Препровождаешь жизнь меж мягкою травою
И наслаждаешься медвяною росою.
Хотя у многих ты в глазах презренна тварь,
Но самой истинной ты перед ними царь;
Ты ангел во плоти, иль, лучше, ты бесплотен,
Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен;
Что видишь, все твое; везде в своем дому,
Не просишь ни о чем, не должен никому.
Здесь чистая, легкая, совсем разговорная речь и даже народное выражение – «медвяная роса». Таким же образом можно сравнить риторику торжественных речей Ломоносова с образцовым, совсем народным, живым и исключительно легким языком частных писем Ломоносова, являющихся подлинным шедевром реалистической русской речи.
Гораздо более, чем в торжественных одах Ломоносова, прост его поэтический язык в «духовных» одах, в переложениях псалмов и примыкающих к ним произведениях, в совокупности составляющих значительный и количественно, и качественно раздел его творчества. Псалтырь, книга библейских псалмов, оставалась в течение всего XVIII столетия одной из любимых читателями очень широкого круга книг, и вовсе не в качестве церковно-религиозного произведения, а в качестве сборника лирики, в ярких красках восточной поэзии рисовавшего тоску человека высокого духа, окруженного дурными людьми, негодующего на неправду, торжествующую в мире. Именно так понимал псалтырь и Ломоносов, как и все грамотные люди, знавший его вдоль и поперек (по псалтырю учили грамоте). Его духовные оды, в частности «преложения» псалмов, – это его, ломоносовская, лирика. Но и в лирике зрелой поры Ломоносов предстает перед нами не как страдающий человек, жалующийся или стремящийся углубиться в свою индивидуальную душу, а как сын отечества и ученый, славящий величие своего идеала, величие своего бога, свою природу, – в укор и в назидание непонимающим, врагам, хулителям. Победный гимн мужеству добродетельного, гневная отповедь порочным – таков лирический пафос духовных од Ломоносова.
Во злобе плоть мою пожрать
Противны устремились,
Но злой совет хотя [т.е. желая] начать,
Упадши сокрушились.
Хоть полк против меня восстань,
Но я не ужасаюсь
Пускай враги воздвигнут брань, –
На бога полагаюсь
(Преложение псалма 26.)
Ломоносов-боец. Ломоносов, открыто вступающий в борьбу с врагами просвещения и науки, и в псалмах черпает мотивы борьбы и радости победы.
Благословен господь мой бог,
Мою десницу укрепивый,
И персты в брани научивый
Сотреть врагов взнесенный рог
(Преложение псалма 143)
Эта тема борьбы переплетается в духовных одах Ломоносова с темой природы, ее величия, ее необъятного разнообразия, мудрости и красоты. Ломоносов славит бога именно в природе. Так, например, в великолепном «Преложении» псалма 103 он говорит о боге-природе: он славит звезды на небе, ветры и облака, дождь и снег, горы и долы, пещеры и горные ключи, травы и злаки, хлеб, масло и вино, – все дары матери-природы, символом и принципом которой является его бог. Как созидатель дивных и чудесных явлений природы выступает у Ломоносова бог и в знаменитой «Оде, выбранной из Иова», в которой бог вступает в спор с ропщущим человеком и доказывает ему свое могущество именно картинами величественного творения; и опять бог – это творец звезд и луны, моря и суши, птиц и зверей и прочих земных вещей, мудрая сила мироздания. Пафос Ломоносова в «Оде, выбранной из Иова», гимн природе, силам ее, чудесам ее. Ломоносов рисует грандиозные, доходящие до фантастической сказочности образы див природы.
Величие природы, к которой Ломоносов-поэт подходит одновременно как ученый-естественник, является темой и лирическим пафосом и «Утреннего размышления», и «Вечернего размышления о божием величестве». Г.В. Плеханов пишет:
«В этих своих произведениях Ломоносов обнаруживает несравненно больше поэтического вдохновения, нежели в своих одах,... поэтом несомненным, глубоко чувствующим поэтом он становится тогда, когда смотрит на вселенную не с точки зрения того или другого мифа, а с точки зрения современного ему естествознания, так хорошо ему знакомого. Он восклицает:
Когда бы смертным толь высоко
Возможно было возлететь,
Чтоб к солнцу бренно наше око
Могло, приблизившись, воззреть,
Тогда б со всех открылся стран
Горящий вечно океан.
Там огненны валы стремятся
И не находят берегов,
Там вихри пламенны крутятся,
Борющись множество веков;
Там камни, как вода, кипят,
Горящи там дожди шумят.
Язык тут, разумеется, тяжел, как тяжел он нередко даже в наиболее удачных стихотворениях той эпохи. Но дыхание космической поэзии чувствуется здесь в такой же мере, как и в «Вечернем размышлении о божьем величестве».
Лицо свое скрывает день;
Поля покрыла мрачна ночь,
Взошла на горы черна тень;
Лучи от нас склонились прочь.
Открылась бездна звезд полна.
Звездам числа нет, бездне дна.
Уста премудрых нам гласят:
Там разных множество светов;
Несчетны солнца там горят.
Народы там и круг веков*.
* Плеханов Г. В. История русской общественной мысли. М., 1919. Т. II. С. 208–209.
Говоря о переложениях Ломоносова из Библии («Размышления» к ним, конечно, не относятся), следует указать два обстоятельства: во-первых, Ломоносов далеко не точно передает «священный» текст, толкуя его по-своему, добавляя свои мотивы и т.д.; во-вторых, он опирается в данном жанре на довольно крепкую традицию как в русской, так и в западной поэзии. Первые стихотворения, прочитанные Ломоносовым еще в Денисовке, – это были силлабические переложения псалмов Симеона Полоцкого. Ломоносов хорошо должен был знать затем псалмы немецких поэтов, например Опица или Гюнтера, так же как псалмы французов – таких, как Малерб, Расин, а в особенности Жан-Батист Руссо, по-видимому, оказавший влияние на Ломоносова в данном жанре. Может быть, именно этим влиянием можно объяснить большую простоту, легкость, ясность языка духовных од Ломоносова по сравнению с его торжественными одами. Впрочем, значительную роль здесь сыграла и другая тематика, более «человеческая», чем государственная. В этом смысле особое место занимает «Ода, выбранная из Иова», в которой человек побежден в соревновании богом-природой, и божественная речь опять звучит торжественно, громко. Во всяком случае, большая легкость духовной лирики Ломоносова, меньшая перегруженность и напряженность ее обеспечили ей и огромное влияние на русскую поэзию, и подлинную популярность. Еще в XIX веке народные певцы-нищие пели ломоносовские псалмы; и Пушки» считал духовные его оды – его лучшими произведениями («они останутся вечными памятниками русской словесности»).
Особый раздел поэтического творчества Ломоносова составляют «похвальные надписи». Это по большей части небольшие стихотворения (написанные александрийским стихом), предназначенные быть помещенными либо на подножии скульптурного изображения, либо, чаще всего, объясняющие аллегорические световые картины, иллюминации и фейерверки, устраивавшиеся правительством в торжественные «царские» дни. В «надписях» Ломоносов в лапидарной, лозунговой форме высказывал политические сентенции, актуальные в тот момент, когда было устроено празднество, или вообще выражающие политические тезисы абсолютизма.
Нельзя не упомянуть также о поэтических переводах Ломоносова из древних, в основном включенных в качестве примеров в его «Риторику». Так, здесь был помещен изящный перевод из Анакреона «Ночною темнотою...», в котором Ломоносов создает манеру «легкой поэзии», интимного простора рассказа в стихах; стихотворение написано чистой русской речью, чуждой выспренности, славянизации, метафизической напряженности. Более «высоким штилем» написан перевод так называемого «Памятника» Горация (ямбом без рифм). Это был первый русский «Памятник», за которым последовали и державинский и пушкинский.
Ломоносову пришлось выступить и в качестве драматурга; в 1750 г. в протоколе канцелярии Академии наук было записано: «сего числа Академии наук господин президент объявил именной ее имп. величества изустный указ, коим ему, г. президенту, повелено: профессорам Тредиаковскому и Ломоносову сочинить по трагедии». Так «организовали» русский репертуар. Приказ написать именно трагедии объясняется успехом первых трагедий Сумарокова. Получив приказ, Ломоносов в тот же день принялся за работу и ровно в месяц написал трагедию «Тамира и Селим», для сюжета которой воспользовался мотивом повести о Мамаевом побоище, включенной в состав Синопсиса, В 1751 г. Ломоносов написал, без сомнения также на заказ, еще одну трагедию «Демофонт» на сюжет из античной мифологии. Обе его трагедии написаны в основном по правилам классицизма (своеобразна рифмовка стихов в «Тамире и Селиме», – не парная, как полагалось по традиции, а перекрестная); Ломоносов использовал в них мотивы трагедий Сумарокова, Готшеда, Расина; однако заметны в них и следы традиции школьной драмы, выразившиеся не только в наличии кратких изъяснений содержания перед началом пьесы, но и в усложненности драматической композиции и сюжета*. По сравнению с лирикой Ломоносова художественная ценность его трагедий, написанных по приказанию свыше, незначительна.
