Два социологических подхода позволяют нам уточнить взаимоотношения культуры и коррупции. В основе первого лежат работы классика современной социологии Эмиля Дюркгейма, переосмысленные Робертом Мертоном. В своей книге «Социальная теория и общественная структура» Мертон представляет схему «целей и средств», которая объясняет, почему в различных странах к нарушителям норм относятся по-разному.12 Второй подход имеет отношение к семье. Политолог Эдвард Банфилд глубоко исследовал вопрос о том, каким образом крепкие семейные узы (например, в Южной Италии и на Сицилии) стимулируют высокий уровень коррупции.13 Истоки данной теории восходят к Платону, который отмечал, что близкие отношения в семье, особенно между родителями и детьми, заставляют ее членов руководствоваться родственными предпочтениями, то есть практиковать непотизм. По мнению Банфилда, уровень коррупции зависит от прочности семейных ценностей, включающих выраженное чувство долга.
Схема «целей и средств»
Согласно теории Мертона, коррупция есть такая разновидность социального поведения, которая формируется под давлением общества и выражается в нарушении установленных норм. Этот автор подчеркивает, что социальная система задает культурные цели, к которым стремятся индивиды, а также устанавливает средства для достижения этих целей — институциализированные нормы. Используя формулировку Мертона, тех, кто стремится к цели, применяя лишь социально оправданные средства, можно назвать конформистами. Но социальная система заставляет добиваться высоких доходов или общественного признания также и тех, чьи возможности — в силу расовой принадлежности, национальности, отсутствия необходимых навыков, недостатка капитала — оказываются ограниченными. Рынок социальных достижений организован так, что ему всегда присуще несоответствие между спросом (целями и ценностями) и предложением (средствами). Следовательно, многие из тех, кто довольно рано осознает ограниченность своих возможностей в этой гонке, отвергнут общие правила игры и попытаются добиться успеха недозволенными («творческими» или преступными) методами. С помощью предложенной Мертоном аналитической основы удается объяснить всевозможные разновидности отклоняющегося поведения, причем как среди низших классов, так и среди различных этнических групп Америки. Подобные обобщения собраны Даниэлем Беллом.14.
Из теории Мертона следует, что культурам, которые ориентируются на экономический успех, но при этом игнорируют принцип равенства возможностей, присущ более высокий уровень коррупции. Эта гипотеза подтверждается данными WVS за 1990–1993 годы, также обнаруживающими наличие подмеченной связи между культурной мотивацией и коррупцией. Крайние случаи тоже вполне вписываются в предлагаемую аналитическую основу. Чем беднее страны, культуры которых нацелены на успех, тем более они коррумпированы. Например, в России, Южной Корее и Турции, согласно упомянутым опросам, личный успех ценится выше, чем в других местах. Эти же страны — в ряду самых коррумпированных.
И, наоборот, в соответствии с теорией Мертона, в странах, где значимость успеха не слишком подчеркивается, а граждане пользуются равными возможностями, коррупция не особенно распространена. В данном смысле показательны Дания, Швеция и Норвегия. Эти государства, если верить используемой нами шкале, наименее ценят личные достижения и в то же время наименее коррумпированы. По-видимому, здесь схема «целей и средств» проявляет себя довольно слабо.
Скандинавский феномен порождается особыми взаимоотношениями между мотивацией успеха и структурно дифференцированным доступом к социальным возможностям. К нашему удивлению, ориентация на достижения весьма прочно — но негативно — коррелирует со среднедушевым доходом. Это предполагает наличие следующей закономерности: чем богаче страна, тем меньше проявляет себя культурная нацеленность на успех. Подобные результаты могут показаться противоречащими выдвинутой Вебером теории культуры. Следует, однако, иметь в виду, что, занимаясь влиянием религиозных ценностей на экономическое развитие, Вебер отмечал снижение позитивного воздействия протестантизма по мере повышения экономической эффективности. Отсюда можно сделать следующий вывод: хотя нынешние богатые страны некогда превозносили личный успех, после достижения изобилия их граждане вдохновляются, как отмечает Джон Адамс, ценностями, не имеющими отношения к работе, то есть черпаемыми из литературы, музыки, искусства. Пользуясь терминологией Рональда Инглхарта, можно сказать, что они становятся постматериалистами.15 С другой стороны, элиты и средние классы некоторых развивающихся государств, реагируя на ущербность своего экономического положения, способны вырабатывать более высокие принципы экономической мотивации.
Для проверки изложенных гипотез был использован множественный регрессивный анализ, в ходе которого данные всемирного опроса по изучению ценностей за 1990 год и показатели, характеризующие отношение к коррупции, рассматривались в качестве зависимых переменных. Как отмечалось выше, Мертон полагал, что язва коррупции поражает в первую очередь те страны, в которых четко выраженная ориентация на личный успех сочетается с недостаточным доступом к средствам достижения этого успеха. На деле эта взаимосвязь действительно сильна и статистически значима. Изменение показателя, отражающего ориентацию национальной культуры наличное преуспеяние, всего на 1,1 пункта (при стандартной девиации от 1 до 5) ассоциируется с изменением коррупционного рейтинга страны на половину пункта. Эвристическая ценность предложенной модели довольно высока, поскольку связь двух этих переменных сохраняется даже в случае их сопоставления с иными факторами.
Целый ряд методик определяет степень доступности экономических ресурсов и уровень экономической свободы. Мы в основном опираемся на Индекс экономический свободы (Index of Economic Freedom — IEF), в 1997 году обнародованный «Wall Street Journal» и организацией «Heritage Foundation». Оперируя пятибалльной шкалой от 1 («свобода отсутствует») до 5 («абсолютная свобода»), рассматриваемый индекс отражает степень поддержки, оказываемой властями свободному рынку. Оценка производится на основании нескольких показателей, среди которых право владеть собственностью, право зарабатывать себе на жизнь, право вести собственное дело, право инвестировать заработанные средства, право осуществлять внешнюю торговлю, право свободно действовать на рынке. В случае использования регрессивного анализа изменение Индекса экономической свободы на 0,75 пункта (стандартная девиация) ассоциируется с изменением коррупционного рейтинга страны на 1,5 пункта.
Подобно IEF, показатели среднедушевого дохода также могут свидетельствовать о доступности экономических ресурсов и даже о степени удовлетворения экономических потребностей населения. Иными словами, наличие столь прочной связи между размерами среднедушевого дохода и коррупцией является дополнительным подтверждением гипотезы Мертона, согласно которой доступность институциональных средств достижения желаемых целей снижает уровень коррупции. В сочетании с Индексом экономической свободы 1997 года и показателями среднедушевого дохода, данная модель объясняет многие проявления коррупции. Взаимосвязь ориентации на успех и коррупции остается прочной и в тех случаях, когда мы соотносим ее с другими элементами — например, со среднедушевым доходом, удельной долей протестантов среди населения или былой принадлежностью британской короне. Данный факт говорит о том, что здесь также подмечены важные закономерности.
Аморальная семейственность
Согласно второй линии рассуждений, тянущейся от Платона к Банфилду, коррупция по большей части есть проявление партикуляризма: в пораженных ею системах помогают, в том числе и ресурсами, лишь тем, по отношению к кому имеются личные обязательства. В первую очередь в этот круг входят члены семьи, а также родственники и близкие друзья. Наиболее видимым ее проявлением становится непотизм. Личная лояльность была весьма сильна в докапиталистических, феодальных обществах. По мнению Вебера, принцип лояльности и рынок несовместимы друг с другом. Антитезой партикуляризму выступает универсализм, то есть применение ко всем одного и того же стандарта. Рыночные нормы универсальны; следовательно, «чистый» капитализм поддерживается универсалистскими ценностями.
Две с половиной тысячи лет назад Платон утверждал, что семейные узы (в особенности складывающиеся между родителями и детьми) представляют собой главный фактор социальной самоидентификации.16 По его мнению, для создания эгалитарного, коммунистического общества придется разрушить саму семью. С рождения дети должны воспитываться в общественных учреждениях, не зная родителей. Разумеется, Платон отнюдь не думал, что общество, лишенное семейных связей, будет прочным, но его обращение к указанной теме показывает, какую социальную значимость он приписывал семье.
