Кроме того, упомянут виконт Робер д'Юмьер (1868–1915) — друг Пруста, романист, эссеист, драматург, переводчик с английского, открывший французскому читателю Киплинга и Конрада. Пруст часто обращался к нему за помощью и выразил ему благодарность в предисловии к "Амьенской библии": "Когда я становился в тупик перед трудным языковым оборотом, я шел за советом к великолепному переводчику Киплинга, и он, тонкий знаток английских текстов, доверявший столько же знаниям, сколько интуиции, тут же разрешал мои трудности".
Наконец, князь Антуан Бибеско (1878–1951) и его младший брат Эмманюэль — соседи Пруста, с которыми он познакомился и подружился в 1899 году. Их мать, княгиня Бибеско, держала литературный салон, где собирались писатели и музыканты. Антуан писал пьесы, к которым Пруст относился одобрительно, но главное — оба брата разделяли интерес Пруста к Рескину и вместе с ним совершали паломничества в места, упоминавшиеся в его книгах. Бибеско состояли в родстве с Бранкованами.
2. Мэри Нордлингер [Воскресенье 17 или 24 апреля 1904]
Милый друг,
спасибо за чудесные цветы-секреты, нынче вечером я из них, по выражению мадам де Севинье, "устроил весну" — безобидную, пресноводную и проточную. Благодаря вам, дальневосточная весна осенила мою черную электрическую комнату. Кроме того, благодарю за прекрасный перевод, я его тщательно проработаю и, если позволите, изменю, но осторожно, со всем надлежащим почтением. И все-таки изменю. Вы говорите по-французски не только лучше француженки, но и просто как француженка. Вы пишете по-французски не только лучше француженки, но и просто как француженка. Но когда вы переводите с английского, проявляется вся первоначальная природа слов, они возвращаются к своему складу, к своему сродству, к правилам, изначально им присущим. И несмотря на все очарование, которое есть в этом английском наряде французских слов или скорее в этом мерцании английских оборотов и английских лиц, прорывающихся сквозь французский свой облик и французское облаченье, нужно будет остудить эту жизнь, офранцузить, удалить от оригинала и притушить оригинальность.
Нет, я, конечно, не стану напрашиваться, чтобы Мане и Фантен меня добивали: и так уже меня наполовину прикончили Клуэ и Фуке.
Ваш друг Марсель.
Что такое "жемчужина венецианских четок"?
P. S. (Понедельник) Мое письмо забыли отправить, поэтому добавляю короткий постскриптум. Боюсь, как бы вы не рассердились, что я все переворошил в «Сезаме»; в конце концов я могу оставить все как было у вас, если вам угодно. Но думаю, что вы переводили не по тому изданию, с которым работаю я, потому что все время встречаю несовпадения. Да и многие слова у вас пропущены. Лучше я сам выправлю то, что вы сделали, а потом мы все вместе обсудим. Давеча меня разбудил звонок. Спросонок я не сразу поинтересовался, кто приходил. А когда спросил и узнал, кто это, было уже поздно: вы ушли. Хотя если бы я вас и не упустил, все равно я был не в состоянии с вами увидеться. С тех самых пор все еще не выхожу, но в скором времени отважусь (только не днем, а вечером). С огромным почтением, с огромной дружбой
Марсель Пруст.
Комментарий
Мэри-Луиза Нордлингер познакомилась с Прустом в парижском доме семьи Ан. В Париже она изучала искусство, занималась ваянием, разделяла любовь Пруста к Рескину и была, наряду с г-жой Пруст, его преданной помощницей; причем, если г-жа Пруст могла только поверхностно передать смысл английского текста, Нордлингер была способна проникнуть в идеи Рескина и оказать помощь в их истолковании. О дружбе и сотрудничестве с Прустом она рассказала в своих воспоминаниях, к сожалению, неоконченных; кроме того, в 1942 году она издала сорок одно письмо Пруста, освещающее всю их совместную работу над переводами (Lettres à une amie), предпослав изданию предисловие. Пруст вместе с Нордлингер завершили корректурную правку "Амьенской библии" в январе — феврале 1904 года и немедленно начали работу над "Сезамом и Лилиями"; об этом и говорится в настоящем письме.
Японские игрушки, о которых идет речь, Нордлингер прислала в подарок Прусту; позже он описал их в романе: "И как в той игре, которой забавляют себя японцы, окуная в фарфоровый сосуд с водой комочки бумаги, поначалу бесформенные, которые, едва намокнув, расправляются, обретают очертанья, окрашиваются, делаются друг на друга непохожи, превращаются в цветы, в домики, в объемных узнаваемых человечков, так теперь все цветы из нашего сада и из парка г-на Свана, и белые кувшинки на Вивонне, и добрые люди в деревне, и их скромные жилища, и церковь, и весь Комбре с его окрестностями — все это обрело форму и плотность, и все — город и сады — вышло из моей чашки с чаем.[5]
Письмо написано спустя несколько дней после того, как Пруст вместе с Нордлингер побывали на выставке "Французская живопись 1350–1589 годов", которая открылась 12 апреля 1904 года в Лувре, в павильоне Марсан. Картины Фуке и Жана Клуэ пользовались на этой выставке особым успехом. А с 13 апреля до конца мая 1904 года в Люксембургском музее проходила выставка французских художников конца XIX века, включавшая упомянутых Прустом Мане и Фантен-Латура.
3. Мэри Нордлингер [Версаль, 7 декабря, 1906, пятница, вечер]
Милая, милая, милая, милая Мэри!
Прежде всего, говорил ли вам Рейнальдо, что я послал письмо, а потом «Сезам» в странное место по странному адресу, где, как я ему и сказал, "Детройт — название города, не правда ли? Авеню — название провинции? Озеро Онтарио — название страны?" Но ответа я так и не получил и понимаю, что ничего не дошло, поскольку вы спрашиваете: "А что 'Сезам'?" Прилагаю его к этому ответу.
Милый друг, как вы близки моему сердцу и как мало повредил этой близости ваш отъезд! Я всегда вспоминаю о вас с теплотой и неизменной тоской по прошлому. В моей разграбленной жизни, в моем разбитом сердце по-прежнему есть место для нежности к вам.
Милый друг, разрешите сказать в двух словах банальную вещь. Вы потому до сих пор не получили никакого гонорара за «Сезам», что журнал, в котором он был сперва опубликован, прогорает и до сих пор никому не заплатил. А "Меркюр де Франс", издательство, в котором вышла книга, заплатит, когда разойдется достаточно экземпляров. Если вы пожелаете, чтобы я вам выслал деньги авансом, я сразу же это сделаю без малейших затруднений: вы знаете, что, увы, мне больше не перед кем отчитываться в моих тратах. Вы, как я понимаю, в Манчестере. Я вот уже четыре месяца в Версале. Хотя можно ли сказать, что я в Версале? Приехав сюда, я слег и уже не вставал, ни разу не съездил ни в Шато, ни в Трианон — никуда, и просыпаюсь только поздней ночью, так что понятия не имею, в Версале я или еще где. Я уже собирался вернуться в Париж, однако у меня вышли неприятности с жильем, началось судебное дело, и с октября я снял другую квартиру, но пока не могу в нее въехать. И тем не менее если вы мне напишете в отель «Резервуар», где я сейчас, или на улицу Курсель, 45, где я впал в безысходное отчаяние, видя, что оставаться там невозможно из-за непомерно высокой арендной платы, то любезная консьержка перешлет мне письмо от Мэри сюда или на бульвар Осман, 102, где находится квартира, которую я снял, но в которой до сих пор жить нельзя, — и я получу вашу весточку. Если я буду слишком утомлен и не отвечу, надеюсь, вы меня простите. Но постараюсь ответить. Работаете ли вы? Я — нет. Я навсегда закрыл эру переводов, которые поощряла мама. А на переводы из самого себя больше не отваживаюсь. Видели ли вы в Америке что-нибудь красивое? С какой стати вам вздумалось возвращать мне учебничек? Если бы я выходил из дому в дневное время, я бы хотел посмотреть это египетское и ассирийское искусство, оно мне кажется и впрямь прекрасным. Продает ли г-н Бинг египетские, ассирийские и готические штучки? Как поживают ваши родные? Как поживает тетушка? Поклонитесь ей от меня, она осталась у меня в памяти как один из любопытнейших "камней Венеции". Ничто не могло смягчить, ничто не могло поколебать ее несгибаемых принципов. Но до чего она мне нравилась, и как она, судя по всему, вас любит! Она для меня олицетворяет "Утра в Венеции", и пускай я никогда их не видел, зато ваша тетушка для меня — воплощение "ранней пташки", женщины, которая не знает, что такое залеживаться в постели по утрам. Я по-прежнему много и постоянно о вас думаю, милый друг, и никогда не перестану. Целую ваши руки с чувством бесконечной дружбы.
Марсель Пруст.
Комментарий
Письмо написано на почтовой бумаге с широкой траурной каймой: незадолго до этого Пруст потерял мать, несколько раньше умер отец. Несмотря на трения, а подчас и серьезные конфликты, о которых говорилось выше, Пруст относился к родителям, особенно к матери, с искренней любовью, и эта потеря была для него ударом, от которого он не сразу оправился. Со смертью матери связана и необходимость переезда, и свобода обращения с деньгами, о чем идет речь дальше.
