкретного общества сохраняет свою силу (Inglehart and Baker, 2000).
Для того, чтобы показать степень когерентности наших секторов, рассмотрим одну из ключевых переменных, используемых в литературе по межкультурным различиям: межличностное доверие (компонент измерения «выживание» — «самовыражение»). Джеймс Колмэн (Coleman, 1988, 1990), Габриэль Алмонд и Сидни Верба (Almond and Verba, 1963), Патнэм (Putnam, 1993) и Фукуяма (Fukuyama, 1995) отмечают, что межличностное доверие исключительно важно для созидания общественных структур, на которых стоит демократия, а также сложной системы социальных взаимосвязей, обеспечивающих расцвет предпринимательства. Как показано на Диаграмме 3, в плане межличностного доверия почти все протестантские страны опережают католические. Это верно и там, где мы ориентируемся на показатели экономического развития: межличностное доверие тесно коррелирует с уровнем ВНП на душу населения, но даже богатые католические страны по данному параметру отстают от богатых протестантских обществ.
Коммунистическое прошлое также накладывает отпечаток на эту переменную, поскольку практически все бывшие коммунистические страны отличаются относительно низкими ее значениями. Соответственно, даже протестантские государства, пережившие коммунизм, такие как Восточная Германия и Латвия, демонстрируют довольно невысокие уровни межличностного доверия. Из 19 стран, в которых более 35 процентов населения полагают, что большинству людей можно доверять, 14 являются протестантскими, 3 — конфуцианскими, в 1 преобладают индуисты и еще в 1 — католики. Из 10 наименее развитых европейских государств, отображенных на Диаграмме 3, католическими являются 8, а протестантских среди них вовсе нет.
Здесь уместно обратить внимание на поразительную согласованность этих данных с подготавливаемым организацией «Transparency International» индексом восприятия коррупции, который Сеймур Липсет и Габриэль Ленц рассматривают в одной из глав настоящей книги.
В рамках конкретных обществ католики могут ценить межличностное доверие столь же высоко, как и протестанты. Но решающее значение в таких вопросах играют не индивидуальные свойства, а совокупный исторический опыт нации. Как отмечал Патнэм (Putnam, 1993), межличностному доверию благоприятствует наличие горизонтальных, снизу контролируемых организаций; и напротив, господство больших, иерархических и централизованных бюрократий расшатывает межличностное доверие. Исторически римско-католическая церковь была прототипом иерархизированного, сверху контролируемого института, в то время как протестантские церкви были относительно децентрализованными и открытыми для контроля снизу.
Диаграмма 3. Межличностное доверие в сопоставлении с культурными традициями, уровнем экономического развития и религиозной традицией
Корреляция между доверием и долей ВНП на душу населения: г =.60 р<.000
Контраст между контролем снизу и преобладанием чуждой иерархии оказывает, по-видимому, долгосрочное воздействие на межличностное доверие. Очевидно также, что эти межкультурные различия не отражают современного уровня влияния соответствующих деноминаций. Католическая церковь за последние десятилетия заметно изменилась. Более того, во многих странах, особенно протестантских, причастность населения к церковной жизни сократилась до такого уровня, что только незначительное меньшинство посещает храмы регулярно. Но даже несмотря на то, что нынешнее большинство практически не имеет контактов с церковью, воздействие некогда мощных католических или протестантских традиций ощущает всякий, кто подвергается социализации в конкретном обществе.
Особенности ценностных установок, преобладающих сегодня в протестантских или католических странах, объясняются, прежде всего, историческим влиянием соответствующих церквей на общество в целом, а не нынешней их значимостью. Вот почему Германия, Швейцария и Нидерланды зачисляются нами в разряд традиционно протестантских обществ. (Исторически их формировал именно протестантизм, и это обстоятельство не отменяется даже тем фактом, что в настоящее время — под воздействием иммиграции, относительно низкого уровня рождаемости среди протестантского населения и бурных секуляризационных процессов — католиков в них может быть больше, чем протестантов.)
Культура и демократия
Гипотеза о том, что политическая культура тесно связана с демократией, получила широкое распространение непосредственно после выхода работы «Гражданская культура» (AlmondandVerba, 1963), но в 1970-е годы по разным причинам вышла из моды. Политико-культурный подход поставил важный эмпирический вопрос: способна ли культура того или иного общества повышать его восприимчивость к демократии? Некоторым критикам казалось, что поиск обществ, особо предрасположенных к демократии, основывается на «элитарном» подходе, поскольку любая благоразумная теория должна исходить из равных шансов обществ на демократическое устройство. Проблема, однако, состоит в том, что из попытки создать теорию, вписывающуюся в определенную идеологию, зачастую рождается конструкция, которая не в ладах с реальностью, а раз так, то все предвидения, сделанные на ее основе, также оказываются ошибочными. Иными словами, подобная концепция дезориентирует тех, кто пытается изучать особенности реальной демократии.
К 1990-м годам наблюдатели из Латинской Америки, Восточной Европы, Восточной Азии пришли к выводу о том, что культурные факторы играют важную роль в проблемах, связанных с демократизацией. Простого принятия демократической конституции недостаточно.
До недавнего времени культурные факторы не привлекались к эмпирическому исследованию демократии, и отчасти это происходило из-за нехватки статистических данных. Если же, как это делают автор настоящей главы (Inglehart, 1990, 1997) и Патнэм (Putnam, 1993), упомянутые факторы принимать в расчет, то их значение сразу же выходит на первый план.
