ГОСУДАРСТВО И НАЦИЯ
Наше определение национализма базировалось на двух еще не разъясненных терминах: «государство» и «нация».
Обсуждение вопроса, что есть государство, можно начать со знаменитого определения Макса Вебера [1]: это такая организация внутри общества, которая владеет монополией на законное насилие. Заключающаяся в нем идея проста и притягательна: в хорошо организованных обществах, в каких большинство из нас живет или стремится жить, частное или групповое насилие считается беззаконием. Сам по себе конфликт не беззаконен, но его решение при помощи частного или группового насилия не допускается. Насилие может применяться только центральной политической властью и теми, кому она дает такое право. Из различных мер поддержания порядка крайняя мера — сила — может применяться только одной специально созданной, четко обозначенной, строго централизованной, дисциплинированной организацией внутри общества. Эта организация или совокупность организаций и есть государство.
Идея, вложенная в это определение, очень созвучна нравственному ощущению многих, возможно, большинства членов современного общества. Однако она не вполне удовлетворительна. Существуют «государства» или по крайней мере объединения, которые естественно было бы так называть, не пользующиеся исключительным правом на законное насилие на территории, которую они более или менее успешно контролируют. Феодальное государство зачастую ничего не имеет против междоусобных войн вассалов, если они при этом не забывают о своих обязанностях перед сюзереном; или же государство, где сосуществуют разные кланы, зачастую ничего не имеет против кровной мести, пока враждующие стороны не становятся угрозой для мирных людей на больших дорогах или в общественных местах. Иракское государство, находившееся после первой мировой войны под британской опекой [2] мирилось со стычками племен при условии, что их участники послушно сообщали в ближайший полицейский участок об их начале и завершении и составляли подробный бюрократический отчет о количестве убитых и захваченных трофеях. Короче говоря, бывают государства, которые либо не желают, либо не могут обеспечить соблюдение своей монополии на законное насилие и которые при этом, бесспорно, остаются во многих отношениях «государствами».
Однако основной принцип Макса Вебера может иметь применение именно в наше время, несмотря на его невероятный для обобщающего определения этноцентризм, явно берущий за образец централизованное государство западного типа. Государство является исключительно своеобразным и важным продуктом социального разделения труда. Там, где нет разделения труда, не может быть речи о государстве. Но далеко не всякая специализация создает государство: государство — это специализированная и концентрированная сила поддержания порядка. Государство — это институт или ряд институтов, основная задача которых (независимо от всех прочих задач) — охрана порядка. Государство существует там, где из стихии социальной жизни выделились специализированные органы охраны порядка, такие, как полиция и суд. Они и есть государство.
Не все общества оформлены государственно. Из этого со всей очевидностью следует, что в таких безгосударственных обществах проблема национализма не возникает. Если нет государства, естественно снимается вопрос о совпадении государственной границы с границами нации. А если нет государства, нет и правителей, а значит, вопрос об их национальности тоже сам собой отпадает. Когда нет ни государства, ни правительства не от кого требовать соблюдения принципа национализма. Такое негосударственное устройство общества может, наверно, вызывать недовольство, но это уже другая проблема.
Националисты, как правило, возмущались распределением политической власти и установлением политических границ, но они едва ли имели случай посетовать на полное отсутствие и границ и власти. Националистические настроения обычно возникали не тогда, когда государство как таковое либо вообще не существовало, либо его существование оказывалось под серьезным сомнением. Они возникали тогда, когда наличие государства становилось слишком ощутимым. Обычно это касалось его границ и/или распределения власти и, возможно, других установлений, которые могли вызывать недовольство.
Это в высшей степени важный момент. Не только наше определение национализма невозможно без исходного, взятого как данность определения государства, дело еще и в том, что национализм проявляется только в среде, где государство уже воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Существование политически централизованных единиц и морально-политического климата, в котором такие централизованные единицы принимаются как безусловная реальность и считаются нормой, — необходимое, но еще не достаточное условие национализма. Здесь следует, несколько забегая вперед, дать некоторые общеисторические сведения о государстве. Человечество в своем историческом развитии прошло через три основные стадии: доаграрную, аграрную и индустриальную. Племена, живущие охотой и собирательством, были и остаются слишком малочисленными, чтобы у них развился тот тип политического разделения труда, продуктом которого является государство. Поэтому вопрос о государстве, постоянном специализированном институте охраны порядка, для них не существует. Напротив, аграрные общества — хотя и не все, но в большинстве своем — оформлены государственно. Некоторые из этих государств сильны, некоторые слабы, одни деспотичны, другие строго законны. Они очень различны по форме. Аграрный период человеческой истории — это период, в который как бы само существование государства есть предмет выбора. Более того, форма каждого государства крайне изменчива. В эпоху охоты и собирательства такой выбор был еще невозможен.
В послеаграрный, индустриальный век этого выбора опять-таки нет; но теперь уже наличие, а не отсутствие государства обязательно. Перефразируя Гегеля, скажем, что сначала ни у кого не было государства, затем оно появилось у некоторых и в конце концов оказалось у всех. Форма, которую оно принимает, конечно, остается по-прежнему изменчивой. Есть некоторые направления социальной мысли — анархизм, марксизм, — которые утверждают, что даже или в особенности на индустриальном уровне развития государство необязательно, во всяком случае, при благоприятных условиях или при условиях, которые со временем неизбежно сложатся. Есть очевидные и веские основания в этом усомниться: индустриальные общества огромны, и уровень жизни, который стал для них привычен (или который они всеми силами стремятся сделать привычным), зависит от невероятно сложного всеобщего разделения труда и кооперации. Некоторые виды кооперации могут при благоприятных условиях складываться стихийно, без каких-либо указаний сверху. Но идея, что кооперация может всегда и во всех случаях осуществляться таким образом, без всякого принуждения и контроля, вызывает очень большое недоверие.
Таким образом, проблема национализма не возникает, когда нет государства. Из этого не следует, что эта проблема встает перед каждым государством. Напротив, она встает только перед некоторыми государствами. Остается разобраться, перед какими.
Определение нации связано с гораздо более серьезными трудностями, чем определение государства. Хотя современный человек склонен воспринимать централизованное государство (и в частности централизованное национальное государство) как нечто само собой разумеющееся, однако он без особого труда может уяснить себе его случайный характер и вообразить социальную ситуацию, при которой государство отсутствует. Он вполне способен представить себе «первобытное состояние». Антрополог может объяснить ему, что племя — это не всегда уменьшенное государство, что существуют формы племенной организации, которые можно считать негосударственными. Напротив, представление о человеке без нации с трудом укладывается в современном сознании. Шамиссо [3], француз, эмигрировавший в Германию в наполеоновский период, написал яркий протокафкианский роман о человеке, потерявшем свою тень. Хотя воздействие этого романа во многом основывается на умышленной двойственности иносказания, нельзя не догадаться, что для автора Человек без Тени — это Человек без Нации. Когда его приверженцы и друзья замечают это ненормальное отсутствие тени, они отворачиваются от Петера Шлемиля, несмотря на его прочие преимущества. Человек без нации бросает вызов общепринятым нормам и потому вызывает неприязнь.
Точка зрения Шамиссо — если это и в самом деле то, что он хотел выразить, — была вполне обоснованной, но обоснованной лишь для определенного состояния человеческого общества, а не для человеческого общества вообще в любом месте и в любое время. У человека должна быть национальность, как у него должны быть нос и два уха; в любом из этих случаев их отсутствие не исключено, и иногда такое встречается. Но это всегда результат несчастного случая, и само по себе уже несчастье. Все это кажется самоочевидным, хотя, увы, это не так. Но то, что это поневоле внедрилось в сознание как самоочевидная истина, представляет собой важнейший аспект или даже суть проблемы национализма. Национальная принадлежность — не врожденное человеческое свойство, но теперь оно воспринимается именно как таковое.
