Смысл большинства понятий, общих для всех народов, в китайской цивилизации кажется нам несколько иным, потому что иными являются приоритеты. Если этого достаточно для того, чтобы отказаться от границ нашего европоцентризма в пользу лучшего понимания Китая, нам остается только преодолеть несколько особенностей китайской цивилизации для того, чтобы приступить к нашему исследованию, и прежде всего, что может показаться удивительным, — ее язык.
Первая характерная черта, которая поражает воображение европейцев, когда они начинают интересоваться Китаем, это оригинальность китайской письменности. Именно письменность, больше, чем сам язык, играет значительную роль в развитии китайского единства, выступая как объединяющий фактор внутри страны и как изолирующий — во внешней политике. Она позволяет китайскому обществу избегать варварских начал и, благодаря каллиграфии, достигать вершин культуры. И все же путешественники обнаружили это достаточно поздно. Гийом де Рубрук (около 1220 — после 1293), посетив монголов, описал китайскую письменность в нескольких строчках. Марко Поло о ней даже не упомянул. Нужно было дождаться XVI в., когда появилось нескольких упоминаний о письменности, например д’Акостой в 1593 г. Два века спустя Лейбниц в поисках универсального языка заинтересовался этими знаками, могущими передать особенности языка, не используя устной речи. При чтении эти знаки понятны, но произносятся по-разному, в зависимости от конкретного языка, как арабские или римские цифры. Они обозначают предметы или понятия и называются пиктографическими или идеографическими знаками, или пиктограммами или идеограммами. Созданные на основе конкретных рисунков — солнце, луна, деревья — с простыми или сложными элементами, эти знаки обрели фонетические коннотации (дополнительные значения): с рисунком, имеющим определенный смысл, появился другой, обозначающий звук. Эти сочетания, становившиеся со временем все более и более Многочисленными, позволяют говорить, как это делает Марсель Коэн,[2] об «идеофонографической письменности», или, если следовать Эмилю Бенвенисту,[3] подчеркивающему форму этих «элементов-опор», о письменности «морфематической». Вкратце можно сказать, что каждый моносиллабический знак обозначает одно слово и что он неизменен. Это означает, что грамматические категории слова (род, число, грамматическая форма) никак не меняют его написание. Только позиция слова в произношении фразы определяют его грамматические функции.
Очень трудно измерить ту разницу, которая могла изначально существовать между устной и письменной речью, между языком и письменностью. Но вскоре свойства знаков привели к тому, что из письменной речи, все более отличающейся от разговорной, родился литературный язык, который нашел свое выражение в обрядах и поэзии, управлении и политике. Бытовая речь не стала использовать меньше знаков для записи, но она оставалась прежде всего устной речью, использовавшейся для повседневных разговоров. В литературу она вошла только в период правления династии Юань (1280–1368). Разговорный язык, или, точнее, бытовые языки китайского пространства, никогда не способствовали объединению территории. Тем не менее у Китая существовал передатчик информации, наилучший из тех, которыми может располагать цивилизация, — власть графического письма. Именно оно позволило китайской мысли завоевать все умы, которых оно касалось. На протяжении нескольких тысяч лет существует древний, по сравнению с молодыми англо- и франкоговорящими мирами, мир китайской письменности, который обязан своим единством и постоянством в первую очередь особому информационному проводнику.
Пространство, охваченное китайской письменностью, с глубокой древности играло преобладающую, центральную роль. Так для китайцев классического периода цивилизацией всеобщей и универсальной была та, которая основывалась на знаке вэнь — сущности познания, источнике истории и архивов, наблюдений за небом и календарем, числовых, иерархических и бюрократических связей, философии и литературы, обрядов и семейных культов, — совокупности такого количества понятий, которые вызывали зависть у правителей соседних государств.
Все, что добавлялось к вэнь, было в сознании китайцев всего лишь экзотическими элементами, иногда соблазнительными, иногда полезными, но всегда отдельными и эпизодическими. Проникновение в Китай культурных ценностей, пришедших из Сибири, Индии, Ирана или Турции, — это факт. Это проникновение осуществлялось, несмотря на отдаленность источника пустынями Центральной Азии или Гималаями. Но их распространение тем не менее зависело от размеров китайской территории и ее географических особенностей.
Китай такой, каким мы его знаем сегодня, состоит из объединения двух больших частей: собственно Китая и китайской периферии.
Наиболее древнее объединение — это сам Китай, природные границы которого были достигнуты собственной цивилизации в начале I тысячелетия н. э. Этими границами на востоке и юге были моря, окаймляющие Тихий океан, на западе барьером стал тибетский массив, на севере — пустыни и степи монгольских и маньчжурских земель. Этот «внутренний» Китай стал колыбелью и территорией формирования классической китайской цивилизации. Это именно его мы имеем в виду каждый раз, когда мы говорим о Китае.
Вторая часть территорий, присоединенная позже, — это китайская периферия, или «внешний» Китай. Она включает в себя Тибет, китайский Туркестан, внутреннюю Монголию и Маньчжурию. До XVIII в. эти регионы ни разу не были надолго подчинены императорской власти. Населенные горскими племенами и кочевниками, которые были пастухами и скотоводами, отсталыми и неграмотными, эти регионы были местом многочисленных столкновений, в результате которых эти племена часто обращались в бегство, но никогда не были уничтожены полностью. Эти территории представляли собой зоны, находящиеся под давлением «варваров», отсюда приходили несчастья, завоевания, грабительские набеги. Именно сюда на протяжении тысячелетий направлялись все усилия китайской дипломатии и армии для того, чтобы неустанно отодвигать от «внутреннего» Китая границу этих постоянных столкновений. Забота о мире всегда оставалась первостепенной, именно она играет важнейшую роль на протяжении всей истории Китая. К военным удачам и поражениям следует добавить и постоянные природные бедствия. Вместе эти факторы играли определяющую роль в изменении экономической, политической и социальной ситуации в Китае.
Как и в других регионах, в Китае географические условия определяли течение жизни: горы и реки, климат и почва — вот постоянные слагаемые, от которых зависели и растительный мир, и население.
Геологическая структура и тектоническая система Китая сформировались вместе с азиатским континентом. В ранние эпохи это была совокупность разрозненных территорий, омываемых морями или проливами: каждый из островов становился дамбой. Именно из-за этих естественных преград различные горообразующие процессы — от вторичного до четвертичного, от каледонской до альпийской складчатости — либо отклонились в сторону, либо были просто остановлены. На протяжении нескольких эр сдвиги или обрушения горных пород могли привести к возвращению раннее существовавших морских пространств или даже вызвать появление новых, однако этого не произошло. Напротив, во время третичного периода постоянно продолжающийся подъем всего континента создал компактное пространство суши, по форме напоминающее обрезанную пирамиду. Ее вершину называют настоящей «крышей мира», это высокое плато Центральной Азии и Тибета. Растянувшийся на восточном склоне этого строения, Китай из-за этого выглядит как гигантское крыльцо, ступени которого последовательно спускаются от высоких азиатских горных массивов к впадинам Тихого океана.
Первая ступенька Китая располагается примерно на высоте 3000 м над уровнем моря, некоторые ее возвышенности достигают 4000 м, а высота плоскогорий снижается до 2000 м над уровнем моря. Начинаясь у Сычуаньских Альп, которые окаймляют с востока Тибетское нагорье, она тянется вдоль горных цепей Иньшаня до самых гор Юньнани. Вторая ступенька расположена в среднем на высоте от 1000 до 2000 м над уровнем моря, на ней находятся Шаньси, плато Ордос, западная часть провинции Шэньси, восточный край и центр Сычуани и Гуйчжоуское нагорье. В середине этой ступени — гигантская впадина Красного бассейна, расположенного всего на 1000 м над уровнем моря. Она является плодородным центром Сычуани.
Если представить себе диагональ, соединяющую Пекин с островами Хайнань, то эти две ступени составят западную горную часть Китая, которая благодаря удачному расположению постоянно играет роль защитного бастиона. На севере степные плоскогорья представляют собой откос, который становится для варваров трамплином их непрекращающихся набегов. Неплодородные земли Шэньси были для китайцев убежищем позади тех территорий, через которые проходили частые нападения. В то же время горы Шаньси скрывали в себе добывающие и металлообрабатывающие центры, что делало их обитателей центральными фигурами Китая в период железного века. На юге бассейн Сычуани очень рано стал территорией, на которой правительства, потерпевшие поражение и изгнанные с севера, продолжали оказывать сопротивление своим победителям. Юньнань и Гуйчжоу, находящиеся выше над уровнем моря, оставались территориями, местное население которых всегда стремйлось входить в состав Китая, впрочем, эти земли оставались хранителями тысяч местных традиций.
