И еще у Солженицына и Андреева есть такая общая скрытая поганая идея: так как русский народ во всем морально прав, то и в недрах самого большевизма есть какая-то скрытая правда, и сама советская власть в чем-то исправится, прозреет и сделает правильные шаги в нужном направлении. Эти пошлые банальные места присутствуют в их книгах, написанных от чистого сердца, не на заказ, в народнических идеалах.
Солженицын – общественно-политический писатель, а Андреев – литературно-эстетический эссеист. Разный стиль и жанр изложения, но народнические идеалы – общие. Книга Андреева во многом профашистская, он и Альфред Розенберг решили слепить из довольно поганых историй собственных народов, их правителей и господствовавших тогда идей некий общенациональный мистический мир. Ведь получилась довольно поганая бульварная история: баварский король-педик Рудольф II, затравленный еврейскими критиками сам Рихард Вагнер, его трилогия с серебряными лебедями и возвышенными глуповатыми героями, Адольфом Гитлером и самим повешенным русским интеллигентом Розенбергом, газовыми камерами и прочими сгнившими окровавленными тюремными матрасами.
Я с глубочайшим омерзением и страхом отношусь к послетатарской Московии, всем этим Рюриковичам – Даниловичам и Романовым. Недалеко от тех мест, где я пишу эти строки (версты две), на Троицкой дороге есть бывший путевой дворец Ивана Грозного, а в нем – засыпанная после раскопок содомская палата, где на потеху царю Ивану плясали голые “кромешники”-опричники, имели друг друга в зад, а потом мучили своих жертв. Еще при Карамзине вдоль дворцового пруда находили скелеты в цепях; в сырых камерах содержали русскую родовую аристократию. Опричники также очень любили распиливать пополам пилами через промежность русских боярынь или перетирать им веревками половые органы до внутренностей. Нравилось им также связывать пленных новгородцев пуками, как снопы, и топить в Волхове. Я десятилетиями с ужасом присматривался и вчитывался в постепенное отатаривание Московии, приведшее ее к ленинизму и сталинизму. Вот из всего этого Андреев и слепил свой храм Духа, новый Китеж мистической России. А на паперти этого храма выл лупоглазый курчавый Александр Блок: “О, Русь, жена моя!”, а вокруг него бегал маленький поганенький сопливый Луначарский в пенсне и все советовал агентам: “Сыпьте побольше мышьяка, чтобы сдох скорее, и не сбег за границу от нас, большевиков, и не рассказал, кто мы такие на самом деле”. Блок – талантливый апостол мистической соловьевской ветви русского символизма, несмотря на его абсурдистский шаг в сторону Горького и знакомство с руководством Смольного. Страх Смольного перед Блоком, его отравление петроградским ЧК с ведома Луначарского и Ленина – это шаг тех же иллюзий о моральной правоте русского народа.
Мне эта вера в своей основе страшна и пугающа. Когда я выхожу на русскую улицу, оказываюсь в русской толпе – мне не страшно, наоборот, мое ухо наслаждается любой формой живой русской речи, но я ощущаю, что нахожусь среди нездоровых, психически больных людей. Я присутствовал на застольях, где все, и гости, и хозяева, были тяжело психически больными, хотя и более нормальными, чем русская простонародная толпа, которая нынче пришла в такое состояние, что готова растерзать любого, кто вызовет раздражение или чем-то выделится.
К сожалению, литературный процесс в бывшей России и бывшем СССР и в настоящей Эрэфии носит точно такой же характер: все, что пишется и издается на темы окружающей действительности, носит психопатологический характер и представляет собою интерес для психопатолога. Государство со времен Сталина делает все, чтобы доказать, что СССР (а теперь Эрэфия) – нормальная культурная страна. Для этих целей держат придворный балет с кремлевскими суперблядями, заставляют старых театральных обезьян играть в здании бывшего Художественного театра пьесы самого Чехова, который в одном из писем Суворину писал, что если в России к власти придут социал-демократы, то их с Сувориным времена покажутся золотым веком, а на литературном Олимпе будут восседать чудовищные земноводные. Что и случилось, и теперь Россия не страна Чехова, а страна имитаторов Чехова, готовых разорвать и героев драматурга, и его самого. Здесь не нужна ни симфоническая музыка, ни литература: это страна опасных человекообразных обезьян, которые имитируют наличие какой-то культуры. И в кино, и в детективной литературе пропагандируются только одни сюжеты: как славянские и инородческие выродки убивают и разделывают трупы детей, девушек, женщин и просто знакомых и прохожих. Это же нескончаемо демонстрируют милицейские хроники. Уже окончательно ясно, что изнутри эта страна (и не Россия, не СССР, не Эрэфия), или точнее – территория, если угодно, никогда не сможет самоорганизоваться, покончить с повсеместной уголовщиной и бандитизмом и в недалеком будущем сгниет на обочине не собственной истории (которой у нее больше нет), а в придорожных ямах соседних государств, куда бульдозером будут спихивать останки морально сгнившего населения. Никакие национальные движения на территории бывшей России уже более невозможны по самым разным причинам (их можно оценивать позитивно или негативно), моральная деградация угро-финнов достигла пределов немыслимых, у них просто не сохранилось национальных идеалов и способности попытаться самим решить свою судьбу. Не так давно Солженицын, который не очень политически наивен и к тому же окруженн целым сонмищем политически ожесточившихся на весь свет, в том числе и на евреев, личностей, раздающих премии его имени, изрек: “Похоже, от России останутся великие мысли великих людей о том, чем бы она могла стать”. Этим закостенелый старец, вермонтский лесовик, полвека сосавший в лесной чащобе лапу белых архивов и, кроме колючек, ничего не высосавший, фактически подвел, как Сципион Африканский, черту под Россией: Карфаген наконец разрушен. Не учитывают и не хотят до конца верить в это только некоторые излишне упрямые господа, вроде меня самого (во мне, правда, не бродит народническая касторка, но хватает имперско-византийской желчи все политически проигравшего человека). Надо помнить, что уцелевшая здесь после всего номенклатурно-инородческая помесь будет драться за русские недра, как тарантулы и сколопендры, совершенно забыв о том, что когда-то была Россия. И в этом качестве противоречиво-поэтический облик России иссякнет до конца, и вместо нее будет лужа змеиного яда, остатки трапезы цивилизационного мангуста двадцать первого века, перекусившего подземными змеями России.
Добрый облик хоть отчасти христианизированной и гуманизированной России исчезает с каждым днем, наверное, окончательно исчезли и последние литературные проявления той доброй русской России, когда жизнь отдельного человека, его судьбу ставили превыше всего. Именно на этой попранной ныне стезе сочувствия к Акакию Акакиевичу, Неточке Незвановой, князю Мышкину, чеховскому Фирсу, булгаковскому Лариосику, пастернаковскому Живаго русская литература как-то пролезла в мировую. Кстати, у Толстого, кроме Феди Протасова, я как-то мало нахожу героев-индивидуалистов, все остальные – представители каких-то общественных движений и вооруженных шествий по земле. Мне вот непонятно, почему лермонтовский Печорин не послал к черту колониальную войну империи на Кавказе и не снял эполеты. Непонятно, почему Пушкин не бросил трех сестриц Гончаровых и не сбежал в деревню доживать свой век. Даже самая лучшая русская литература – имперская по сути, часто вместо одной империи строят вторую или третью. Как мне кажется, если возникнет новая русская современная литература, она будет не просто злой, а бесконечно злой к себе самим и себе подобным и к остальным. Страшно даже подумать. Новая русская современная литература должна быть страшной – ее должно быть опасно взять в руки во всех смыслах; она – продукт крайнего ожесточения, ее хрен подделаешь, как человека с топором, который собирается зарубить. Я таких видел, видел и их еще дергавшиеся жертвы. Это все настоящее. А что теперь? Кто под чьим матрасом вконец слежался, кто у кого откусил полголовки полового члена и что испытывал человек, переехавший из Перми в Ганновер. Подобная русскоязычная тягомотина, часто очень качественно сделанная, а меня интересует почвенный опус без оглядки на заранее задуманное на Западе издание.
Андреев писал о Небесной России. Ее розово-белый город на высоком берегу над синей речной излучиной. Небесная Россия или Святая Русь связана географией трехмерного слоя, приблизительно совпадая с очертаниями нашей страны. “Общая численность обитателей Небесной России мне неизвестна, – писал Андреев, – но я знаю, что около полумиллиона просветленных находится теперь в Небесном Кремле”. Эти представления Андреева связаны не столько с православием и православной эсхатологией, сколько с фантастическими трудами философа Н.Ф. Федорова и его трудом “Общее дело”, где трактуется всеобщее воскресение мертвых. Федоров, будучи главным хранителем Румянцевской библиотеки, часто встречался с А. Н. Толстым, руки ему не подавал, считая его варваром и террористом, так как Толстой хотел взорвать динамитом старый храм Христа Спасителя.
