У аристократов в обычае было отправлять молодых сыновей по окончании учебы за границу. Путешествие снимало с них домашнюю копоть и помогало приобрести ценный опыт для работы на ожидавших их государственных должностях. Чаще всего их отправляли прогуляться в Англию или Францию, много реже — Италию. В то же время только молодые атташе посольств могли иметь возможность побывать в Испании или Скандинавии.
Конфликты отцов и детей были в порядке вещей. «Неисправимые» ставили перед добропорядочными семьями проблемы, которые невозможно было разрешить при царившем тогда положении дел. Вернее, существовало одно радикальное решение, к которому обычно и прибегали, — высылка в индийские колонии, «воистину отхожее место, — пишет Париваль, — куда стекаются нечистоты со всей Голландии».{66} Экипажи судов, уходивших на мыс Доброй Надежды или Яву, в большинстве случаев включали группу мятежных сыновей, которых отцы своей законной волей отдали в матросы. В самых тяжелых случаях, когда не оставалось никакой надежды на исправление сына или дочери, отец имел право заточить неслуха в тюрьму.
В некоторых состоятельных семьях для преподавания детям разных наук нанимали «гувернера» — учителя, который оставался при них долгие годы. Так, Герман Бруно занимался обучением детей Константина Хёйгенса. Гувернер давал своим ученикам образование, которое мы теперь называем начальным и средним. Позднее он сопровождал воспитанников в университет или на учебу за границей. Но такой случай оставался исключением из общего правила, по которому ребенок с малых лет подпадал под школьную дисциплину.
«Малые школы»В Нидерландах не было центрального органа, который бы направлял и контролировал процесс обучения. Создание и поддержание «малых школ», заменявших в те времена детские сады и начальные классы, предоставлялось инициативе частных лиц или ассоциаций, заручившихся одобрением муниципалитетов. Власти ограничивались эпизодическими инспекциями неопределенного характера, которые поручались членам церковного совета. Там и тут создавался штат «инспекторов преподавательского состава», подчинявшихся дирекции местной латинской (средней) школы. В городах, где существовала гильдия школьных учителей, она сама контролировала деятельность своих членов. Случалось, гильдия отклоняла по негодности преподавателя, принятого муниципалитетом. Компетенция этих ревизоров распространялась более на учителей, нежели на школы как таковые. Преподаватели обоего пола должны были письменно подтвердить исповедание реформатской веры и принести присягу, взамен им выдавалось свидетельство, которое следовало вывесить на двери своего дома. Ни уровень образованности, ни характер по-настоящему не выяснялись. Напрасно консистории направляли протесты — отчет за 1611 год сообщает о школьных учителях, не знавших всех букв алфавита и неспособных обучить воспитанников их произношению.{67}
Со всех сторон от родителей поступали жалобы. Но требовался настоящий скандал, — например, заметная нетрезвость учителя при исполнении своих обязанностей, — чтобы убедить вмешаться инспекционную комиссию и в этом случае примерно наказать виновного. В некоторых сельских районах дела обстояли еще хуже. В Брабанте учителями нередко нанимали молодых калек из буржуа или лакеев, неспособных нести иную службу. В деревнях, где школа в основном была придатком церкви, обучением ведали приходские служки.
Женщины, которым препоручались подобные «школы», зачастую проявляли себя на педагогическом поприще хуже своих коллег-мужчин. Набираемые иногда в городских трущобах, эти бедные создания были раздавлены свалившейся на них задачей и сочетали профессию учителя с ремеслом портнихи, вязальщицы и кружевницы. От них не требовалось даже умения читать и писать. На занятиях они ограничивались заучиванием наизусть «Отче наш», десяти заповедей, символа веры и названий букв алфавита. Только в 1665 году вышло предписание, согласно которому кандидаты в учителя должны были уметь писать, читать печатные и прописные буквы; знать четыре арифметические операции, петь псалмы и… иметь хорошую методику преподавания!
Вопиющие недостатки системы и тот факт, что школьные учителя составляли наиболее бедную профессиональную категорию, не помешали, однако, относительно широкому распространению некоторого базового образования, и число неграмотных в Соединенных провинциях было меньше, чем где бы то ни было в Европе. Обучение оплачивалось частью деньгами (символической суммой), частью натурой — кусок торфа в день, сальная свеча в неделю (зимой). Эти расходы обеспечивали существование только разве что самых обездоленных.
С трех до семи лет дети ходили в «школу», которая располагалась в каком-нибудь доме, о функциональном назначении которого говорила вывеска с именем учительницы или собственным названием здания: «Школа Гритье на рыбном рынке», «Школа у „Яблока“». Занятия обычно проходили в «задней комнате», часть которой занимала постель учительницы или очаг, на котором она готовила себе еду. Выбеленные известью стены, голый кирпичный пол. Дети рассаживались кто как хотел, на корточках, лежа на полу. Девочки и мальчики играли, дрались среди нечистот, оставляемых самыми маленькими и наполнявших через несколько часов этот вертеп своим зловонием. Скупой свет, дым и запах жира. Окрики учительницы и удары линейкой были единственными инструментами, с помощью которых поддерживалась весьма относительная дисциплина. Самые старшие, раскачиваясь, тянули псалмы, читали алфавит или «Отче наш». Два-три раза в неделю девочки постигали азы вязания и шитья.
В богатых кварталах больших городов «школы» представляли собой менее прискорбное зрелище и располагали даже некоторой обстановкой. Учительница восседала за партой, ученики размещались на лавках; в углу стояло проявление высшей роскоши — отхожее ведро.
Ребенка, достигшего семилетнего возраста, передавали в руки учителя, у которого он должен был получить подобие современного среднего образования. Здесь он зависал на пять лет.
Заведение учителя обозначала вывеска. «Адриан Вутерс, сын Кёйпера. Здесь учат детей». Иногда надпись имела более литературную форму. Один роттердамский учитель выполнил ее в форме двустишия:
Кит изрыгнул Иону, и пошел он в Нинивы учить.
Читать катехизис здесь учат и Божьи молитвы творить.
В другом месте роль вывески играла картина, изображавшая г-на учителя в кругу воспитанников. Или в ход шел лозунг, призванный привлечь любопытство бережливых родителей: «Великая наука за малые деньги».
Школьные помещения устраивались либо на более просторном первом этаже дома, либо на самом тесном, в зависимости от социального уровня учеников. В большинстве своем помещения состояли из двух комнат, позволявших разбить учеников на две группы по различным критериям — большие и маленькие или, скажем, богатые и бедные. Одна из групп доверялась заботам жены учителя или даже лакея. В каждой комнате детей рассаживали в зависимости от пола, иногда возраста, но не в соответствии с нашим современным делением на классы.
В деревне все обстояло проще. Во Фрисландии или Хелдере под деревенские школы выделялись конюшни или амбары. Иногда это были просто саманные хаты, холодные зимой и душные летом.
В широкой камилавке и накинутой мантии, из-под которой выглядывали штаны до колен и жилет, учитель восседал в тяжелом кресле. На расстоянии протянутой руки от него на столике или этажерке лежали Библия, Псалтырь, песочные часы, несколько учебников, запас гусиных перьев, перочинный ножик, бутылка чернил и коробка с песком вместо промокашки. К этим профессиональным принадлежностям добавлялась металлическая расческа, которая предназначалась для неряшливых учеников и чье усердное применение рассматривалось как наказание. В углу, иногда посреди комнаты в зимнее время чадила торфяная печка, жар которой в спертом воздухе скоро становился невыносимым. По стенам висели картинки из букваря, десять заповедей, «Отче наш», основы вероисповедания и самое главное «Предписание» — сборник правил поведения на занятиях, в церкви и на улице, который учитель обязан был повесить на видное место.
Каждый день урок начинался с молитвы и чтения главы из Писания. Затем следовало пение псалма. После дети занимались индивидуально. Ученики поочередно подходили к кафедре, снимали шляпу и получали от учителя задание или же отвечали наизусть выученный урок. Затем они надевали шляпу и возвращались на свое место на скамье (они были разного размера, с партами и без) или за один из свободных столов. И так в течение всего долгого дня, 330 раз в году! Около 1600 года школа летом открывалась в 6 утра, зимой — в семь, и закрывалась в 7 часов вечера. В течение учебного дня было два больших перерыва — с 11 до часа и с четырех до пяти. Дети могли подкрепиться дома или съесть в классе захваченные из дому бутерброды. В течение века продолжительность занятий сократилась — с 8 до 11 или полудня в первой половине и с часу до 4 или 5 вечера. Один раз в неделю, в среду или четверг, занятия заканчивались на час раньше обычного; в субботу уроки полностью отменялись во второй половине дня; но эти отдушины заполнялись пением псалмов и изучением катехизиса. Каникулы в городских школах обычно составляли две недели. Кроме того, власти разрешали предоставлять ученикам дополнительные свободные дни при условии, что они не будут совпадать с папистскими праздниками. Именно поэтому школы закрывались, например, на время скотных ярмарок. Часто семьи испрашивали освобождение от занятий для своих детей по случаю дня рождения или семейного события, и учитель обычно удовлетворял такие просьбы. Зато к прогульщикам снисхождения не было, их примерно наказывали ударами гибкой линейки.
