распутавшими тайны древних цивилизаций с помощью Розеттского камня.
Память о вторжении иезуитов в XVII в., закончившимся жестокой резней, в которой погибло христианское население Симабара, привело к практически полному запрету на строительство морских судов свыше определенного тоннажа, а также к применению смертной казни для любого, кто посмеет общаться с голландцами без официального на то разрешения. Словно железной стеной это отгородило от нас западный мир, так что отважной молодежи потребовалось огромное самопожертвование и героизм, чтобы найти подходы к тем одиноким европейским кораблям, которые время от времени случайно приставали к нашим берегам.
Но жажду знаний было невозможно утолить. Ведущаяся подготовка к гражданской войне, в которой собирались столкнуться соперничающие силы сёгуната и южных даймё, предоставила удобный случай поучаствовать в ней французским офицерам, подстегиваемым в свою очередь амбициями собственных планов по отслеживанию английской экспансии в Азию.
Прибытие командующего американской эскадры Перри, наконец, открыло шлюзы западных знаний, их поток затопил страну, чуть не смыв ее исторические вехи. В этот момент Япония вновь пробудилась к осознанию своей национальной жизни и принялась лихорадочно облачаться в новые одежды, сбросив с себя наряды древнего прошлого. Разорвать путы китайской и индийской культуры, которые связывали страну в Майя ориентализма, опасного для национальной независимости – вот что казалось главной задачей организаторов новой Японии. Не только в вооружении, промышленности и науке, но также в философии и в религии они искали идеалы на Западе, который сиял чудесными огнями для их неопытных глаз, не отличающих пока света от тени. Христианство восприняли с таким же энтузиазмом, с каким приветствовали паровую машину; западный костюм приняли, как приняли пулемет. Политические теории и социальные реформы, заношенные до дыр в их родной стране, приветствовали здесь с новым восторгом, с каким принимали банальную и старомодную продукцию из Манчестера.
Великие государственные мужи, такие как Ивакура и Окубо, не замедлили осудить абсолютное уничтожение, которому эти неистовые любители европейских институций подвергли древние традиции страны. Но даже они не считали жертву слишком большой, если нация будет более подготовленной к новой конкурентной борьбе. Таким образом, Япония занимает уникальное положение в истории, решая проблемы, не сравнимые, возможно, ни с какими другими, за исключением тех, с которыми столкнулись обладавшие пытливым умом итальянцы в XV–XVI вв. Поскольку в той точке своего развития Западу пришлось выбирать между двумя полюсами ассимиляции – это, с одной стороны, греко-римская культура, рухнувшая на него после возвышения Оттоманской Турции, а с другой – новый дух науки и либерализма, который, с открытием Нового света, с реформацией веры и рождением идей свободы, помог подняться над тучами Средневековья. Именно эта двойная ассимиляция и создала Ренессанс.
Подобно тому, как маленькие итальянские республики, переживавшие свои великие дни, боролись за новые решения для жизни и выныривали на поверхность только для того, чтобы быть унесенными прочь ветрами соперничества, в Японии эпоха Мэйдзи, лишь пускавшая пузыри будущей уверенности в себе, была полна не имевшего себе равных интереса к окружающему миру, хотя одновременно трогательного и странного.
Дикий вихрь индивидуализма, изыскивавший любую возможность, чтобы превратить свою яростную волю в собственный закон, теперь раздирает небеса в агонии разрушения, и вновь бранит, приветствуя со злобой, любой новый осколок западной религии и государственного строя. В кипении беспорядка этот вихрь разнес бы нацию на куски, если бы не прочное, как скала, чувство преданности, лежащее в ее основе.
Странная стойкость расы, взращенная в тени суверенности, нерушимой с ее начального момента, та самая стойкость, которой удалось сохранить среди нас китайские и индийские идеалы во всей их чистоте, даже там, где их давно отбросили в сторону те, кто создавал их, та самая стойкость, которая позволяет наслаждаться изяществом культуры Фудзивара и одновременно воинственной страстью Камакура, которая терпимо относится к великолепию церемоний Тоётоми, хотя ей больше по душе строгая чистота Асикага – сегодня она удерживает Японию нетронутой, несмотря на этот неожиданный и необъяснимый поток западных идей. Оставаться верной себе и не принимать новый окрас вопреки тому, что заставляет делать современная жизнь нации, – это, естественно, является фундаментальным императивом идеи Адвайта, на которой ее воспитывали предки. Инстинктивному эклектизму восточной культуры она обязана зрелости суждений, которые помогали сделать выбор из различных источников тех элементов современной европейской цивилизации, что были необходимы ей. Китайская война, которая продемонстрировала наше превосходство в восточных водах и сделала еще теснее, чем когда-либо, нашу взаимную дружбу, стала естественным ходом развития новой национальной действительности, которая в течение полутора столетий трудилась над тем, чтобы выразить себя. Ее поведение было предсказано замечательной проницательностью старых государственных мужей этого периода, и теперь побуждает решать огромные проблемы, а также брать на себя ответственность, что и ожидает нас – новую Азиатскую силу. Нашей миссией становится не только возвращение к идеалам нашего собственного прошлого, но также необходимость ощутить и возродить погруженную в бездействие жизнь древнего азиатского единства. Печальные проблемы западного общества заставляют нас обратиться к индийской религии и китайской этике, чтобы найти более высокие решения. Тенденция двигаться в направлении Востока, существующая в самой Европе, в частности заметная в последних достижениях немецкой философии и русского спиритуализма, помогает нам восстановить то более тонкое и благородное видение человеческой жизни, которое возносит эти нации ближе к звездам в ночи материального забытья.
Двойная природа реставрации Мэйдзи проявляется и в области искусства, которое борется, как и политическое сознание, за то, чтобы достичь самого высокого уровня. Дух исторических исследований и возвращение к древней письменности ведет искусство назад к школам, существовавшим до Токугава, преодолевая популярные демократические представления об Укиё-э [89] и возвращаясь сразу к методам школы Тоса героического периода Камакура. Вошла в моду историческая живопись, обогащенная материалами археологических изысканий, проведенных учеными. Тамэясу и Тоцугэн были пионерами этого возрождения Камакура, что наложило отпечаток на натуралистическую школу Киото через работы Ёсая и даже отразилось в творчестве популярного Хокусая.
В это же время наблюдалось параллельное движение в литературе и драме.
Лишение буддийских монастырей неприкосновенности и рассеивание сокровищниц даймё по причине безразличия к искусству, к которому относились как к роскоши, роковой в момент высшей патриотической жертвы, открыло художественному мышлению неизвестную доселе сторону древнего искусства, подобно тому, как греко-римские шедевры открылись для итальянцев раннего Ренессанса. Таким образом, первым движением реконструкции эпохи Мэйдзи было сохранение и подражание мастерам древности, которое возглавляла Ассоциация искусств Бидзицу Кёкай. Это общество, состоявшее из аристократов и знатоков, устраивало ежегодные выставки старинных chefs-d’oeuvre [90] и организовывало конкурирующие между собой салоны в духе консерватизма, что, естественно, понижало уровень мастерства до формализма и бессмысленных повторов. С другой стороны, изучение западного реалистического искусства, которое постепенно нащупывало почву
