Сказать, кто у кого перенимал банные обычаи – славяне у угро-финнов или наоборот – невозможно. Но красная нить «банной» темы легко прослеживается и в современном петербургском фольклоре. Известная дворовая дразнилка питерской детворы «Улица Мойка, дом помойка, третий бачок слева» напичкана буквально теми же аналогиями и ассоциациями. Долгое время за Мойкой вообще закрепилось прозвище: «Мойка-помойка».
В своё время Мойка, наряду с Невой и Фонтанкой, стала важной транспортной магистралью города. Постепенно эта её хозяйственная и коммуникативная функции ослабевают. В наше время они исчезли вовсе. Последними признаками активной жизни петербургских рек и каналов были баржи, доставлявшие жителям огромного города дрова. Следы этих обязанностей можно легко обнаружить в городском фольклоре. Разгрузка барж могла принести «охочим» дополнительный приработок. В 1920-х годах в Петрограде распевали частушку:
На барочку-дровяночку
На Мойку, на Неву
Работать под тальяночку
Охочего зову.
Мойка до сих пор остается одним из самых известных в Петербурге топонимов. Название этой петербургской реки входит в повседневный обиход петербуржца вместе с детскими играми. Одна из таких игр предлагает закончить начатое предыдущим игроком слово, состоящее из двух слогов: «Мой-ка», «Не-ва» и т. д. Таким образом дети учатся читать. А потом они гуляют вместе со своими родителями по городу, и где-нибудь в Купчине или Ульянке видят огромные рекламные щиты с надписями и указательными стрелками: «Мойка», и даже не подозревают, что нет здесь поблизости никакой реки Мойки, а речь на фанерных щитах идет о мойке автомашин. Такой вот современный городской фольклор с привкусом провинциальной мистики, когда выражение «Встретимся на Мойке» перестало означать встречу на берегу реки.
* * *
На южной окраине Ульянки находится бывший дачный посёлок, а ныне исторический район Петербурга Лигово.
Он хорошо известен историкам с 1500 года. Своё название посёлок ведёт от речки Лиги, как в древности называлась река Дудергофка. В переводе с финского «лига» – это грязь, лужа. С 1710 года Лигово приписано к личным владениям Петра I. Долгое время его заселяли дворцовые служащие.
В XIX веке здесь находились так называемые «Новые места», на которых отводились участки для частного строительства. Даже построенная в 1903 году деревянная церковь Преображения Господня вблизи железнодорожной станции «Лигово», называлась «церковью на новых местах».
В августе 1918 года в Петрограде эсер Леонид Каннегисер убил председателя Петроградского ЧК М. С. Урицкого. В целях увековечения памяти убитого посёлок Лигово переименовали в Урицк.
Лигово давно уже полностью слилось с Ульянкой. Видимо, это обстоятельство повлияло на своеобразный характер фольклора, подчеркивающего некоторую собственную ущербность, малость и незначительность. Трудно сказать, чего из этого набора больше в идиоме «Фигово Лигово», бытующей среди современных обитателей бывшего Лигова.
В 1963 году, согласно тогдашнему Генеральному плану развития Ленинграда, Урицк включили в черту города и он потерял своё самостоятельное значение. Формально исчез и старый топоним Лигово.
Однако эта топонимическая утрата коснулась только реки, некогда переименованной в Дудергофку, и района, объединенного с Ульянкой. На территории собственно Петербурга следы финской Лиги прочно укоренились в названии широко известного Лиговского проспекта и в городском фольклоре, связанном с ним.
Задолго до возникновения Петербурга по трассе будущего Лиговского проспекта проходила старинная Большая Новгородская дорога, связывавшая Новгород и Москву с многочисленными малыми поселениями в устье Невы. Новгородская дорога шла по самой возвышенной, а значит, и наиболее сухой части этого края. В этом можно убедиться и сегодня. Посмотрите с Лиговского проспекта в сторону отходящих от него улиц и переулков. Все они, включая Невский проспект, сбегают вниз.
В 1718–1725 годах из речки Лиги по трассе будущего проспекта прорыли канал для питания фонтанов Летнего сада. По обеим сторонам канала проложили пешеходные мостки. Образовавшуюся таким образом улицу вдоль канала назвали Московской (по Москве), куда вела бывшая Большая Новгородская дорога. Одновременно улицу называли Ямской, от известной Ямской слободы, существовавшей вблизи дороги.
После разрушительного наводнения 1777 года, когда фонтаны Летнего сада погибли и их решили уже не восстанавливать, Лиговский канал утратил своё значение. За ним перестали следить, и он превратился в хранилище нечистот и источник зловония. Петербургская ироничная идиома «Лиговский букет» рождена устойчивым запахом застойной воды Лиговского канала.
Начиная с 1822 года и вплоть до конца столетия в названии улицы присутствует главная составляющая: «Лиговский». Изменялся только её статус. Улицу последовательно называют сначала Лиговским проспектом, затем Набережной Лиговского канала и, наконец, в 1892 году, Лиговской улицей.
Наводнение 5 ноября 1777 г. С немецкой гравюры XVIII в.
В 1891 году значительную часть канала забрали в трубу. Над ней проложили так называемые «Лиговские сады», или «Бульвары». Очень скоро это название станет нарицательным. Им будут метить места скопления всяческой шпаны, хулиганов, проституток и других асоциальных элементов.
С этих пор репутация Лиговского проспекта стремительно падает. Этапы этого падения отмечены яркими метами Петербургско-Петроградско-Ленинградского фольклора: «Лиговский хулиган», «Лиговская шпана», «Б… лиговская» – идиомы, хорошо известные не только окрестным жителям, но и всему городу. К сожалению, имидж Петербурга как портового города со всеми доступными удовольствиями поддерживается до сих пор. Вот анекдот, придуманный в Ленинграде. Заспорил грузин с ленинградцем, где эхо лучше – в Грузии или в Ленинграде. Поехали в Грузию. Пошли в горы. Крикнули: «Б…и-и-и-и…», и в ответ услышали многократное: «Б… б… б…». Вернулись в Ленинград. Встали посреди Исаакиевской площади: «Б…ии-и-и…». И через мгновение услышали со стороны Московского вокзала: «Идё-ё-ё-м…».
В конце XIX века в помещениях современной гостиницы «Октябрьская», располагающейся на Лиговском проспекте, было организовано Государственное общество призора (ГОП) для попечения и заботы о брошенных и неимущих. Сюда доставляли беспризорных детей и подростков, занимавшихся мелким грабежом и хулиганством. После Октябрьской революции 1917 года на «Лиговке», или «Лигов-стрит», как её тогда называли, в том же здании организовали Государственное общежитие пролетариата для тех же целей. По иронии судьбы аббревиатура этого учреждения сохранила те же три литеры в той же последовательности (ГОП). В 1920-х годах сюда свозили на перевоспитание всех отловленных в Петрограде беспризорников.
В Ленинграде в детском саде
Двух подкидышей нашли.
Одному под двадцать восемь,
А другому двадцать три.
По неизлечимой в то время страсти всякое название превращать в аббревиатуру, общежитие называли «ГОП» (Городское общежитие пролетариата). В народе звучную аббревиатуру расшифровывали: «Гостиница обездоленного пролетариата». А малолетние обитатели ГОПа в городском фольклоре получили прозвище «гопники».
Сделаем небольшое, но необходимое отступление. Этимология слова «гопник» известна давно. По Далю, «гопник» происходит от слова «гоп», что значит «прыжок, скачок или удар», а «гопнуть» – «прыгнуть или ударить». В дальнейшем филологи расширили характеристику понятия «гопник». Этим словом стали обозначать «агрессивно настроенных подростков, близких к криминальному миру либо с криминальными чертами поведения». Говоря проще, этим термином метили «мошенников, налётчиков, погромщиков и хулиганов».
Есть, впрочем, ещё одно, на этот раз уголовное происхождение «гопников». Будто бы это слово восходит к «гопу», что на уголовном жаргоне означает «ночлежка, место, где можно переночевать воровской или грабительской группе».
Из всего этого следует, что если мы говорим о петербургском городском фольклоре, то должны иметь в виду не всех отечественных гопников, а исключительно наших, питерских. Сергей Довлатов тонко чувствовал эту разницу, когда рассказывал анекдот: «Приехал майор в казарму. Дневальный его не пускает. Майор кричит: „Я из штаба части!“. Дневальный в ответ: „А я с Лиговки!“».
Очень скоро эти маленькие полуголодные «наши гопники» стали притчей во языцех всего и без того неспокойного города. Они вызывали постоянную озабоченность властей и неподдельный страх обывателей. Следы этого перманентного состояния сохранились в городской фразеологии – от формулы социальной обстановки на Лиговке: «Количество гопников определяется в лигах» до непритворного изумления: «Вы что, на Лиговке живете?!».
