Рис. 1. Мангаке чибоке, великий фетиш майомбе (Зап. Африка). (Оригинал в Лейпцигском музее народоведения).
Рис. 2. Н’коццо, хранитель деревни. Фетиш бавили (Зап. Африка). (Оригинал в Лейпцигском музее народоведения).
Многие из этих так называемых фетишей имеют на своей совести смерть сотен туземцев. Дело здесь в следующем. Если кто-либо терпит какую-либо невзгоду, будь это покража, болезнь или тому подобное, он отправляется к владельцу фигуры, прежде всего такой, которая пользуется славой особенно могущественной и сильно действующей. По уплате обычного, далеко не ничтожного гонорара (африканские колдуны знают свое дело) подозреваемых заставляют вбивать в фигуру по гвоздю. Кто чувствует себя невинным, делает это со спокойной совестью; но горе виновному! Дух фетиша обрушится на него со страшной яростью, если он дерзнет причинить ему боль. Конечно, виновный не осмелится на такой поступок, — и таким образом оказывается изобличенным.
Вот несколько примеров из почти необозримой массы этнографических параллелей, приведенных у Андрэ в упомянутых книгах. В общем этот исследователь стоит на точке зрения Бастиана, то-есть считает одинаковую духовную организацию людей причиной одинаковых явлений; в отдельных случаях, как например по вопросу о так называемом дурном глазе (сглазе), — поверье, распространенном по всему побережью Средиземного моря, — автор считает правильным другое воззрение, именно — взаимное влияние различных народов. Да и трудно рассуждать иначе по отношению к замкнутым областям.
Тем труднее оказывается выбор позиции по отношению к таким явлениям, которые обнаруживаются не в пространственно замкнутых областях, а напротив, выступают беспорядочно и рассеянно в различных, весьма удаленных друг от друга уголках земли. Неизменным гостем рождественских базаров многих наших городов является или был до недавнего времени леший; его трескучие звуки и придавали веселому гулянью подлинный рождественский характер. Оказывается, что весьма отличные от него по виду, но того же действия предметы, которые у нас, этнографов, носят название трещоток или уделок (рис. 3–5), распространены во многих частях земли.
Рис. 3. А. Австралийские трещотки. В. Трещотка бороро (Бразилия).
Рис. 4. Австралиец с трещоткой.
Рис. 5. Бороро с трещоткой.
Это продолговатые и плоские куски дерева, имеющие большею частью форму рыбы; к одному концу трещотки прикреплен шнурок, с помощью которого вертят ее вокруг головы. Это производится либо непосредственно рукою, либо при помощи палки, к которой привязывается свободный конец шнурка. В зависимости от скорости вращения меняется и тон, который в общем по силе и высоте похож на глухое жужжание шершня.
Эта трещотка распространена в следующих местностях земли. В Новой Гвинее она встречается лишь в восточной части, зато играет здесь большую роль на всех праздниках. В Малайском архипелаге она попадается изредка в качестве игрушки. В Океании встречается лишь на Новой Зеландии, где прежде служила при заклинаниях для изменения погоды. Напротив, в Австралии она распространена всюду. В Африке она известна на юге и в Иорубе, к западу от нижнего Нигера; в качестве детской игрушки я нашел ее в 1906 году в разных местах южной части бывших германских восточно-африканских владений. Наконец, в Америке она распространена в обеих частях материка, хотя и с большими промежутками. Встречается она и у эскимосов, где служит игрушкой для детей.
В качестве игрушки ею еще и поныне пользуются дети в коренной Англии. Если с этим фактом сопоставить употребление этого инструмента у большинства диких народов, то мы уясним себе смысл явления, которое издавна совершалось в человечестве и еще ныне наблюдается повсюду. В настоящее время лук является у нас исключительно детской игрушкой; только в Бельгии, Франции, Англии и Швейцарии он снова сделался оружием для спорта. Но некогда он был настоящим военным оружием всех способных к бою мужчин, так же, как и самострел, который играет теперь известную роль только в руках ребенка.
Оба вида оружия в военном деле цивилизованных народов давно уже заменены другими, более действительными; они исчезли из рук воинов, но странным образом сохранились в руках юношества, которое теперь обращается с ним совершенно так же, как в далекие времена ребенок, играя, обучался тому искусству, которое он должен был впоследствии показать в качестве воина в кровавой битве. Таким образом, прогресс совершался лишь в верхнем слое; нижний остался абсолютно консервативным. Юношество могло без всякой для себя опасности сохранить черты абсолютной косности, потому что более совершенное устройство современного оружия требует от взрослого лишь напряженного и неустанного упражнения во время службы, т. е. сравнительно короткого периода человеческой жизни. Оно не требует теперь ежедневного упражнения с ранней юности, хотя бы сначала в виде игры, как это необходимо, чтобы в совершенстве овладеть искусством стрельбы из лука.
Для подобного рода явлений, именно — для перехода определенного снаряда или обычая из жизни взрослых в мир ребенка, у нас есть особое выражение, которым мы обязаны выдающемуся английскому этнологу Эдуарду Тэйлору. Тэйлор метко назвал эти свидетельства некогда широко распространенного обычая «survivals», т. е. пережитки, — выражение чрезвычайно удачное, а потому с полным правом укоренившееся в языке. Такие пережитки вовсе не ограничиваются нами и нашей высшей культурой с ее явным стремлением сохранять старые обычаи, — они наблюдаются также и у диких народов; в Полинезии и Микронезии, например, лук и стрелы давно уже стали детской игрушкой; самое большее, если они порою служат для взрослых оружием при охоте на крыс и других мелких животных. Они исчезли из рук мужчин потому, что на большей части мелких островов нет охоты на крупную дичь; да и кроме того, морская война на утлых лодках невозможна с таким оружием для стрельбы, как лук.
Трещотка также является пережитком всюду, где ее ныне можно увидеть в руках ребенка у диких народов, — например, на островах Малайского архипелага, в Восточной Африке, у эскимосов. Напротив, всюду, где она еще встречается в ином применении, она служит гораздо более серьезным целям. Дикари верят, что в ее глухом, жутком жужжании им слышится что-то сверхчеловеческое, неземное, призрачное, — так сказать, весть из иного мира. Так, на различных торжествах и празднествах диких народов ею предупреждают и отпугивают элементы, которых желательно не допустить на эти торжества. Почти всегда таким элементом являются женщины, которым мужчины запрещают являться на празднества тайных обществ, посвящения мальчиков, торжества в честь мертвых, колдовства для вызова дождя и т. п. Поэтому-то женщинам под угрозой тяжелого наказания, большей частью даже смертной казни, запрещается смотреть на этот инструмент.
Чем же объясняется беспорядочное распространение этого своеобразного инструмента по всей земле? Можно ли здесь действительно говорить о распространении прибора из единого исходного пункта? Или же надо скорее допустить самостоятельное изобретение этого нехитрого снаряда, так как отдельные области его распространения разъединены огромными водными пространствами, преодолеть которые дикарям не под силу?
Конечно, в данном случае гораздо легче согласиться со вторым, более простым объяснением; но зато на сторонниках этого взгляда лежит и обязанность объяснить отсутствие трещотки у всех остальных народов земного шара. Такая задача, быть может, — покажется не менее трудной.
Перечисленные здесь вкратце трудности этого рода будут неизменно встречаться нам при каждой попытке проникнуть в жизнь и культурный уклад отдельных народов земли.
В своем утлом «гренландце», каяке, как называют это легкое, практичное суденышко, отправляется эскимос на добычу. С поразительной ловкостью, приобретенной неустанным упражнением, избегает он каждого подводного камня, каждой пловучей льдины и приближается на расстояние удара к своей добыче, — великолепному тюленю, который спокойно и беззаботно покачивается на волнах, выставив голову из воды.
Фритьоф Нансен в своей «Жизни эскимосов» мастерски описывает сцену, ежедневно разыгрывающуюся у этих артистов своего дела; и мы не можем сделать ничего лучшего, как прислушаться к подлинным словам этого столь же знаменитого исследователя полярных стран, как и тонкого знатока людей: «Внезапно животное настораживается. Оно заметило отблеск весла и уставилось на врага своими большими круглыми глазами. Охотник бросает весло и не шевелит ни единым членом, меж тем как каяк бесшумно скользит дальше. Не открыв ничего необычного, животное снова отдается своей прежней беспечности. Оно откидывает голову назад, вытягивает морду из воды и купается в лучах утреннего солнца, которое блестит на его черной, мокрой шкуре. Между тем каяк быстро приближается. Как только тюлень взглянет на охотника, Боас (так зовут эскимоса) перестает грести и не шевелит ни единым мускулом; но едва животное отвернет глаза в сторону, судно скачком подвигается вперед. Охотник приближается на расстояние удара, подготовляет гарпун и проверяет, в порядке ли моток бечевы на скамье каяка; еще удар веслом, и решительная минута настала. Но тут тюлень преспокойно ныряет в воду. Животное не было испугано, значит, оно выплывет где-нибудь поблизости. Нужно, следовательно, подождать. Но это требует времени, так как тюлень может чрезвычайно долго оставаться под водой, а для ожидающего время тянется еще медленнее. Однако, эскимос обладает удивительным терпением: двигая только головой, которая, высматривая, поворачивается во все стороны, он совершенно неподвижно сидит в своем каяке. Наконец, в стороне, немного позади, над водою снова показывается голова тюленя. Осторожно, незаметно для животного, Боас поворачивает свой каяк и снова приближается к нему, скользя по поверхности воды. Тут тюлень вдруг настораживается, одно мгновение смотрит на охотника в упор и затем опять ныряет. Но Боас с детства знает привычки тюленей, и полным ходом мчит свое судно к месту, где исчезло животное. В самом деле, проходит лишь несколько секунд, и тюлень опять с любопытством выглядывает из воды. Теперь он на расстоянии выстрела; Боас хватается за гарпун, откидывает руку назад; еще одно мощное движение — и гарпун, словно выброшенный стальной пружиной, со свистом устремляется вперед, соскользнув с метательной дощечки и увлекая за собой бечеву, которая, как вихрь, крутится в воздухе. Тюлень делает огромный прыжок, но в тот момент, когда он сгибает спину чтобы нырнуть, гарпун по рукоять вонзается ему в бок. Несколькими могучими ударами задней части тела он пенит воду и исчезает, увлекая за собою бечеву. Между тем Боас хватает древко зубами и с быстротой молнии бросает позади себя в воду надутый пузырь. Пузырь пляшет на поверхности воды; кажется, вот-вот он утонет; и в самом деле, он исчезает под водою. Однако, он вскоре снова появляется на поверхности, и Боас несется к нему, изо всей силы подгоняя веслом[4] свое суденышко. По пути он подхватывает всплывшую на поверхность рукоятку гарпуна, которую стряхнул с себя раненый тюлень. Копье опять готово к метанию. В следующее мгновение тюлень всплывает снова. Видя, что ему не спастись бегством, он в ярости обращается против своего преследователя, обрушивается сначала на пузырь, разгрызает его и затем бросается на каяк. Боас изготовился к удару. Животное сгибает спину и с открытой пастью так стремительно скользит по волнам, что вода разлетается с шумом. Теперь промах может стоить жизни охотнику. Однако, Боас с величайшим хладнокровием поднимает копье и с такой силой вонзает его в открытую пасть животного, что острие его выходит из затылка. Тюлень вздрагивает и валится, голова его падает на бок, и в тот же момент вертикально всплывает в воде. Струя крови, шипя, выливается из широко раскрытой пасти, которая издает глухой, дикий рев. Пузырь над мордой животного раздувается до необычайных размеров[5]. Животное так сильно трясет головой, что рукоятка гарпуна дрожит и колеблется в разные стороны, но оно не в состоянии ни сломать, ни стряхнуть гарпуна. В следующий момент Боас вонзает в него второе копье позади одного из передних ластов через легкое в сердце; животное падает на бок— и борьба окончена».
