Зала квартиры частного примыкала к канцелярии. Палтусов слышал, как майор ходил, звякая шпорами, и напевал из «Корневильских колоколов»:
Взгляните здесь, смотрите там:
Нравится ль все это вам?
Когда умолкла вся утренняя суета, Палтусов заглянул в опустелую канцелярию. У одного из столов сидел худой блондин, прилично одетый, вежливо ему поклонился, встал и подошел к нему. Он сам сказал Палтусову, что содержится в том же частном доме; но пристав предоставил ему письменные занятия, и ему случается, за отсутствием квартального или околоточного, распоряжаться.
— А по какому вы делу? — спросил его Палтусов.
— Я литограф. Привлечен. по подозрению насчет билетов, оказавшихся подложными.
И он сейчас же протянул Палтусову руку и сказал:
— Позвольте быть знакомым.
Надо было пожать руку. Литограф вызвался заботиться о том, чтобы Палтусову служил получше солдат, вовремя носил самовар и еду. Пришлось еще раз пожать руку товарищу-арестанту».
Вернемся, однако, в Пятницкую часть. Остальные ее постройки предназначались для хозяйственных нужд (артельная кухня, погреба-ледники для хранения провизии, туалеты-ретирады), содержания лошадей частного пристава, полицейского доктора, пожарной команды (конюшни, каретные и сенные сараи, кузня) и хранения пожарного инвентаря. В одном из флигелей располагалась больница, но из-за ветхости здания она была закрыта.
К концу XIX в. во всех частных домах действовали пункты оказания медицинской помощи, так называемые «приемные покои», куда доставляли больных, подобранных на улицах. Именно при частных домах — Сущевском и Сретенском — 28 апреля 1898 г. были открыты две первые станции скорой помощи.
Год спустя еще три станции были созданы при Лефортовской, Таганской и Якиманской частях.
А вот в Тверскую часть, судя по описанию Гиляровского, доставляли тех бедолаг, кому медицинская помощь уже не требовалась:
«Рядом с воротами стояло низенькое каменное здание без окон, с одной дверью на двор. Это — морг. Его звали «часовня». Он редко пустовал. То и дело сюда привозили трупы, поднятые на улице, или жертв преступлений. Их отправляли для судебно-медицинского вскрытия в анатомический театр или, по заключению судебных властей, отдавали родственникам для похорон. Бесприютных и беспаспортных отпевали тут же и везли на дрогах, в дощатых гробах, на кладбище».
В том же рассказе о Тверской части мемуарист отметил такую деталь (полагаем, типичную, так как все частные дома Москвы по устройству почти не отличались один от другого):
«Огромный пожарный двор был завален кучами навоза, выбрасываемого ежедневно из конюшен. Из-под навоза, особенно после дождей, текла ручьями бурая, зловонная жидкость прямо через весь двор под запертые ворота, выходящие в переулок, и сбегала по мостовой к Петровке».
После преобразования московской полиции в 1881 г., когда была ликвидирована должность частного пристава, заведовать обширным хозяйством частных домов назначили специальных смотрителей. Подчинялись они Городскому полицейскому управлению.
В период реформ, последовавших за отменой крепостного права, частные приставы оказались в сложном положении. Новое законодательство практически лишило их привычных способов воздействия на обывателей — площадной руганью и кулаком. Пришлось полицейским забыть и о таком безотказном методе, как порка. Высочайшим указом от 17 апреля 1863 г. применение телесных наказаний было столь сильно ограничено, что горожанам (и в первую очередь женщинам) они нисколько не грозили. А с введением новой судебной системы приставам все чаще приходилось за свои действия отвечать перед законом, к защите которого стали прибегать москвичи.
Пятницкий частный дом. План участка (1862 г.).
Например, приставу Пречистенской части майору Гольму пришлось участвовать в нескольких процессах. На одном из них Гольм держал ответ за грубое обращение с дворником Михайловым. По объяснению пристава, проезжая по Ушаковскому переулку, он заметил, что дворник дома надворного советника Шиллера сбрасывал снег на середину улицы, хотя положено сгребать его в кучи, а затем вывозить за город. На вопрос майора, почему дворник нарушает порядок, Михайлов отвечал, что об этом нужно спросить у барина. Гольм не стал беспокоить домовладельца, а просто отправил дворника в частный дом, а потом передал его для разбирательства мировому судье.
Домовладелец Шиллер поведал суду свое виденье событий. Он сидел в гостиной с дамами, когда пристав, подъехав, схватил Михайлова за ворот, толкнул его и начал бранить выражениями, не употребляемыми в печати. Происходило это перед окном с открытой форточкой, поэтому сидевшие в гостиной дамы все слышали и сильно сконфузились. По твердому убеждению Шиллера, майор Гольм не имел никакого права действовать столь грубо, а также арестовывать дворника и отправлять его к мировому. Однако домовладелец не учел, что, выполняя его распоряжение, дворник полностью нарушил распоряжение обер-полицмейстера о порядке уборки снега в Москве. Пришлось Шиллеру заплатить 15 руб. штрафа, а на грубость Гольма, оставшуюся безнаказанной, он пообещал: «дела так не оставить».
В другой раз уже пристав Гольм оказался оскорбленной стороной. Случилось это после того, как он исполнил решение мирового судьи об обязательном очищении берега Москвы-реки от наваленных на нем бревен. Самочинно устроенный склад лесного материала загромождал большую территорию и создавал угрозу пожара, но его владелец купец 1-й гильдии П. П. Бутиков не спешил с вывозом. Тогда приставу пришлось нанять стороннего подрядчика, а счет за проделанную работу (которая длилась полторы недели и обошлась в 3 тыс. руб.) представить купцу для принудительной оплаты. Когда квартальный вручил Бутикову официальные бумаги, купец сделал в них от себя приписку, адресованную Гольму.
На суде, состоявшемся весной 1868 г., было установлено, что послание Бутикова «не может не быть признано за деяние прямо оскорбительное для того частного пристава». По сообщению журнала «Современная летопись», ответчик сам дал доказательства своей вины «собственноручным приписанием упреков, рассказа и сравнения из оного». Оказывается, купец поведал Гольму историю «из быта деревни Бакуниной» о неблагодарном быке, который, привыкнув, что пастух постоянно угощает его хлебом, при первом же отказе убил своего благодетеля. Далее шло сравнение «рассказа этого с неблагодарностью пристава за угощение его и доставление ему Бутиковым на дом наливки, а затем с придирчивостью пристава за прекращение снабжения его наливкой по ее недостатку».
— Что же ты сор-то не убрал?
— Для чего убирать? Ужотка ветер поднимется — все разнесет. (кар. из журн. «Развлечение». 1866 г.)
Свой поступок подсудимый объяснил как ответ на постоянные преследования его майором Гольмом, причиной которых стала «неисправность Бутикова перед приставом на праздник Пасхи». Проще говоря, богатый купец почему-то не выразил «начальнику части» свою благодарность (товаром или деньгами) за то, что живет в покое и достатке на его «земле». При скудном жаловании для полицейского офицера подношения по случаю Рождества и Пасхи, а также других праздников являлись основой его материального благополучия. Любой же нарушитель этой традиции ударял не только по кошельку, но и по личному престижу пристава. Ходило даже такое понятие — «строптивость домовладельца», как пояснял А. Милюков в книге «Доброе старое время», «…выражавшаяся манкировкой праздничных визитов и непамятованием дней рождения и тезоименитства частного пристава». В этом отношении парадоксом звучит приказ обер-полицмейстера Власовского, изданный в канун Рождества 1895 г.: о «не приятии от жителей каких-либо подарков по службе, под опасением немедленного удаления от занимаемых должностей».
Подношение приставу праздничных подарков (кар. из журн. «Зритель общественной жизни, литературы и спорта». 1863 г.).
Во время суда несколько свидетелей показали, что отношение майора Гольма к купцу Бутикову отличалось «азартностью и неучтивостью пристава сего с подсудимыми, тогда как помимо общеобязательного для достоинства всякой власти учтивого обхождения». Тем не менее тему преследования за строптивость решили не развивать. Факт оскорбления был доказан, Бутиков был признан виновным, но наказание в качестве компромисса было назначено минимальное — неделя ареста в тюрьме.
Той же весной 1868 г. в Московском окружном суде слушалось дело пристава Рогожской части Постовского. Этот процесс окончательно свидетельствовал, что для приставов настали новые времена. Если раньше покровительство вышестоящего начальства могло избавить их от скамьи подсудимых, то теперь судьба полицейских офицеров, совершивших преступления, находилась в руках судебных властей.
