Обращаясь к наиболее важным для него «эстетическим последствиям» высокой влажности климата (в связи с этим он щедро цитирует стихи на китайском и японском языках, воспевающие туманы и дымки), Сига Сигэтака одновременно отмечает, что влажность (вкупе с относительно теплым климатом) имеет благоприятные последствия для сельского хозяйства и растительного мира Японии: производства риса, чая, произрастания деревьев (этому способствует также традиционный запрет на вырубку деревьев в районах расположения синтоистских святилищ и буддийских храмов) и мхов (Сига Сигэтака 1995: 58). Если же все–таки на территории Японии и встречаются немногочисленные места с низкой влажностью, то здесь все равно обнаруживаются несомненные достоинства: в таких местах занимаются выпариванием соли, а дымки от ее выпаривания сообщают пейзажу дополнительную поэтичность (Там же: 68).
Подводя итог сказанному о влажности, Сига Сигэтака утверждает, что без этой влажности Япония не была бы красивой страной, а поскольку она таковой является, то это — огромное счастье для литераторов, художников, скульпторов и других глубоких натур.
Наиболее протяженный раздел книги Сига Сигэтака посвящен горам, которые он считает самым важным элементом японского ландшафта. В этом отношении он шел вслед за традицией. Приверженцы самых разных направлений буддизма и синто почитали горы в качестве священного объекта — именно там возводились святилища и храмы, именно там подвижники набирались сил, здоровья и сакральной энергетики. Не отставали от них и люди (прежде всего самураи), культурным багажом для которых служило конфуцианство. Многие из них относились к религии как к предрассудку, но тем не менее горы все равно занимали важнейшее место в их картине мира. Эти люди не восходили на горы, они предпочитали воспевать их в своих стихах и изящной эссеистической прозе, изображать на живописных свитках, находясь у их подножия. Иными словами, горы служили для них источником прежде всего литературно–художественного вдохновения.
Сообщив читателю, что одну пятую часть территории Японии занимают вулканы (действующие или потухшие), Сига объявляет их «главным элементом красоты японских пейзажей». Японские поэты неустанно воспевали красоту вулканов, но они называли их не этим научным термином (кадзан), они именовали их просто «горами» (Там же: 85–87). Далее приводятся многочисленные примеры такого поэтического творчества. Что до других стран, то ни в Корее, ни в Китае, ни в Европе нет такого количества вулканов, из чего Сига Сигэтака заключает, что именно на Японию употребил свои главные силы Творец (Сига Сигэтака 1995: 175).
Сига Сигэтака не был христианином, он был вообще далек от любой религии, поэтому его пассаж о Творце не следует понимать буквально. В данном случае Творец — это метафора, обозначение той неведомой силы, которая, тем не менее, выбрала объектом своей креативности территорию именно Японии, а не какой–то другой страны.
По мнению автора, японские горы в выгодную сторону отличаются от гор в других странах не только количеством, но и качеством: заграничные горы выглядят голыми, японские же — в силу большой влажности — покрыты многообразной растительностью.
Классификацию гор Сига производит по внешнему показателю: 1) обладающие «красотой и геометрической формой», которые находятся в состоянии гармонии. Эти красота и геометричность реализуются в вулканах, обладающих формой усеченного конуса; 2) горы, форма которых не обладает «строгостью» (то есть на этих горах имеются неровности, пещеры, локальные пики, озера и т. п.). При этом Сига Сигэтака отдает недвусмысленное предпочтение горам с «правильной» формой (Там же: 92–94).
Наследуя интерес традиционной культуры к горам, Сига Сигэтака вводит критерий, который никогда не использовался в этой культуре, а был принадлежностью культуры западной, которая так ценит симметрию и обнаруживает в ней красоту. Возможно, это лучше всего видно на примере Фудзи: европейцы восхищались этой горой прежде всего потому, что она имеет форму правильного (почти правильного) усеченного конуса.[2]
Горы служат для Сига Сигэтака несравненным источником художественного вдохновения. Только в горах можно обнаружить такие чистые и свежие краски (в том числе и самый «престижный» фиолетовый цвет — цвет одежд даосских небожителей и высших придворных), только в горах облака напоминают воздушную ткань, которую ткут небожительницы, только в горах восходы сродни чистому пламени, только в горах вода в озерах так чиста и покойна. Чудесен вид пиков, высящихся над облаками. Так же неподражаемы горная зелень и цветы (Сига Сигэтака 1995: 193–195).
Сига Сигэтака воспевал вулканы, для него их главной особенностью являлась способность пробуждать в человеке поэтические чувства. Разумеется, он знал и про тот ущерб, который могут наносить человеку извержения, но этот ущерб для него — величина исчезающе малая. Предугадывая читательское недоумение, он возражает гипотетическому оппоненту, который смущен тем фактом, что автор не упоминает о разрушительной силе вулканов. Сига Сигэтака отвечает ему следующим образом: без вулканической деятельности и без гор земля была бы совершенно круглым, скучным и унылым шаром, пейзаж не вызывал бы восхищения, виды Японии были бы лишены присущей им красоты. Поскольку по мере подъема в гору можно наблюдать различные климатические зоны и присущее им разнообразие растительной жизни, то отсутствие гор привело бы к уменьшению многообразия, которое понимается как положительное свойство. Наличие гор увеличивает поверхность территории Японии, умножает ее разнообразие. Выслушав эту хвалу горам, смущенный оппонент спрашивает автора: разве жизнь японцев не наполнена страхом в ожидании неминуемых извержений? Разве постоянный страх не препятствует развитию страны? Разве европейские державы и Америка не смогли достичь впечатляющего развития — несмотря на то, что там отсутствуют вулканы? Но Сига Сигэтака трудно смутить. Он упрекает собеседника в слабом знании истории: ведь сам Рим, являющийся предшественником современной европейской цивилизации, построен на скале вулканического происхождения, а потому его можно назвать «вулканической страной». Следовательно, и Япония, являющаяся такой же вулканической страной, тоже должна выполнить свое «небесное предназначение» и стать «истоком для будущей восточной цивилизации». И тут собеседнику возразить было уже нечего — он удаляется. А Сига Сигэтака заключает: японцам были дарованы вулканы, «без их воспевания, без восхваления их красоты японцы перестали бы быть японцами» (Там же: 189–191).
Проблема «остаться японцами» волновала тогдашнее общество. Как сделать так, чтобы японцы продолжали оставаться японцами? На этот вопрос отвечает приложение к разделу о горах, озаглавленное «Следует развивать желание подниматься в горы».
В этом приложении содержится призыв к учителям, которым предлагалось поощрять среди учеников горный туризм, для чего те должны писать сочинения на темы, связанные с подъемом в горы (Сига Сигэтака 1995: 203–204). Сига Сигэтака пишет и о практической стороне горного туризма, отмечая необходимость тщательной подготовки к восхождению. Он подчеркивает, что европейская одежда удобнее для туризма, чем японская, дает инструкции по ношению европейской обуви и уходу за ней. Автор предлагает также советы по питанию и снаряжению, предостерегает об опасностях, описывает возможные горные маршруты.
Читатели воспринимали практические советы как результат личного опыта Сига, но на самом деле эти параграфы были изложением книги англичанина Гальтона «Искусство путешествовать» (Galton, F. The Art of Travel), четвертым изданием (1867 г.) которой пользовался Сига. При описании японских гор Сига также широко использовал изданный в Англии справочник «A Handbook for Travellers in Central and Northern Japan», составленный Э. Сатоу (Оомуро Микио 2003: 326–327).
В Европе того времени хайкинг расценивался как разновидность спорта, средство для повышения физических кондиций, забота о здоровье. Любование пейзажем было только одной из составляющих той пользы, которую способен принести туризм. Однако для самого Сига Сигэтака хайкинг был важен не столько в качестве физического упражнения, сколько как новая, дополнительная возможность для любования пейзажем. Таким образом, он манил читателей эстетикой гор. Подъем на гору — это подъем не столько тела, сколько духа. Дополнительная возможность создавалась потому, что раньше открывающийся вид с гор никогда не становился предметом для любования. Японские художники и поэты изображали горы, находясь у их подножия. Подъем в горы был уделом паломников, странствующих буддийских монахов (ямабуси), но их интересовали не столько открывающиеся с вершины красоты, сколько возможность совершить моления, достичь бессмертия (долголетия), приобщиться к сакральному, а не к прекрасному. Представители официальной (самурайской и аристократической) культуры относились к таким паломникам с пренебрежением, считали их «темными», грубыми, полными предрассудков. Однако под влиянием европейских взглядов о прекрасном образованные японцы стали занимать в пространстве и другую, «вершинную» точку зрения. Сига Сигэтака писал: «Если подняться на самую вершину и взглянуть вниз, то увидишь, как у подножия клубятся облака, ты увидишь, как надвигается на тебя бескрайний простор равнинного мира, ты сможешь уместить этот мир на своей ладони, ты ощутишь себя не принадлежностью человеческого мира — ты ощутишь себя так, будто находишься в небесах, будто ты смотришь на землю с другой планеты — грудь ширится, воспаряет дух… В общем, горы — это самое замечательное явление природы, самое величественное и мощное, самое высоко–чистое, самое священное» (Сига Сигэтака 1995: 203).
