Патриархальные русские семьи были многопоколенными, они включали три-четыре поколения родственников, даже в первой трети нашего века в них порой жили три, четыре семьи с детьми. Сложившаяся за века стройная система взаимоотношений в семье позволяла успешно избегать конфликтов, умело распределять труд ее членов, сохранять детей. Чем больше мужиков в семье — тем она богаче, тем легче избежать голода, тем больше скота она может иметь, тем лучше удобрить свою землю, а значит — получить хороший урожай.
Как на большой фабрике, труд членов семьи распределялся очень тщательно, дифференцированно в зависимости от пола, возраста, склонностей. Важнейший принцип — посильность труда. Но все нити управления в такой семье сосредоточивались в руках одного человека — хозяина, как правило, старика — отца взрослых, женатых сыновей. Подчинение было беспрекословным и полным. Вспоминает Прасковья Лукьяновна Наговицына (1904), крестьянка: «Раньше вставали в 3 часа, боялись, что мало работы сделают, на работу были жадны, даже старые просились на работу. У меня семья была большая, много братьев. Хозяин был один в дому. Если он идет, то все замолкнут. Были нежадные, не ругались. В деревне Сусеки, через поле, там недружно жили, а мы дружно. У меня у самой 8 ребенков было, всех в войну вытащила. Никуда мы не ходили, окромя Кирова да райцентра. Всю жизнь даже в кино не сходила, все работала».
По мысли старых крестьянок, настоящая семья — именно большая патриархальная семья. «В семье нас семейно было» (М. К. Казакова, 1905).
20-е годы для такой семьи — время относительного благополучия. НЭП!
«Семья у нас была большая: три брата и две сестры. Была одна лошадь, мелкий скот, две коровы. Все работали с утра и до вечера. Имели масляный завод, водяную мельницу. У нас в семье мать уважали и боялись. Все деньги она хранила, а жили мы неплохо. Отец делал деревянную посуду: чаруши, кадки, блюда — и еще вил веревки. Ездили по воскресеньям на базар, продавали. Учился в церковно-приходской школе полтора года. Даже за хорошую учебу дали Евангелие. Но отец учиться не дал, надо было работать. Земли была своя полоса. Все обрабатывали сами, пахали сохой на лошадях, жали серпами. Все работали с малолетства, а зимой женщины пряли пряжу и ткали новины. К 1928 году мы жили хорошо. Имели около 500 пудов зерна, было вдосталь всего: гороха, гречи, проса; много копали картошки — пудов с 200 само мало, много сена косили. Все это нам досталось большим трудом. Ежегодно удобряли навозом паровое поле, мы ведь были хозяевами своей земли. В деревне народ ожил, повеселел» (Ф. П. Втюрин, 1904).
Крестьянское трудолюбие, воспитываемое в семье, было величайшей ценностью нации. Смысл, счастье жизни были не где-то далеко, а здесь — в своем труде!
«А вспомнишь, как работали?! Все успевали. А ночью молодые девки на себя работали. Деньги-то надо на одежду. Кустари у нас ездили, к домам подъедут со шкурками беличьими. Вот я и брала хребтовые пластины. Сшивала бунты. До пяти сотен, бывало, сшивала. Надо сшить двадцать шесть рядов. А потом из этих бунтов манто богатым шили. У меня манта не было: шибко дорого. А за работу платили копейки. Двадцать пять копеек с сотни. Родители знать не знали, как девок одевать, — заробишь и купишь. А вот еще интересно. Если раньше — Бога боялись, стариков почитали, работали с утра до ночи, а жилось весело. Злости ни на кого не было. Вот я всегда думаю, сколько у прежних людей было терпения… Умели все переносить. Неученые мы были, а хорошо жили» (Е. И. Платунова, 1900).
Приучали к тяжести посильного труда постепенно, но с очень раннего возраста. Работать было так же естественно, как дышать, ходить. Дико было, если кто-то отлынивал от работы. «Сейчас, когда парни до 20 лет бездельем маются или на мотоциклах гоняют, это ужас. Раньше такого не было. Только сил наберешься, разуметь начнешь что к чему — сразу и идем работать. Кто в поле, кто куда. Я теленков поила, кормила, ухаживала. Конюшила лошадей — уже побольше была. Жить было трудно, а жили веселее, чем сейчас».
В 30—40-е годы труд превратился из радостного (на себя) в принудительный, неоплачиваемый (пустые трудодни) и порой бессмысленный.
Мир крестьянских забот был многообразен. Хозяин в семье должен был обо всем позаботиться вовремя. Ответственность за жизнь семьи лежала на нем. Характерно в этом отношении письмо с фронта крестьянина Федосея Павловича Преснецова (1904–1945) своему двенадцатилетнему сыну (орфография сохранена): «1942 года 23 июня. Здравствуй мой дорогой сыночек Виктор федосеевич! Спешу сообщить тебе, что твое письмо получил, писанное 17 июня, а так же получил от дочки Гали писанное 16 июня и спешу дать вам ответ, так же до этих писем получил от дочки Анюты 2 письма и от сестриц Любы и Анисы сразу 4 штуки. А теперь очень вам всем благодарен Виктору, Галине, Анюте и тебе Таисья Васильевна. Дорогой сынок как-нибудь работай в колхозе зарабатывай трудодни, только через силу ничего не поднимай не порти сам себя слушайся мамы, я приду домой тогда ты отдохнешь я тогда тебя понежу тогда поиграем, а теперь такое время если будешь плохо работать то у вас совсем на будущий год не чего будет ести. Живите, не ссортесь с сестрами и с мамой, ты сам Виктор будь за хозяина, я тебе доверяю, экономь все начиная с дров, дрова летом хорошие не топи, а привези из лесу сучьев или насобирай сухарнику, а которые есть еще дома их береги зимой свезешь в город, деньги дадут, нужны на расходы по хозяйству. Так же сейчас позаботься о керосине и сам, съезди в город через Таню достань соли и керосину пока сейчас можно достать свободнее чем будет зимой. А поросенка хоть в июле или в августе, а купи обязательно, только хорошего, может придется будет кормить зиму. Дочка Галя пишет, что кушает молоко и масло и яйцо это хорошо я теперь Галина не кушал молочка и маслица как уехал из Борового хочется да где я возьму денег нет, молоко хотя здесь носят продают 15 рублей 1/2 литра. Кушайте с сестрой Маргаритой да растите здоровые крепкие и большие, я может быть и вернусь домой тогда еще поживем с вами. Ты Таисья пишешь, как я здесь живу— хлеба дают 200 грамм, суп и черпушка каши, как у нас дома есть поваренка эмалированная которой черпаеш суп. И на ужин хлеба 200 гр. и суп, сахару 25 грамм и чай. Вот и все что получаю на день и живу обедаем в столовой все время. Завтрак в 6 часов утра обед в 2 ч. дня и ужин в 7 ч. 15 мин. вечера, а то и позднее… Ну пока до свидания целую всех крепко. Спасибо сынку Виктору Ф., доченькам Анюте и Галине и тебе Таисья за письма которые я получил от вас. благодарю. Да ты сама писала что пошла бы на работу в с /совет, если сама пойдешь то тебе паек дадут на всех детей если сможешь то устраивась сама, а Виктор пусть работает в колхозе. Передай привет от меня теще Ирине Григор., Васе с Лидой и сестренкам Любе, Анисе и Сане… Ну пока до свидания. Всем спасибо за письма, будто все здоровы. Остаюсь пока здоров твой Федосей».
Поддерживать спокойную, дружелюбную атмосферу внутри большой крестьянской семьи — дело непростое. Все-таки и взрослые сыновья, и их жены — все были людьми разными. Одним лучше удавалось одно, другим — другое, а сравнения в таком обшежительстве были неизбежны. Неизбежны были и обиды, ссоры, разделы и выходы. Все-таки 1920-е годы — время для большой семьи позднее. Но даже тогда умели смягчить разногласия шуткой, смехом. Мужицкий здравый смысл, единоначалие еще помогали решать многие проблемы большой семьи. Е. Т. Дорохова (1912): «Вот так и жили все. И не тесно было. Вот семья была 14 человек, и не ругался никто. Всем хватало места. И не ссорились никогда. Ну, когда там поссорятся из-за чего-нибудь, из-за работы из-за какой или из-за чего-нибудь еще. Но до драк не доходило. Были у дедушки 2 невестки: тетка Клавдия и моя мама Мавра. Они через неделю менялись работой. Одна стряпала хлеб, а вторая ходила за скотом. Вот пройдет неделя, и они меняются. Мама хлеб хорошо стряпала, хлеб у нее хороший был и вкусный. А у тетки Клавдии от хлеба корки отставали. Сколько ее бабушка ни учила, все без толку. А дедушка у нас был забавный. Он первый всегда начинал резать хлеб. Отрежет ломоть — корку, а внутри-то пусто. Вот туда-то и сложит все ложки. А когда Клавдия на стол накрывает, то в первую очередь на стол — каравай и ложки. А когда все готово, дед вдруг скажет: “А ложки-то где?” Да тут были. Посмотрят на стол, а ложек-то действительно нет. Все ищут их, а след-то их простыл. Вот тут-то дедушка и скажет: “Ну-ка, Клавдия, посмотри, не съел ли их хлебушко?” Тут все ясно станет. А Клавдия стоит да плачет: “Вы Мавру не ругаете, а меня постоянно!” А дед на это ей говорит, что все нужно делать хорошо. Кто же будет есть такой хлеб? Уж учила ее бабушка, учила, а так Клавдия и не научилась. Уж тоже намучалась она бедная. Муж ушел на фронт и оставил ее с семерыми ребятишками. Люди жили сами, каждый своей семьей. Какая семья ведь. В семье, там если уж хозяин дедушка был, чо дедушка прикажет делать — все подчинялись ему».
