А я, между прочим, встречался с Гайдаром…
Глава 6
Песо, мучачо, эста пердидо
Да, я встречался с Гайдаром. И не раз. Но та наша встреча запомнилась мне особо, поскольку была посвящена судьбе Аргентины. Не то чтобы я любил Аргентину, просто интересно мне стало. Дело в том, что в начале XXI века случился в Аргентине неприятный кризис. Такой, каким у нас в России любят пугать население красно-коричневые патриоты.
В Аргентине случился дефолт. Безработица подскочила до 24 %. По городам и весям прокатилась волна зверств и беспорядков. Погромщики крушили магазины, витрины, банки, ломали и грабили банкоматы, убивали, поджигали…
Руководил экономикой страны в тот момент монетарист и либерал Доминго Кавальо. Которого по простоте душевной простонародье и назначило ответственным за катастрофу. Этого самого Кавальо в конце 1990-х годов приглашали в Россию и хотели слушать его советов. Потому что ранее, в начале 1990-х он буквально сотворил в Аргентине экономическое чудо. А теперь вы без труда найдете в старых газетах и в Интернете тонны помоев, вылитых на его голову. Вот некоторые цитаты:
«В Аргентине потерпела сокрушительный крах та самая экономическая концепция, тот самый вариант экономических реформ в виде шоковой терапии, который власти России навязывали стране с января 1992 года».
«Чили и Аргентина не раз и не два ставились нам в пример нашими либеральными реформаторами как страны, в которых дала эффект шоковая терапия. Дело дошло до того, что совсем недавно в Москву официально пригласили министра экономики Аргентины. Его принимали как победоносного «шоковика». Общались с ним на высшем уровне. Ждали от него советов и рекомендаций… Дождались — событий в Аргентине! А могли бы «дождаться» и событий в России, если бы решились «довести до конца» шоковые реформы…»
«Последние события в Аргентине звучат похоронным маршем для адептов монетаристского курса… Уличные беспорядки, 28 погибших, чрезвычайное положение, отставка президента, провожаемого улюлюканьем толпы, отставка правительства и, как неизбежное следствие, — объявление дефолта… Слишком громко министр экономики Доминго Кавальо назывался автором «аргентинского экономического чуда», а его план вывода страны из политического и экономического кризиса, включавший привязку песо к доллару в соотношении 1:1, был провозглашен МВФ образцовым».
«Сегодня Кавальо предан анафеме, ему запрещен выезд из страны. А россияне крестятся, вспоминая, как в 1998 году аргентинского ученого прочили в экономические советники российского президента, а его модель «currency board» пиа-рили на самом высоком уровне».
«В 2001 году реформы министра Кавальо и президента Менема привели страну к техническому дефолту. Основные причины: беспрецедентное открытие экономики, слишком резкая либерализация режима иностранных инвестиций, дерегулирование рынков».
«Либеральный эксперимент в Аргентине провалился!..»
И так далее. Целую книгу этой газетно-обывательской чушью можно исписать. После того как в Аргентине случился кризис, газеты быстро все поняли: вот он, ваш монетаризм поганый, до чего доводит, господа либералы! Слава богу, у нас теперь Гайдара нет в руководстве, вовремя раскусили вредителя, а то бы и с Россией такая оказия могла приключиться! А Кавальо-то каков! Ведь и нам хотел советы давать после кризиса 1998 года, хорошо вовремя отказались, дотумкали. Гайдар — это русский Кавальо. Кавальо — это аргентинский Гайдар. Тьфу на них…
И никто почему-то не дал слово самому Гайдару. Ну разве не интересно его мнение? А я вот ему слово дам. Но предупрежу сразу: Гайдар — товарищ сложный. Человек, знающий слово «отнюдь», и не может быть простым. Если устную речь других интервьюируемых нужно приближать к параметрам письменной, то с Гайдаром все наоборот — говорит, как пишет. И для удобства читательского восприятия это «письмо» приходится стилизовать под устную речь. Иначе читатель уснет и не проснется до самой конечной остановки.
Короче, я пришел к Гайдару за другой картиной мира, потому что шариковская картина мира, нарисованная погромщиками и им сочувствующими, меня не устраивала по эстетическим соображениям. И я получил иную картину — по полной программе…
— Понял вопрос, — улыбнулся Гайдар. — Есть, конечно, некие параллели в развитии ситуации в Аргентине и России за последние 10 лет. Но лишь некоторые…
В 1989–90 годах аргентинская экономика столкнулась с проблемой инфляции. Она и раньше была высокой, а тут совсем вышла из-под контроля. Инфляция была 20 ООО %! Тогда ситуация ничем принципиально не отличалась от того, что вы могли видеть на экранах телевизоров в 2001 году — разъяренные толпы и полный паралич власти. И то, что начал делать в Аргентине Кавальо в начале девяностых, было очень горьким и достаточно опасным лекарствомон жестко привязал песо к доллару.
Но когда сетуешь на горечь лекарства, всегда нужно учитывать опасность болезни. И аргентинская экономика начала девяностых, и российская того же периода были в таком состоянии, что массаж, притирки и гомеопатия помочь уже не могли, могли помочь только радикальные меры.
Такие же меры принимало правительство Болгарии — после того как социалисты полностью развалили болгарскую Денежную систему в 1995–96 годах и страна столкнулась с гиперинфляцией. Меры эти называются «режим валютного управления». Страна полностью отказывается от возможности проводить самостоятельную денежную политику. Зато взамен получает денежную систему. Которой раньше практически не было, потому что была гиперинфляция, и народ национальным деньгам уже не доверял и бежал от них.
Страну «поймали» в самый последний момент, за которым распад, — вот что такое режим валютного управления. Это реанимация. Знаете, в медицинской практике в критических ситуациях врачам приходится иногда запускать сердце сильным ударом кулака по грудине. При этом часто ломаются ребра, что, впрочем, уже никого не интересует — нужно спасать весь организм. Вот что случилось в Болгарии, в Аргентине и в России.
Короче говоря, Кавальо привязал песо к доллару в соотношении 1:1 и ввел полную конвертируемость. Решение в краткосрочном плане оказалось крайне эффективным. Вообще, валютное регулирование — один из самых быстрых из известных экономистам способов остановки гиперинфляции и повышения спроса населения на деньги.
После того как в стране появились деньги вместо бумаги и возник спрос на них, все стали стараться эти деньги как-то получить, заработать. Начался бурный рост экономики. Причем темпы его были совершенно рекордными за весь век развития Аргентины.
— Это было в начале 90-х. И в России тогда была схожая ситуация, — перебил я Гайдара. И он ответил…
— В России проблемы носили неизмеримо более сложный характер… Аргентина, по крайней мере, никогда не была социалистической страной. Там была какая-то экономика, которая сразу завелась после вливания в ее жилы свежей денежной крови. У нас же не было ничего. Некуда было вливать. Вместо экономики были Госплан, Госснаб, отраслевые министерства, были наряды-заказы с красной полосой, плановые заказы по номенклатуре… все это замещало рынки. И все это управлялось райкомами, обкомами — жесткой системой авторитарной власти. Председатель колхоза знал, что если не отвезет зерно, куда партия велела, будет сидеть.
Машина эта была в состоянии глубокого кризиса уже к концу 1980-х годов. К 1989 году она стала разваливаться на куски, а в 1991 году развалилась совсем. Поэтому для нас главной проблемой тогда была не проблема остановки высокой инфляции, а крах системы, которая работала из рук вон плохо, но при которой хотя бы хлеб был в магазинах… и отсутствие какой-либо другой системы, при которой хотя бы хлеб мог появиться в магазинах.
— Костлявая рука голода…
— Вы шутите, а на самом деле…
— Я не шучу, Егор Тимурыч. Я помню это время — время пустых полок. Голяк! И я помню, когда с Нового года отпустили цены, мы все шутили, что вот 2 января начнется изобилие. Второго января в магазинах ничего не появилось, и третьего тоже, и пятого… Мы ходили, смеялись, и я как-то даже не задумывался, что системы-то больше нет, нет уже социалистических машин, которые привезут крупу, и некому давать им приказание привезти крупу, потому что нет больше обкомов и райкомов, да и просто неоткуда ее взять, крупу-то.
— В этой ситуации мы, размораживая цены, сознательно пошли на перевод подавленной инфляции в режим инфляции открытой, пытаясь при этом не довести страну до гиперинфляции, при которой цены формально свободны, но товара нет, потому что за деньги все равно никто ничего не покупает. И вся борьба моего правительства шла вокруг этого — структурных реформ, связанных с созданием частного сектора, создания рыночных институтов, которые бы наполнили прилавки…
