Мы уже убедились в том, что манерой поведения мужчина-японец кардинально отличается от женщины-японки: в жизни коллектива у них абсолютно разная экономическая значимость и социальная роль. Если женщина социально более свободна, чем мужчина, то это означает, что она может избежать ряда обязанностей, накладываемых социопрофессиональной группой. Мужчина же по рукам и ногам стянут ремнями этих обязанностей и долга: никто ему ничего не должен, но зато он должен всем. С самого рождения он начинает выплачивать долги, и это — единственное его право, данное ему от природы. Живя в обществе, он имеет долг перед императором и нацией, родителями, ояката, наставниками, начальниками, коката, детьми, другими членами семьи, подчиненными. Что касается женщины (разумеется, речь идет только о замужней женщине, так как лишь в этом случае она «существует для общества»), то ее обязанности распространяются лишь на ее родителей и родителей мужа, детей и, наконец, собственно на мужа и слуг, если таковые имеются. Что касается «долгов», то единственно значимый из них она имеет перед мужем. Неженатый молодой человек начинает приобретать вес в обществе, когда вступает в «рабочий коллектив». Молодая женщина обычно также занимается каким-либо трудом, но общество воспитывает ее и занимается ее образованием лишь для того, чтобы сделать из нее почтительную супругу и примерную мать семейства. Это ее основная роль.
Мужчина же — прежде всего производитель благ, составляющий часть группы, объединения на работе, социума. Простора для инициативы мало, он сам не слишком стремится занять ответственную должность, его устраивает место, предоставляемое группой. В качестве отдельного индивида он имеет небольшую ценность, если только не достигает определенной известности или положения общественного руководителя. Его уважают только как производителя благ, о чем уже говорилось выше, но не как потребителя (после последней войны положение немного изменилось). Это расходится с ситуацией в странах Запада, где «потребители» благ имеют большое преимущество перед их производителями.
Как только мужчина в Японии достигал пенсионного возраста (обычно в шестьдесят лет) и автоматически переходил в разряд потребителей, он немедленно терял всякую социальную значимость. Молодежь выказывает уважение возрасту (этого требует конфуцианская традиция), но членами социальной группы производителей старики больше не являются, и единственное право, которое им остается, — это возможность спокойно умереть, принимая заботы родственников. В социальном же отношении они становятся иждивенцами. Их почитают, с ними советуются (однако этим советам можно и не следовать), отмечают их дни рождения и избавляют от тяжелой работы. Это отношение к старикам, характерное для японцев прошлых веков, усилилось в период Мэйдзи из-за роста населения и огромных экономических трудностей, с которыми боролись семьи, чтобы выжить. Оно сохраняется кое-где в деревнях и среди некоторых пластов городского населения, в основном у молодых мужчин, для которых старость означает конец деятельной жизни. Старик или тот, кто вышел на пенсию, становится «немощным», и законы не могут здесь ничего изменить: это факт. Они больше не входят в группу производителей, они изолированы от жизни и потеряны для общества. Кроме того, они становятся обузой. Этим объясняется огромное количество самоубийств, совершаемых не только пожилыми людьми (среди которых были и весьма известные люди), но и молодыми, теми, кто потерял (или по тем или иным причинам не смог найти) свое место в обществе. Действительно, индивид как таковой практически не может существовать в японском обществе, традиционном или современном — не суть важно.
Но наше знакомство с повседневной жизнью японцев поверхностно и не затрагивает бесчисленных ее нюансов. Описанное выше положение дел применимо в период Мэйдзи к основной массе населения: крестьянам, служащим, рабочим, ремесленникам. Представители же образованных кругов общества выходили иногда за эти жесткие рамки и, хотя сами должны были выполнять разные обязанности и обязательства (он, гири, гиму), имели возможность избежать негативных сторон и последствий некоторых из них.
Здесь необходимо коснуться той паутины обязанностей и долга, в которой намертво запутывается каждый японец. В Японии различают три вида своеобразных приказов или обязательств, которые управляют жизнью каждого жителя этой страны и о которых необходимо иметь представление, если есть желание хоть немного разобраться в причинах того или иного поведения японцев. Форма «он», относящаяся к основным понятиям этики, требует, чтобы кто-либо (не важно, кто), получающий услугу («милость») от кого-либо или от общества, был безоговорочно поставлен в положение должника. Обязанности, которые, таким образом, получает человек, являются либо пассивными (ко-он — милость императора плюс то, что человеку дается от рождения — оя но он, или милость родителей, нуси но он, или милость, полученная от вышестоящих, си но он, или милость, полученная от наставника, учителя и т. д.), либо активными (гири или гиму). Тот, кто предоставляет эти милости, называется ондзин.
Гиму касается всех обязательств человека перед ондзин. Это неоплачиваемый долг, тяготеющий над каждым японцем с самого рождения: долг перед государством, перед обществом, перед семьей, перед учителями, которые ему помогают. Различают тю, то есть вечный долг перед императором, государством и Японией, и нимму, то есть обязанности по отношению к вышестоящим. Гири — это «долг поведения», жестко регламентирующий манеру поведения каждого не только по отношению к обществу, семье и вышестоящим, но и по отношению к самому себе. Суть его в том, чтобы «не потерять лицо», то есть не совершить того, что может оказаться предосудительным и задеть честь семьи или имени (профессиональная ошибка, нарушение обещания, ошибка при выплате долга, неоказание взаимной услуги, неуважение к себе и т. д.). Это то, что ставит человека на определенную социальную ступень, то поведение, которого ждут от него окружающие.
Тот, кто пренебрегает строгим соблюдением этих он (гири или гиму), автоматически становится «асоциальным» и нередко исключается из общества как чужеродный элемент. Что касается современности, то эта паутина обязанностей отнюдь не исчезла, но ее рисунок становится все более размытым, и признаются многочисленные отступления от жестких норм. Но в тот период, который мы рассматриваем, обязанности и долг соблюдались со всей строгостью. Люди, которые работали не по найму, и представители интеллектуальной элиты, ведущие немного иной образ жизни, чем рядовые японцы, ни в коей мере не избежали всех хитростей этикета, но сумели свести к минимуму последствия пребывания в этой неволе, сумели отстоять право на собственное мнение и на то, чтобы всегда оставаться включенными в активную деятельность. Разумеется, те, кому посчастливилось избежать ига группы, или те, кто эти группы возглавлял, могли в какой-то степени пренебрегать рамками он. Здесь таится одна из причин, по которым реформы Мэйдзи не были выражением воли народа (она в любом случае не могла быть выражена, даже если бы народ этого захотел), но проводились «сверху» теми, кто не был опутан сетью обязанностей, мог мыслить самостоятельно и принимать на себя инициативу. Этим объясняется огромная роль, которую сыграла элита, то есть абсолютное меньшинство, в социальных преобразованиях. Демократизация, изначально направленная на то, чтобы завоевать для Японии почетное место среди наций и дать свободу ее народу, стала только помехой. На самом же деле все реформы были проведены силами горстки политических деятелей, подчинявшихся интеллектуальной элите. Чтобы создать для себя иллюзию, будто они думают самостоятельно, эти люди безуспешно пытались (и им для этого требовалось мужество) с грехом пополам приспособить философские, религиозные и политические идеи Запада к японской действительности. Во второй главе мы рассмотрели, каким образом эти идеи эволюционировали в период Мэйдзи. Народу — производителю благ, выполняющему свое предназначение в обществе — оставалось только следовать прямым указаниям «сверху», принимая реформы и удобства, предлагаемые им (конечно, когда их не навязывали). Врожденное любопытство японцев, тяга ко всему новому и некоторый снобизм привели к тому, что западные обычаи перенимались, по крайней мере в начале описываемого периода, со слегка наивным энтузиазмом. Капиталистическая система довольно долго предшествовала демократизации страны, которая принесла действенные результаты только после Второй мировой войны. Но все же старые обычаи не были окончательно отброшены и, если какие-то из них исчезли, большая часть осталась наряду с нововведениями. Японцы не могли отказаться от этой радости сердца, от того, что составляло их традиционное «искусство жить».
