Перебежчики, правда, рассказывают, что у португальцев дела обстоят еще хуже. В городе давно уже едят крыс, собак и кошек, да и тех, видно, скоро не останется. Свирепствует чума, уносящая ежедневно в десятки раз больше жертв, чем огонь голландцев.
— Давно можно было бы взять город, — сердится Хюрдт. — Только сейчас догадались сосредоточить основной огонь на бастионе Сан-Домингу и примыкающей к нему земляной стене. А до этого безуспешно обстреливали самую крепкую часть сооружений — ворота, выходящие в Упех, и, разумеется, безрезультатно. А теперь по крайней мере удалось пробить брешь в стене, которую португальцы заделать не могут.
Такими мыслями делился Хюрдт со своим собутыльником, пастором Иоханнесом Схотанусом, прозванным солдатами «веселым пастором». Пастор обычно читал проповеди, напившись до положения риз. Его давно бы отослали в Батавию, если бы не заступничество Хюрдта, бравшего его под защиту, чтобы насолить сначала Антонисзоону, а потом Кооперу.
Но на следующий день Хюрдт понял, что новый командующий всерьез собирается взять Малакку.
Напротив моста Кэртекью поставил новую батарею, еще одну батарею — напротив бастиона Сан-Домингу. Тяжелые 24-фунтовые ядра с ревом проносились над передовыми траншеями португальцев и падали на бастион, расширяя брешь в стене, раскалывали северные ворота города.
Усилилась бомбардировка самого города. Почти совсем разрушена церковь Благовещенья и францисканский монастырь. Серьезно пострадала Мизерикордия и королевский госпиталь. В городе не осталось ни одного неповрежденного здания.
На следующий день после общей молитвы совет голландской армии постановил послать Антони Хюрдта и шкипера Питера Бэка в город с предложением капитулировать.
Это предложение, как и раньше, было отвергнуто. Губернатор-все еще надеялся на помощь из Гоа.
А 11 января состоялся военный совет. Бледный, не вполне оправившийся от болезни Кэртекью, широко улыбаясь, предложил Хюрдту самую ответственную роль — командовать главными силами, «ибо все мы знаем храбрость, опытность и (тут он помедлил) острый глаз нашего фактора».
Под началом Хюрдта оказалось 115 голландских солдат, 84 матроса и 80 малайцев с Мадуры. Капитан Форсенбюрх получил авангард, а фактор Фауткопер — арьергард.
Кэртекью собрал все наличные силы, сняв матросов с кораблей, и наскреб лишь 650 человек из полутора тысяч; остальные из-за болезни подняться не смогли.
Штурм был назначен на 14 января, пришедшееся на воскресенье.
«Минне Виллемсзоон Кэртекью, командующий и фельдмаршал нидерландской армии под Малаккой и флота в проливах, и его Совет — ко всем, кто увидит это или услышит об этом.
В соответствии с нашим решением от 11 января сего года, мы намерены немедленно атаковать осажденного в Малакке противника. Мы объявляем военной добычей все, что принадлежит жителям города, за исключением пушек, амуниция и всех военных материалов. Известно, что наши моряки и солдаты склонны пускаться в несвоевременный и беспорядочный грабеж. Они ставят под угрозу весь план операция, оставляя свои роты и устремляясь за добычей прежде, чем обеспечена победа. Чтобы избежать этого, мы сочли необходимым специально предупредить, что строжайше запрещается всем, будь то офицер, солдат или моряк любого ранга и положения, оставлять свою роту, с согласия командира или без такового, под каким бы то ни было предлогом, пока барабанами не будет дан сигнал к грабежу. Нарушители будут рассматриваться как враги и подлежат расстрелу на месте членами нашего Совета и их охраной или аресту с последующим смертным приговором, конфискацией имущества и удержанием месячного жалованья.
Лагерь нидерландской армии под Малаккой, 11 января 1641 года».
С первыми лучами солнца, скользнувшими по бастиону Сан-Педру и башне «Фамозы», в голландском лагере раздался сигнальный выстрел, и авангардный отряд капитана Форсенбюрха бросился к пролому в стене рядом с бастионом Сан-Домингу.
Тишину разорвал крик: «С нами бог!», с которым в пролом ворвались мушкетеры лейтенанта ван Моофа. Португальцы бежали к пролому, вступая в рукопашный бой с прибывавшими голландцами.
А в это время на всем протяжении оборонительной линии, от бастиона Сан-Домингу до бастиона Божьей Матери и на северной стороне от ворот Сан-Домингу до упехских ворот, взбирались на стены гренадеры арьергарда и отряда Хюрдта, карабкаясь по лестницам, которые подносили к городской стене моряки.
Гренадеры добрались до вершины земляной стены и оттуда бросали граматы в столпившихся внизу португальцев. У ворот Упеха голландцам прорваться не удалось. Непрерывно били пушки «Фамозы» и те, что стояли на самих воротах. Первая атака голландцев на ворота была отбита.
Центр боя окончательно переместился к бастиону и воротам Сан-Домингу. Пушки бастиона Сан-Домингу замолкли: вначале потому, что боялись попасть в своих — бой шел почти на самом бастионе, — а затем голландцы ворвались на бастион и перебили пушкарей.
К пяти часам утра голландцы оттеснили отчаянно сопротивлявшихся португальцев к бастиону Божьей Матери. Здесь генерал-капитан, оборонявший восточную и южную стены, пытался организовать сопротивление, но безуспешно: голландцы повернули орудия Сан-Домингу на юг и выбили португальцев к бастиону Одиннадцати тысяч дев.
К этому времени Хюрдт перестал штурмовать северную стену и поспешил на помощь отрядам, атакующим бастионы Одиннадцати тысяч дев и Сантьяго. Здесь Хюрдт пристрелил двух мушкетеров и моряка, которых заподозрил в намерении пробраться в покинутую португальцами церковь Сан-Антониу. Больше никто не нарушал приказа командующего.
Довольно скоро были захвачены южный бастион и оба госпиталя. К девяти часам утра пало предмостное укрепление у ворот в Упех — голландцы захватили его изнутри, со стороны города.
Оставшиеся в живых португальцы во главе с де Соузой укрылись в форте «Фамоза», над которым про «должал развеваться испанский флаг. Их осталось немного — человек сто, да артиллеристы форта. Здесь же укрылись отцы города и примерно пятьдесят семей португальцев.
Когда голландцы бросились на штурм форта, их встретил убийственный огонь пушек и мушкетов. Вслед за тем защитники форта сделали вылазку и отогнали врага далеко от форта, к госпиталю.
Снова и снова атаковали голландцы. Снова и снова португальцы отбивали их атаки. Под стенами форта голландцев пало больше, чем за все утро при штурме стены и бастионов.
Подоспевший Кэртекью послал в крепость парламентеров и предложил почетные условия сдачи: все желающие португальцы могли с уцелевшим имуществом отплыть в Негапатам, оттуда легко можно было добраться до Гоа. Парламентеры передали губернатору также секретное письмо Кэртекью, в котором последний обещал де Соузе не посягать на золото, имевшееся у губернатора.
В два часа пополудни на башне «Фамозы» медленно спустился испанский флаг и сразу же поднялся белый.
Кэртекью во главе совета направился в крепость. У ворот его встретил де Соуза, передавший голландцу шпагу, которую тотчас же получил обратно. Растроганный де Соуза снял с себя тяжелую золотую цепь и надел на шею Кэртекью.
Спустя два дня после падения города португальский губернатор Малакки де Соуза умер при загадочных обстоятельствах. Ходили слухи, что совет не согласился с обещанием Кэртекью, и губернатора убрали, чтобы не платить ему обещанных денег.
В три часа дня барабаны известили о начале всеобщего грабежа… Голландцы растеклись по улицам разрушенного города. Они врывались в дома, раскрывали подвалы церквей — всюду искали золото и драгоценности. До позднего вечера не стихали в городе крики истязуемых, которых пытали огнем, чтобы они стали сговорчивее и указали, где спрятаны сокровища.
Грабежом занимались не только солдаты и матросы. Сам командующий и его совет приняли личное участие в грабеже. Шесть дней подряд Кэртекью заходил в богатые португальские дома, выбирал драгоценности. Не отставали и другие члены совета.
Когда прибывший в Малакку в конце января комиссар генерал-губернатора ван Димена — Юстус Схаутен, изумленный ничтожностью добычи, доставшейся казне в этом богатом городе, произвел обыск на флагманском корабле «Утрехт», он обнаружил большой ящик, наполненный золотой посудой, и две огромные простыни, в которые были завернуты золотые монеты. Всего у Кэртекью Схаутен изъял золота и драгоценностей на тринадцать тысяч гульденов, у Хюрдта — на девять тысяч, у Форсенбюрха — тоже на девять тысяч.
Красноречивый Схаутен объяснял багроволицему, нимало не смущенному Кэртекью, что тот пренебрег первостепенной обязанностью победившего командующего — думать не о добыче, а о бессмертной славе. Схау-тен долго и, по мнению Кэртекью, нудно рассказывал о каком-то Фемистокле, который, предлагая своим друзьям золотые ожерелья поверженных врагов, говорил: «Вы можете взять себе все это, ибо никто из вас не Фемистокл». Цитировал комиссар и Саллюстия.
